Дань смельчаку

— Меня зовут Мадам Ню. Я буду вашим наставником.

— Не очень хорошо понимаю, что бы это могло означать, — проговорил я, — но звучит заманчиво.

Старая врачиха сказала ей что-то по-китайски. Мадам Ню кивнула.

— Сейчас, мистер Джексон, вы разденетесь. Врач хочет сделать осмотр.

Я так устал, что раздевание казалось чем-то нереально-тяжелым, но под конец мне удалось разоблачиться до трусов. Врачиха оторвалась от чтения какого-то дела и нахмурилась.

Мадам Ню сказала:

— Пожалуйста, снимите все.

Я постарался отшутиться:

— Даже в морской пехоте не заставляют показывать голый зад.

— Вы стесняетесь доктора? — Казалось, она действительно удивлена. — В человеческом теле нет непристойных частей. Так что ваше отношение — нездорово.

— Таким уж я уродился. Холодный душ не имел особого воздействия.

Женщина наклонилась к врачу, и они, заглядывая в лежащее перед ними дело — судя по всему, мое, — стали перешептываться.

Я стоял, как пай-мальчик, и ждал. За это время — прошло минут двадцать — в комнату постоянно заходили мужчины и женщины, приносили и уносили какие-то бумаги. Урок унижения.

Когда им показалось, что я наказан вполне достаточно, врачиха наконец оторвала зад от стула и подошла ко мне. Она тщательно и умело — могу сказать это в ее пользу — осмотрела меня и взяла кровь и мочу на анализ.

Под конец она выдвинула вперед стул и принялась тщательнейшим образом изучать мои половые органы. Солдаты во всем мире проходят подобные осмотры на заражение венерическими заболеваниями каждые несколько месяцев. Но выдержать подобный осмотр, в то время как Мадам Ню следила из-за плеча врачихи за каждым ее движением, было очень непросто.

Я поежился, так как старая дева держала меня за член довольно-таки грубо, и Мадам Ню мягко произнесла:

— Вам это кажется раздражающим, не правда ли, мистер Джексон? Клинический всесторонний осмотр производит женщина, годящаяся вам по возрасту в матери, а вам все еще стыдно...

— Почему бы вам не отвалить отсюда? — спросил я.

Ее глаза вспыхнули, словно она только что поняла.

— А-а, теперь ясно. Не стыдно, а страшно. В подобных ситуациях вы начинаете бояться.

Она повернулась, что-то сказала старой врачихе, которая кивнула, и они вместе вышли из кабинета, прежде чем я смог что-нибудь сказать. Усталость куда-то отступила, но я понял, что ясно думать не в состоянии. Я чувствовал себя маленьким школьником, которого по непонятной причине унизили перед всем классом.

Когда я натягивал остатки одежды, вернулась Мадам Ню с молодым офицером. В руке она держала листок бумаги, который и положила на стол.

Потом взяла и протянула мне ручку.

— А теперь подпишите, пожалуйста, это.

Это был не один, а пять скрепленных листов, убористо покрытых китайским текстом.

— Вы мне прочитайте: текст очень мелкий, а я забыл очки.

— Ваше признание, — гаркнул офицер. — Описание действий в качестве английского наемника американской армии.

Я на грубом английском, которого он не понял, сказал ему, что советую сделать с этой бумажкой. Поняла одна Мадам Ню.

Она улыбнулась:

— Боюсь, мистер Джексон, это физически невозможно. А это... вы в конце концов подпишете, я в этом не сомневаюсь, — времени у нас предостаточно. Все время, какое только есть...

Она снова вышла, и молодой офицеришка велел мне следовать за ним. Мы прошли через территорию и вошли в здание монастыря: бесчисленные коридоры, вытертые, разбитые каменные ступени — и, к моему изумлению, электрический свет.

Коридор, в который мы наконец попали, вел куда-то наверх, в темноту, и тут я услышал звук гитары.

По мере нашего продвижения вперед звук становился все слышнее, и наконец кто-то запел глубоким, бархатистым голосом, заполнившим все вокруг:

Сбирайтесь, сбирайтесь возле меня,

Я поведаю, как это было.

Отвернулась удача, уплыла, звеня,

Крысу в шляпе моей позабыла.

Дверь из массивного дуба охранялась двумя охранниками. Офицер вытащил ключик дюймов двенадцати и принялся обеими руками поворачивать его в замке.

Камера оказалась удивительно большой, освещенной единственной электрической лампочкой. На полу лежал рисовый мат, и рядом стояли две деревянные койки.

На одной из них сидел Сен-Клер, держа на коленях гитару.

Прекратив наигрывать, он сказал:

— Добро пожаловать в Итон, в Зал Свободы. Не слишком шикарно", но по сравнению со всеми остальными камерами здесь настоящий лондонский «Хилтон».

Думаю, что счастливее меня в тот момент никого не было.

Он вытащил пачку американских сигарет:

— Такие курите?

— Офицерский паек? — спросил я.

Он покачал головой:

— Как-то мои стражи расщедрились. Вообще они могут выдавать по пачке в день целый месяц, а затем вообще перестать, не объясняя причины.

— Обработка по Павлову?

— Именно, Идея совершенно проста, и вам следует к ней привыкнуть: они хотят подволочь вас на грань безумия, разорвать на части, а затем сложить так, как нужно им, У них даже психология и та марксистская. Считают, что у каждого из нас есть тезис — положительная сторона — и антитезис — сторона отрицательная. Если им удастся разобраться, где, как и что, считается, что можно будет растить любую из этих сторон, пока одна не станет главенствовать над организмом и психикой. Скажем, возобладала темная сторона, и вы начинаете сомневаться в том, чему вас учили, в правильности моральных устоев.

— Похоже, что с вами им не слишком повезло в этих экспериментах.

— Думаю, тут лучше сказать, что я стараюсь идти в другую от них сторону. — Он ухмыльнулся. — Но все-таки попыток они не оставляют, и наставник у меня самый лучший. Чен-Куен собственной персоной. Кстати, так они называют человека, допрашивающего вас, — наставник.

— Я со своим недавно встретился. — Я рассказал ему о Мадам Ню и о том, что произошло в медицинском центре.

Генерал внимательно выслушал, а когда я закончил, покачал головой:

— Я с ней лично никогда не встречался. Правда, здесь не очень-то погуляешь и познакомишься, и за все время своего пребывания в этом лагере я ни разу не видел ни одного заключенного. Даже занятия в Идеологическом центре, где тебя накачивают в течение часа маоизмом и марксизмом, проводятся с глазу на глаз с инструктором — так я называю магнитофон. Сидишь себе в закрытой кабинке, с наушничками...

Я удивился:

— Если так, тогда почему же они поместили меня к вам?

— Может, проверяют. — Он пожал плечами. — Чен-Куен вызвал меня, рассказал все, что можно, о вас и добавил, что с сегодняшнего дня вы будете моим сокамерником.

— Должна быть какая-то цель во всем этом...

— А то как же! Может быть, они хотят понаблюдать за нашими реакциями друг на друга. Две крысы в одной клетке. Мы для них животные.

Я пнул ногой стул, подошел к одному из двух маленьких окон и уставился в дождь.

Сен-Клер мягко произнес:

— Ты, сынок, слишком напряжен. Чтобы выжить здесь, следует хранить железное спокойствие. А в твоем состоянии сломаешься при первом же повороте отвертки.

— Но ты же не сломаешься, — огрызнулся я, — Черный Макс.

Он вскочил с постели и пригвоздил меня к стене с такой скоростью, что я и не заметил, как он это сделал. Лицо его было совершенно бесстрастно, вырезано из скалы, лицо человека, могущего убить не моргнув глазом, лицо человека, делавшего это столько раз в своей жизни, что и припомнить трудно.

Он очень медленно, голосом, похожим на остро отточенную бритву, приставленную к горлу, сказал:

— Там, внизу, у них есть комнатушка, которую они называют Клеткой. Я бы описал тебе ее, но, боюсь, ты просто не поймешь, что к чему. Так вот, меня там держали в течение трех недель, а я, как видишь, вышел. Три недели в могиле, а я вышел даже из-под земли.

Он отпустил меня и, развернувшись, с вытянутыми руками, как ребенок, улыбнулся — и словно солнце пробилось через бесконечный дождь.