Месть фортуны. Дочь пахана

— Васек, хочу убедиться, что ты всех поймал! Прикажи им снять штаны!

— Тот дурак-дураком, а и то покраснел и вякает:

— Что вы, мамаша, не могу! Не положено такое. Вы в следствии — человек посторонний.

— Я пострадавшая! — кричала баба. А потом мне в зону три посылки прислала. Я ей не писал, не хавал грев. А бугор барака пронюхал. И хана… Приклеилась поганая кликуха, как гавно к порткам. Не отодрать, — сетовал мужик.

— Наперсток! — вытащил остроносый мужичонку, какого из Черной совы одна Капка и приметила.

— Зелень, что ли? — глянул Боцман недовольно и добавил:

— Своего такого гавна хватает!

— Кто «зелень»? Это об мне? — залютовал человечек. И обложил Боцмана таким забористым матом, что все фартовые до колик расхохотались.

— В фарте я — первая фигура! Личность с царского рубля! Я — везде — удачу приношу с собой! Хоть на воле, или в ходке! Пока вы, дубинного роста, оглядитесь, я уже с наваром смылся из любого банка, из магазина!

— Это точно, под юбкой у баб, в такие места шнырял, нам и не снилось. Вместе со сторожихами, вахтершами! Он и впрямь — золотая кубышка. Его Питон берег особо. Как талисман, — сказал остроносый.

— А сам кто будешь? — спросил Шакал.

— У меня кликух много было. Самая клевая — Трубач.

— Не подходит она тебе! — рассмеялась Капка и выкрикнула:

— Буратино! f

— Тоже красиво! — согласился сразу.

— Я всегда с Питоном фартовал. Но он всех нас на доле обжимать начал. В общак ложил. Зажиливал на хамовку. Оттого хотели слинять, отколоться от него в другую малину.

— А чего из своих пахана не сделали?

— Никто не согласился! — признался Буратино.

У Боцмана от услышанного рог открылся удивленно:

— Все как один — шибанутые! — вырвалось у него невольное.

— Сам малахольный! — взбунтовался Наперсток. И заговорил:

— Пахан особым должен быть! Всех в клешнях держать! А мы только воровать умеем. На паханство — голова и характер нужны. Как у вашего! Мы о нем слыхали много! К другим — не прихиляли б! Уж дышать, так с Шакалом! Фартовых много, а паханом один становится. Мы выбрали — вашего!

— Располагайтесь! Так, кенты? — оглянулся Шакал на своих, те согласно закивали головами.

Наперсток сразу к Задрыге подвалил. Решил самостоятельно познакомиться, попытался погладить ее кошку. И тут же взвыл, отскочил в сторону, ошалело, держась за проколотый носок ботинка. Боцман ликовал. Теперь Задрыга надолго от него отстанет, покуда все свои пытки не применит к новичкам, о нем не вспомнит.

Он радовался, как ребенок, представлял себе спокойную жизнь хотя бы на полгода и решил сегодня хорошо выспаться. Предвкушая предстоящее, Боцман сел на кровать, чтобы снять носки и тут же взвился к потолку с диким криком. За его задницей потянулось одеяло.

Капка положила под него дощечку, с вбитыми гвоздями… Боцман, как всегда, не увидел.

— Чтоб тебе, облезлая курва, до смерти в таких койках канать! — кричал Боцман, пытаясь поймать Капку.

Задрыга заскочила ему на плечи, со спины. И ухватив за уши, пригрозила:

— Будешь много трандеть — откушу лопухи!

На эти ее проказы Черная сова не обращала внимания давно. И новички не восприняли всерьез выходки Капитолины. Слышали, что девка эта выросла в малине, а значит — своя в доску…

Кентов Питона устроили тут же. Накормили, выпили за знакомство, за предстоящий фарт

Задрыга в эту ночь долго не ложилась спать, слушая рассказы новых кентов. Вот так она любила лежать лишь рядом с двумя законниками — с Пижоном и Тетей. Они не только много знали, а и защищали, понимали Капку, баловали ее. Особо Тетя. Он никогда не забывал о девчонке и всегда приносил в глубоченных карманах — пряники, конфеты, шоколадки. И едва переступив порог хазы, давал Капке шмонать себя. Гостинцы рассовывал по многочисленным карманам и

радовался, когда Задрыга сопя доставала сладости, тут же съедала их.

— Хавай, кентенок, горькое семечко! Лопай хоть ты! За себя и за нас! — гладил Капку по голове, худым плечам. Он один следил, чтобы Задрыга не простыла. Чтобы была одета тепло и нарядно. Чтобы у нее было все, что полагалось девчонке. Он опекал ее без просьб. И Задрыга постепенно привыкала к человеку. Она садилась за стол только вместе с ним. Она никогда не огорчала его.

Тетя в малине держался незаметнее всех. Он почти не участвовал в разговорах. Никого не ругал, не матерился и никогда не выпивал.

В раннем детстве переболел менингитом и знал, что малейшая доза спиртного приносит адскую головную боль. Он был сластеной. И кто знает, как бы относились к нему-в малине, если бы не беспредельная доброта этого человека. Ему прощали лень. Он даже к шмарам не ходил из-за нее. Но в делах был удачлив.

В фарт он попал случайно. Эвакуировали из Мценска детей детского дома на Урал. В Орловскую область с часу на час должны были войти немцы. Тете тогда было не больше пяти лет. С двумя сверстниками он заигрался в прятки. Потом уснул в лопухах. Проснулся — никого… Стал плакать. Вышел на дорогу. По ней уходили беженцы, унося с собой лишь самое необходимое.

Он тянулся к ним, просился на руки. Его отталкивали. Самим бы выжить. Следом за беженцами шли воры, прихватившие из брошенных домов все ценное. Они и увидели мальчишку, кричавшего одно слово:

— Тетя!

В Орле его пристроили к барухе, чтобы подрастила пацаненка. Навещали его. А едва подрос, забрали в малину.

Он помнил имя свое. Володька. Больше ничего не знал. Да и не требовались ему биографические данные.

Уже после войны, когда Тетя впервые попал в руки милиции, сделал о нем запрос следователь в детский дом, сумевший сохранить архив. И, как потом узнал Тетя, имелись у него, как и у прочих, фамилия и отчество, даже год и дата рождения. Была и семья, громадная, дружная, работящая. Была и бабка. Она жила в деревне и больше всех любила Вовку. Его и в тот роковой год привезли к ней на все лето. Но… Бабка пошла на реку полоскать белье и не вернулась больше в дом. Куда делась — никто не знал. Ее не искали, как и родителей, и всю семью. Поспешили сдать Вовку в детдом от греха подальше

А через месяц началась война…

Следователь милиции долго разыскивал семью Вовки. И нашел… От нее, к тому времени, осталось совсем немного. Обоих родителей, работавших на танковом заводе, репрессировали как врагов народа. Увезли на колымскую трассу. Старших — брата и сестру — сослали в Казахстан, где оба умерли, не перенеся климатической перемены.

Из остальных братьев и сестер никто, кроме младшей, не захотел принять и вспомнить Вовку. У всех были свои семьи, дети и заботы. Согласившаяся принять — была слепой… Ей нужен был не Вовка, а помощник в доме. И Тетя отказался поехать к ней, предпочтя холодную Печору своей семье.

Тетя не был похож на остальных фартовых. Ему хотелось о ком-то заботиться, кормить и радовать. Именно потому не любил драться. Но если его выводили из себя, Тетя был страшен. Но ненадолго. Быстро остывал.

В зонах его любили все бугры. К нему боялись прикипаться стопорилы и мокрушники. Знали: в короткой вспышке гнева он ломал много дров. Редкими они были. Но помнились каждому.

Задрыга лишь один раз видела его в ярости, когда Боцман попробовав чифира, поставил хазу на дыбы и хотел замокрить ее. Тетя тогда один вступился за Капку. Но так, что Боцман даже слышать боялся о чифире и теперь. Сявок измордовал заодно, пригрозив, если приметит за ними шкоду — живьем на погосте закопает.

Тетя мало говорил. Но к его словам всегда прислушивались.

Вот и теперь устроился у камина, греется, курит, слушает. Капка рядом присела. Делает вид, что забыла о новичках. Но каждое слово на слуху держит.

— Я думаю у окна примориться? — огляделся Коза.

— Это еще с чего? — удивился Шакал, любивший отдохнуть именно на этом месте.

— Пусть там кемарит! У него слух особый! Даже ночью, спящий, слышит, сколько раз мышь пернет. При Козе стремачи могут спокойно дрыхнуть. Этот ментов не проссыт, — сказал Буратино, и Шакал молча уступил новичку свое место.