Огонь на поражение

Михеич удалился.

Незнакомый мне официант материализовался и оставил аперитив…

– Дрончик! Милый!.. – Катька Нестерова выпорхнула неизвестно откуда и легко примостилась на стуле рядом. – Ой, кто это тебя так отделал?

– В каком смысле? – двигаю я бровью. Действительно, что она имеет в виду: работу крепыша или искусство массажистов-декораторов?

– А-а… – Катька уже спешит дальше. – Дрончик, ты! что, разбогател? Ты сегодня гость? – Ага. Не знаю, надолго ли…

– Ой, девчонки будут рады! Мне как Михеич шепнул я и не удержалась…

Ничего, что подошла?

– Очень даже…

– Дрончик, ну что для тебя сделать, чего ты хочешь? Кроме портвейна, конечно, – его ты всегда хочешь…

– Любви.

– Это как понимать? – Катька быстро притянула мою голову и чмокнула в щеку.

– Ты чего морщишься?

– Катюш…

– Ну да. Тебя все-таки отделали… А я тебя все равно еще поцелую… – Девушка снова наклоняется к моей щеке… – Дрончик, тут люди какие-то… – шепчет одними губами. – Сережка Блудов с тремя ребятами на всякий случай на стреме, недалеко… Как тебе помочь, ты скажи…

Целую девчонку в шею. Шепчу:

– Не подставляйтесь! Поняла?

– Да…

– И еще… Исполните для меня песню.

– Дрончик, да мы сегодня будем для тебя весь вечер…

Какую?

Напеваю мелодию.

– Хорошо. Когда?

Смотрю на спускающуюся с лестницы фигуру…

– Сейчас.

Глава 31

По острым иглам яркого огня Бегу, бегу, дорогам нет конца, Огромный мир замкнулся для меня – Арены круг, и маска без лица…

Человек, идущий к столику, высок, атлетически сложен. Правильные черты лица, светлые волосы аккуратно зачесаны назад, подбородок жесткий, выдающийся вперед, губы плотно сжаты. Взгляд умных серых глаз холоден, спокоен и немного насмешлив. Взгляд человека, привыкшего повелевать.

Спортивная фигура вводит в заблуждение относительно его возраста. Что-то мне подсказывает, что он старше меня, и значительно – лет на двадцать, а то и на все двадцать пять. Как и крепыш. Покойный.

Выходят на арену силачи, О, Арлекино, Арлекиио…

Не ведают, что в жизни есть печаль, Они подковы гнут, как калачи, И цепи рвут движением плеча…

Человек останавливается у столика, приветствует меня чопорным кивком – и правильно делает, руки я ему не подам! – усаживается напротив.

Поет Катя, пытаясь подражать Пугачевой. Ну да что говорить, Алла – королева, подражать ей можно, а вот превзойти – нельзя.

Сцена освещена юпитерами – красный, фиолетовый, белый. Девочки шоу-группы танцуют. Прозрачный «газ», усыпанный блестками, окутывает обнаженные тела цветным туманом; блестки вспыхивают искрами огня и золота. Белого золота…

Вообще-то это номер ночного варьете. В стиле «ретро». Ну да гость я сегодня особенный. И – дорогой.

Официант материализуется снова.

– Кофе, пожалуйста. Очень крепкий, без сахара. Большую чашку, – произносит блондин.

– Мне тоже. И – шоколад, весовой, с орехами, – добавляю я.

Звучат заключительные аккорды песни. Из одежды на девочках – только туфли и ленты в волосах… Замирает хохот паяца, замирают танцовщицы – позы их дерзки и соблазнительны…

Снизу сцену окутывает туман, свет густеет до темно-фиолетового, а когда подмостки снова вспыхивают белым – девушек уже нет, только колышется прозрачный серебристый туман, настолько реальный, что кажется влажным на ощупь…

Принесли кофе. Отвожу взгляд от сцены.

– А все-таки вы неисправимый Дон Жуан, Дронов, – улыбается блондин. Вот только глаза его остаются серьезными. Абсолютно. И – холодными.

– Да. Только…

– Что – только?

– Дон Жуан – это не волокита. Это человек, который не может не принять вызов. Будь он брошен бретером, женщиной или… куклой. Маской. Даже высеченной из гранита и величественной… Словно… статуя Командора… – произношу я, а сам смотрю на Михеича. Метр едва различимо опускает веки. Значит, и кофе, и шоколад – без ненужных мне примесей. Тогда – опробуем…

– Ну что ж… Будем знакомиться… – Мужчина отхлебнул кофе. – Можете называть меня…

– Марик, – произношу я. Наудачу. Попал. Теперь пусть шевелит извилинами…

– Впрочем, вы человек не очень молодой и мне малосимпатичный, чтобы я называл вас так запросто… Значит, полное имя – Марк… Любопытно только, Марк Туллий Цицерон или Марк Юний Брут [Марк Туллий Цицерон – римский политик и оратор, автор многих работ по философии и праву. Активный защитник республики. Раскрыл заговор Катилины. Был убит по решению Триумвирата (Антоний, Октавиан, Лепид), по-видимому, по настоянию Антония. Марк Юний Брут-вождь заговора против Цезаря, глава республиканцев в борьбе со вторым Триумвиратом, оратор и политический деятель.

Друг Цицерона. После победы Октавиана покончил с собой. Марий Гаи – выдающийся римский полководец, семь раз избиравшийся консулом; главный противник Суллы в гражданской войне 83–82 гг.]?

– Ни то и ни другое. Меня зовут Марий.

– Не Гай, случаем?

– Дронов, у вас разыгравшееся воображение. Марий Леонидович Глинский.

– Тоже красиво. Из поляков?

– Возможно. Кто вам назвал мое имя?

– А какая разница?

Официант принес заказанный мускат. Отошел. Наливаю в фужер.

– Выпьем?

Блондин поморщился.

– Олег, давайте поговорим о деле. Делаю глоток, еще. Мускат великолепен.

– Давайте. Во-первых, я хочу видеть здесь Крузенштерна. Немедленно, сейчас.

Во-вторых, вы не контролируете ситуацию.

– Вы полагаете…

– Да. Полагаю. Свидетельство тому – инцидент при передаче заложников.

– Вы ошибаетесь. У нас были проблемы. Но теперь ситуация под контролем, – блондин усмехнулся, – поскольку вы сидите здесь.

– Контролируется – это без балды… Но не вами…

Пусть двигает мозгами. Пашет. В смысле – кто из Организации работает «налево», кто – на себя… На кого работает Дронов… С кем он связан и как…

Пусть для него эта встреча станет такой же шаткой, как для меня.

Вот только. Если сомнения и терзают его мятежный ум, то по лицу это никак не заметно. Марий Леонидович или действительно уверен в себе и своих людях на все сто, или – высокий профессионал. Скорее всего – и то, и другое.

– Дронов, вы ведете себя неразумно. Я понимаю, почему вы избрали столь рискованную и агрессивную тактику – на свой страх и риск.

– Как и вы. Только вам больше терять.

– Вы полагаете?

– Уверен.

– Может, и так. Только… Дронов, взгляните на это… – Марий Леонидович кладет на стол пачку фотографий. – Узнаете?

Ну да. Приморск. Особнячок. Трупы. Изуродованные трупы.

– Кроме этого, у нас имеются кассеты с записями истязаний девушек, с их убийствами. Следствие по Примор-ску еще продолжается…

– И вы хотите повесить все на меня?

– А почему нет? Я могу допустить, что вы готовы умереть… За идею, если можно так выразиться… Оставить нас с носом и уничтожить Досье. Возможно, вам даже все равно, как вы умрете: такое редко, но случается… Но я твердо обещаю: именно вас мы представим организатором всех приморских убийств, насильником и маньяком, все средства массовой информации будут смаковать эту тему – и не одну неделю, уж мы позаботимся… Поверьте, все сказанное – в наших возможностях…

– Все это ахинея, батенька, – произношу достаточно надменно и по возможности развязно, – по «ту сторону добра и зла» мне будет совершенно начхать на то, что обо мне настрочат здешние борзописцы… – Прихлебываю мускат.

– Вы не дослушали. В глазах ваших друзей вы окажетесь не просто в дерьме – в крови. И жена Крузенштерна, и его дочери будут помнить, что их отца убили именно вы. Как?..

А я смотрю на вино в бокале…

– Белый мускат, – произношу тихо.

– Что?

– Мускат белый, крымский, марочный. А я хочу красный.

– Дронов, вы понимаете, о чем я говорю?

– Естественно. Шантаж. Мелкий, – щелкаю пальцами, подзывая метра.

Михеич движется к столику почтительно, неторопливо.