Зона зла

Дело сложилось будто само собой.

Сестра жила в Амбулаторном переулке, неподалеку от престижного Ленинградского рынка. Она вменила Лукину в обязанность снабжать дом картошкой, морковкой, луком, за которыми тот регулярно ходил на торжище.

В один из дней, проходя через крытую часть рынка, Лукин задержался возле торговок солеными огурцами. Одна из них, красивая молодайка, розовощекая, чернобровая, разбитная в той мере, к которой женщину обязывает базарная профессия, стояла за прилавком и хрумкала соленый огурец так аппетитно, что Лукин невольно проглотил слюну. Он внимательно посмотрел в ее сторону. Молодайка перехватила его взгляд. Улыбнулась.

– Попробуйте, мужчина. Лучшие огурцы на рынке.

– Что верно, то верно. – В разговор тут же вмешалась соседка по прилавку, торговавшая соленой капустой. – Купите, иначе она сама все съест и разорится. Уже за третий огурец принялась. – И, обращаясь к соседке, участливо спросила: – Ты часом не беременна, Ксения?

– И рада бы, Клавочка, да помочь некому.

Молодайка картинно повела круглым гладким плечом, тряхнула кудрями ухоженной, хорошо причесанной головы.

Клава тут же кивнула в сторону Лукина.

– А ты попроси гражданина. Он тебе поможет. Как вы, уважаемый, насчет картошки дров поджарить? – Клава посмотрела на Лукина пристально и улыбнулась. – Я бы лично не прошла мимо.

И в самом деле, пройти мимо, сделав вид, будто ничего не слышал, Лукин теперь не мог.

Он посмотрел на Ксению, смерил взглядом от головы до пояса, поскольку все остальное скрывал прилавок. Но и то, что находилось на виду, производило впечатление. Ксения была по-настоящему красива здоровой женской красотой – не силой косметики, а природным даром. Высокая грудь, мягкие полные губы, брови, узкими стрелками лежавшие над карими глазами, аккуратные ушки с маленькими сережками-звездочками. Лукин деланно вздохнул.

– Ох, девоньки! Мне бы так годков двадцать сбросить, я бы… А так, простите, ни сил, ни средств. Инструмент затуплен, опыт растерян…

– Ox, ox!

Клава возмущенно запротестовала.

– И не совестно на себя клепать? Я же вижу, меня не обманешь.

– На кой мне врать?

– Что до инструмента, – Ксения лукаво улыбнулась и повела бровями, – можно и поточить. Был бы в наличии.

– Не-е, девоньки, есть причина и пострашней. Вон тут у вас сколько ухажеров. Весь Кавказ. Они мне шею намылят в два счета.

– Это вы о черноте? – Ксения громко захохотала. – Да они ко мне на три шага подойти боятся. Петухи!

– Ну что, – Лукин принял отчаянное решение. – Тогда пошли?

Отношения с женщинами у Лукина складывались по-разному.

До десятого класса он на девочек обращал мало внимания. Все, которые учились рядом с начальных классов, стали для него привычными и незаметными, как вещи в старой квартире. Лукины жили втроем в тесной двухкомнатке, где для гостей все предметы – стол, холодильник, шкаф, диван, книжные полки – становились непреодолимыми препятствиями. Чтобы обойти их, приходилось лавировать в узких проходах. Сам Лукин – в те времена просто Лешка – даже в полной тьме, не зажигая света, спокойно обходил препятствия. Он не задевал их боками, не наставлял себе синяков на бедрах. Любая новая вещь могла взорвать привычную обстановку, но вещей родители, к счастью, не покупали.

Точно так же взорвало обстановку появление в классе в конце учебного года новенькой.

Аллочка Голикова впорхнула в класс как экзотическая бабочка – крупноглазая, воздушная, с хорошо сформированной грудью, узкой талией, длинными ногами. И главное – Аллочка была скромницей: мягкий смущенный голос, потупленный взор…

Позже, сравнивая Аллочку с теми девчатами, что учились в классе до ее появления, Лукин пришел к выводу – среди них было несколько таких, которые по всем статьям превосходили новенькую красотой, умом, характерами. Но так уж случается: встречаешь нечто новое, и оно сразу затмевает свет. Едва увидев Аллочку, Лукин, как говорили в классе, «упал».

В общении с девчатами Леша не был скромником. Свобода от серьезных чувств делает парней уверенными и нагловатыми. Леша мог «содрать» домашнее задание у одноклассницы, мог ущипнуть ее за любое место или потрогать, не стесняясь, что это видят все. Он знал, что у Машеньки Зварцевой попа от прикосновения дрожит, как холодец, а у Карины Гурвиц для обозначения несуществующей груди в дорогой бюстгальтер подложен поролон. Поэтому Машеньку можно хлопнуть ладонью по ягодицам и со смехом смотреть, как она притворно вскрикивает. А Карину интересно ткнуть пальцем в середку того, что считалось левой грудью, и сказать при этом: «Пу!»

Девчата встретили новенькую ощетинившись. Кто-то из них в сочетании имени и фамилии Алки Голиковой нашел удобную возможность для издевательства, и ее стали звать «Алкаголикова».

Трудно сказать, как бы дело пошло дальше, если бы на новенькую не положил глаз Лешка Лукин. Был он в то время силен и задирист. В драку бросался без раздумий один против троих и разгонял соперников по углам. В школе его побаивались, считая отъявленным хулиганом. Но тех, кому покровительствовал Лукин, обходили стороной.

Лукину Аллочка показалась существом неземным, воздушным. Влюбленность задергивает глаза розовым флером, и обычное кажется полным таинственности, таит в себе загадку. Парню, привыкшему к невинным вольностям с другими соученицами, ни разу не пришло в голову шлепнуть Аллочку по попе или тронуть за грудь.

Женщина всегда хорошо угадывает и чувствует отношение к себе. Аллочка быстро поняла, что Лукин (а он был парнем видным и привлекательным) для нее в школе щит и опора. Она охотно предложила ему дружбу.

Где-то уже на второй неделе знакомства, когда Лукин провожал Аллочку после школы, та предложила зайти к ним «на чай».

Семья Голиковых жила в большом кирпичном доме в четырехкомнатной квартире. Отец Аллочки был генералом, служил в Генеральном (хотя Лукину тогда казалось, что правильнее говорить «в генеральском») штабе. Человек он был занятой, дома появлялся поздно, уезжал рано. Мать – болезненная женщина – большую часть дня и ночи лежала в постели.

Хозяйством распоряжалась экономка Лиза, худенькая энергичная женщина.

Аллочка открыла дверь своим ключом. Пропустила Лешку вперед, провела в свою комнату. Закрывая дверь, предупредила экономку: «Лиза, прошу нас не беспокоить». Защелкнула замок и включила магнитофон. Зазвучало нечто мелодичное в стиле американского кантри.

Оглядевшись, Лукин сел на софу, раскинул руки на спинке: как распятый Христос. Аллочка присела рядом.

– Тебе нравится у меня?

– Сама ты еще больше.

Преодолевая смущение, Лукин положил ей на плечо руку, притянул к себе. Аллочка прильнула к нему, нежная, пахнувшая дорогими духами. Он сдавил ее покрепче. В школе они такое называли «обжиманием». Аллочка неожиданно запрокинула голову и подставила ему губы для поцелуя. Лукин не ожидал, что придется «лизаться», но воспринял это с радостью и возбуждением.

Все, что происходило дальше, в памяти почти не сохранилось. Первая любовь, первая близость – болезненный фантастический сон наяву. Неумелый, но жаркий искренний поцелуй напряженными сухими губами… Дрожь, в которой забилась Аллочка… Ее бессвязное бормотание… Его рука, скользнувшая под блузку…

Вдруг Аллочка вывернулась из его рук, вскочила, отступила от софы на шаг и стала раздеваться. Быстрым движением расстегнула пуговки и сбросила блузку. Щелкнула пряжкой бюстгалтера…

– Зачем? – задал дурацкий вопрос Лукин.

Он не в силах был отвести глаза от прекрасной, восхитительной, волнующей, зажигающей чувства груди, полной внутреннего напряжения, с возбужденными твердыми сосками.

Аллочка взглянула на него с удивлением.

– Ты мне все порвешь. А это вещи из-за границы…

С будущей женой – Ирмой – Лукин познакомился в последний год учебы в военном училище на одной из регулярных «случек».

Так называли курсанты официальные вечера встреч со студентками педагогического института. Они проходили регулярно то в клубе военного училища, то в городском Доме культуры. Кроме мероприятий общеобразовательного характера, в программу встреч включались лекции о музыке, совместные просмотры новых кинофильмов и, наконец, танцы до упаду. Имелась еще одна цель, которую никто не называл, но она всегда была главной. В стенах педагогического учебного заведения, преимущественно женского по составу, курсанты подбирали себе боевых подруг и заключали с ними браки.