Арабская петля (Джамахирия)

— Леночку… — Стасер мечтательно потянулся. — Еще бы! В нее же вся рота влюблена была по уши.

— Я ее видел год назад…

— Да ты что? Ну и как она?

— Нормально. Все так же учит салабонов английскому языку. Вот только больше они в нее не влюбляются… Возраст, ничего не поделаешь… Располнела, обрюзгла, вся в морщинах… Меня даже не узнала…

— Ну а что ты хотел, мы все не молодеем, — пожал плечами Стасер.

— Нет! — с жаром выкрикнул Мамба. — Ты не понимаешь, я ведь специально ради нее приехал, я думал… Не знаю… Что все будет как раньше… Я хотел… Даже не знаю, как тебе сказать… Ну чтобы как раньше, в груди екнуло что-то… И ничего. Представляешь, совсем ничего. И училище изменилось. Другое все, не такое, как раньше. Из офицеров, понятно, никого не осталось. Но даже стены другие. Не настоящие, понимаешь!

— Ага, — озадаченно протянул Стасер. — На ностальгию потянуло, решил в детство нырнуть, а не вышло. Извини, брат, в одну реку не входят дважды, и время назад не открутить, как бы ни хотелось.

— Да нет, тут другое, — так же неожиданно остывая, как завелся, покачал головой Мамба. — Это со мной что-то не так. Пусто все. Ничего не волнует, ничего не держит. Веришь, взял как-то пистолет, загнал патрон в патронник и гляжу в ствол. Палец на курке и понимаю, что ничто не держит, ничто… В любой момент нажать могу. Устал я…

Стасер молчал, не зная, что на это сказать. Слишком явной и неподдельной какой-то глубинной звериной тоской веяло от слов Мамбы. Не хотелось ни убеждать его в том, что жизнь прекрасна, ни подшучивать над глупой рисовкой с репетицией самоубийства. Да если покопаться поглубже в собственной душе, то и там, в далекой и темной глубине, тоже жило что-то подобное, хотя он даже сам себе боялся в этом признаться.

— А, вспомнил! — прервал молчание разведчик. — Это же Кислякова тогда тебя спрашивала, будешь ли ты пытать женщину. Тогда еще всем взводом обсуждали и спорили. Знаешь, я нашел для себя ответ на этот вопрос.

„Я видел, — подумал Стасер. — Человек, который может вот так ни с того ни с сего выстрелить в затылок безоружному, даже не врагу, а просто случайно подвернувшемуся мирному жителю, который весело смеется и шутит после этого, не остановится и перед пыткой. Что ему чья-то чужая боль? Просто очередной аттракцион в такой скучной и надоевшей жизни. Лишний способ развеяться!“

В слух, однако, он ничего подобного не сказал, надеясь, что, не поддерживая обсуждение неприятной темы, сумеет ее избежать. Не получилось.

— Понимаешь, — продолжал Мамба. — Сама постановка вопроса была неправильной. Кстати, Конго-Мюллер это знал, и даже намекал нам. Все зависит от того, здесь ты или там. Здесь убить человека, пытать женщину или ребенка вполне естественно. Здесь это нормально, потому что кругом война, и она, не то чтобы все спишет, она просто заставляет жить по своим, совсем далеким от человеческих законам. Если ты на войне начинаешь жить по-человечески, то почти со стопроцентной вероятностью ты труп! И то же самое происходит, если ты пытаешься в обычном мире существовать по обычаям войны. Там тоже тебя мгновенно объявят социально опасным и упекут в тюрьму, или психушку. Очень важно иметь в голове специальный переключатель „мир — война“ и вовремя его нажимать. Тогда и вопрос снимается сам собой. Что нормально для войны, не нормально для мира и наоборот! Вот в чем фишка! Сдал автомат в оружейку, переоделся в гражданку, щелк тумблером. Все! Мир! И тогда ты никогда не убьешь случайного хулигана в подворотне! Просто не сможешь! И наоборот! Надел форму, расписался за получение оружие, щелк тумблером. Война! И каждый, кто не вовремя шевельнулся или обозначил малейшую угрозу, тут же получает пулю! Вот такая вот теория!

— Ты псих, — коротко прокомментировал Стасер. — Ты свихнувшийся на войне дебил. Тебя действительно изолировать надо.

— Кто из нас нормален? — философски пожал плечами Мамба. — Покажи мне хоть одного человека, кто был бы на сто процентов уверен в своей собственной нормальности.

Стасер не ответил и, зажмурив глаза, откинулся в кресле. Почему-то за сомкнутыми веками упрямо всплывало искаженное предсмертным ужасом лицо мусульманки в окровавленном хиджабе. Он гнал его от себя, пытаясь вызвать в памяти образ Леночки Кисляковой, такой, какой она была почти пятнадцать лет назад, но добился только того, что ее черты проступили на перемазанном кровью лице убитой, и уже казалось, что Мамба застрелил не неизвестную безымянную женщину, а давнишнюю любовь их роты.

Низкий резной столик черного дерева просто ломился от яств, отяжелевший от обильной еды Стасер расслабленно откинулся на заботливо подложенные подушки и терпеливо ждал. Ждал он с той самой минуты, как они с Мамбой постучались в этот дом в одном из окраинных кварталов Тикрита, и открывший им дверь араб окинул его удивленным и вовсе не дружелюбным взглядом. Именно с того момента его смутные подозрения о том, чем закончится для него вся эта авантюра, наконец, обрели под собой реальную почву. Еще больше они усилились, после того, как худощавый мужчина с ястребиным профилем к которому их провел немногословный хозяин дома, удивленно и даже раздраженно глянув на Мамбу, бросил ему вместо приветствия что-то резкое по-арабски. Стасер успел заметить каким жалким и растерянно-виноватым стал на миг взгляд его друга после этой реплики. К самому же гарду Ястреб отнесся вполне дружелюбно, пожал ему руку, на чистом русском поблагодарил за спасение сотрудника и помощь в сохранении от вражьих лап ценного образца отечественного военпрома, посетовал на плохую организацию спланированной вкривь и вкось на самом верху операции, на не оперативность постановки задач, из-за которой пришлось проводить столь важную и сложную акцию без всякой подстраховки. В общем, Ястреб был сама любезность и ничуть не скрывал, что является резидентом российской разведки. Своего имени, правда, так и не назвал. Но, тем не менее, Стасер вполне ясно уверился в том, что из этого дома он живым не выйдет. Смысл оставлять в живых столь опасного свидетеля. Расстрел американской бронетехники офицером российских спецслужб это вам не семечки, тут очень даже не кислым международным скандалом пахнет. А международный скандал это только для министров иностранных дел обмен нотами, а у военных дело кончится как минимум сорванными погонами, а то и трибуналом. И если для избежания подобных тяжких последствий надо всего то перерезать глотку какому-то наемнику, будьте уверены, девять из десяти сотрудников спецслужб сделают это без колебаний, несмотря на былую дружбу. Да и что ни говори с формальной точки зрения Стасер для них субъект весьма мутный, имеющий специальную подготовку боевой офицер, по темным причинам уволенный из Вооруженных Сил и прибившийся к иностранной частной военной компании, фрукт самый, что ни на есть ненадежный. Как ни странно он понимал это с самого начала, просто гнал от себя эту мысль, не желая сам себе в ней сознаться. Он знал, что в конце пути его скорее всего ждет смерть, причем вовсе не от руки врагов, но Мамба должен был дойти и донести до своих бесценный образец чудо-оружия. Остальное было не так уж и важно. Даже его собственная жизнь. В конце концов, он уже не меньше десятка раз мог ее потерять, но все время везло. А вот теперь монетка выпала решкой, так что не стоит трепыхаться, неизбежное надо принимать с достоинством. Не одним самураям дано, бля! Это традиционно русское „бля!“ в сочетании с упоминанием прославленного японского сословия настолько развеселило Стасера, что он даже улыбнулся. Правда улыбка вышла вымученная и кривая, грустная. Такая же, как физиономия, упорно старавшегося на него не смотреть Мамбы. Неужели он сам не понимал, что именно так все должно было выйти? Или понимал, но не хотел признаваться в этом даже себе, зная, что выбор у него не богат: либо вести на смерть старого друга, либо погибнуть самому, не выполнив вдобавок боевую задачу… Один бы он, конечно, не дошел. И выбор с точки зрения сотрудника спецслужбы он сделал правильный. Обычный человек посчитал бы это предательством и подлостью, разведчик нет, разведчика не интересуют моральные нормы, лишь выполнение задачи. А значит, разведчик не человек… Мамба не человек… Стасер печально улыбнулся прячущему глаза другу.