Лифт в преисподнюю

— Получается, что так.

Капитан Куприянов вдруг вскочил с места. Его лицо походило на перезревший помидор.

— Черт! Как же я сразу не сообразил!

— Что с тобой, Семен? — удивился Трифонов.

— Можно мне позвонить? Срочно!

— Звони.

Капитан схватил трубку и набрал номер.

— Алло! Это приемный покой? Говорит капитан из милиции. Я был у вас вчера. Вы не могли бы мне подозвать доктора Корзухина? А, это вы, здравствуйте… Что?! — Куприянов долго молчал, слушал, потом положил трубку и сказал: — Четверо бомжей со свалки умерли в больнице сегодня утром. Диагноз: «Острое отравление». Вот вам и ответ, куда делись все бутылки из кабины Дейкина. Нам надо срочно ехать, трупы сюда переправить. — Он глянул на судмедэксперта Купченко. — Ну, работенки тебе подвалило, Валентин! Не завидую!

В больницу Куприянов отправил Купченко с труповозкой, а сам заехал в отделение и, забрав с собой лейтенанта Стебликова, отправился на свалку. Стеб-ликов сел за руль «козлика».

— Ну что, лейтенант, как съездил сегодня в поселок. Зинаиду нашел?

— А что ее искать. Там все друг друга знают.

— И что она тебе интересного рассказала?

— Сначала я рассказал о гибели Дейкина. После этого пришлось целый час ее успокаивать. С бабой случилась настоящая истерика. Плохой из меня утешитель. Одним словом, ни вчера, ни сегодня она его не ждала. Сама у него с пятницы на субботу в Питере была. Они по воскресеньям не видятся. В понедельник обоим на работу спозаранку. Зинаида заметила, что Дейкин был вне себя. Неприятности на работе. Вроде как он привез на стройку раствор плохого качества, цемент застыл раньше положенного, хозяин пригрозил его выгнать и удержать из зарплаты деньги. Одним словом, мужик был расстроен и даже выпил. Раньше он при ней не пил. «Под банкой» у него изо рта кирпичи сыпятся, как он сам говорил, да и матерком начинал покрывать каждое словечко, будто лаком. А тут сорвался. Таким она его еще не видела. В субботу утром он извинялся. Понимал, в каком свете перед женщиной предстал. Зинаида-то с первым мужем из-за пьянки разошлась. Он знал об этом.

— Трудно поверить, что Дейкин пьяным поехал к ней в воскресенье. Второй раз она ему не простила бы.

— Согласен, — кивнул лейтенант. — Но, по ее словам, в этом районе у него других знакомых нет.

Стебликов остановил машину у шлагбаума перед свалкой. Грязи в весеннюю распутицу и впрямь хватало. Коренастый мужик в морском бушлате и в облезлой кроличьей шапке, прихрамывая, подошел к милиционерам.

— Шлагбаум открывать не буду. Все одно застрянете на своей таратайке. Пешком пошли, тут недалече. — Сейчас вам Колька все расскажет. Мужик от страху чуть не рехнулся. Сидит в своем курятнике и Богу молится. Отродясь ни в кого не веровал, одной ненавистью жил, а тепереча в монастырь собрался, грехи замаливать. Рехнулся мужик!

Вдоль краев свалки протянулись, как правильно заметил сторож, курятники. Строили жилье из чего попало, в ход шли даже двери-гармошки от троллейбусов. Вонища, вороны, крысы.

Колькин курятник выглядел элитным. Доски, фанера. Ворованное, понятно, но сооружение, а не куча хлама. На земляном полу валялись мешки с опилками, поверх — матрац, ящики из-под стеклотары служили и столом, и стульями. Кольке на вид под семьдесят. Впрочем, молодых они на пути не встречали. Неприятный народ. Взгляды колкие, сверлящие.

— Рассказывай, Николай, — с ходу начал Куприянов.

— И расскажу. Как на духу. Это я их наказал. От злобы собственной…

— Давай без прелюдий. Конкретно.

— Короче говоря, «КамАЗ» Толька нашел. Позвал Грека, Грымзу, Яшку и меня. Смотрим, там мужик лежит бездыханный, а изо рта у него кровавая пена идет.

— Мужик за рулем был?

— Ну да. Только набок повалился. Мы у него деньги взяли. Мне сотня досталась, а сколько их там было, не знаю. Ребята еще бутылку красного нашли, без этикетки, и полбутылки водки. Спрятали у Тольки в лачуге. Решили выждать. Сторож в больницу позвонил. Приехали, забрали бездыханного. Мы все ждали. Потом милиция была. Мы затихли. Когда менты уехали, извиняюсь, милиционеры, мы решили это дело обмыть. К ночи меня в магазин погнали. Я не хотел. А они нажали. Мол, тогда и грамма не получишь. Я в крик. Дайте хоть красного стакан, а потом пойду. Нет, и все. Дали мне две сотни и погнали в село за ханкой. Я во злобе и ляпнул: «Да чтоб вам, засранцы, бормотуха эта поперек горла встала!» Нашли молодого погонялу! Я старше их всех, а как что, суетиться я должен. Ну ладно, ушел. Купил шесть литров водяры. Полный рюкзак, хлеба набрал и тушенки. На обратном пути полпузыря выжрал. Им назло. Пусть там потомятся, сволочи. Банкy тушенки сожрал. Иду назад в хорошем настроении, вроде как и обида прошла, захожу в лачугу к Тольке. Я решил, что они уже нажрались, валяются мужики на земле, а потом вижу, что изо рта у каждого тоже, как у водилы того, кровавая пена по щекам размазана. Я бросился к сторожу, — у него в будке телефон есть. «Скорая» приехала через час. Да толку что, они уже холодными были. Сначала-то и забирать не хотели. Говорят, что наша свалка для них отличной могилой станет, да тут им сторож напомнил, что одного такого уже забрали, и менты этим делом заинтересовались. Короче, мы с мужиками покидали всех в «Рафик», и их увезли. А я, выходит, виноват. Порчу нагнал. Вот ханка и встала у них поперек горла.

— Осталось что-нибудь от выпивки?

— Не знаю. В Толькину лачугу больше никто не заходил. Я как бросил там свой рюкзак с водярой и жратвой, так там и лежит.

— Идем, покажешь, — сказал Куприянов.

— Покажу, но заходить не буду.

— Хватит нудить. Вставай и пошли. Весь лоб себе расшиб об землю. Святоши из тебя все равно не выйдет. Поздно уже.

Хибара, в которую ненароком заглянула смерть, находилась неподалеку. Описывать ее нет смысла. Тут от всего увиденного вытошнить может. Зашли. Следы банкета остались, и даже рюкзак на земле валялся. Бутылка с красным стояла на ящике. Жидкости в ней осталось на рюмку, но для экспертизы и этого достаточно. Капитан достал платок, взял бутылку, понюхал.

— Черт! А приятно пахнет. Вишней.

— В пластиковых стаканах — косточки. Выпили, обгрызли и выплюнули. На пол не сорят, будто паркет. И бутылка из-под водки осталась, — осматриваясь, комментировал лейтенант.

— Бутылки сохраним. Трупы надо будет дактилоскопировать. Странная бутылка. Как думаешь, Стебликов?

— Я уже подумал об этом. Горлышко не такое. Похоже, из-под водки типа «Столичной», но что-то в ней не так.

— Ладно, эксперты пусть колдуют. Целлофан нужен. Каждую завернуть надо. Странная история. И куда она нас выведет? Тут все не по-людски. Есть ДТП, есть свидетель, начинаешь разбираться и ничего не понимаешь. Зацепиться не за что.

— Ты же говорил, капитан, что у вас следователь головастый. Разберется.

— Трифонов — ходячая легенда. У него мозги в другую, сторону повернуты. Вот ты видишь красный карандаш, а он тебе говорит, что он не красный, а синий. Просто кому-то очень хочется, чтобы ты видел его красным. Можно, конечно, считать его чудаком или двинутым, но, в конце концов, выходит, что прав он, а те, кто над ним посмеивались, оказываются в дураках.

— Интересный тип. Вот бы поработать с таким.

— А ты, Стебликов, еще и работать хочешь? А я думал так, присоседился от домашней тоски.

— Хочу на юридический поступать.

— Да ты философ, Стебликов! Ладно, пошли. Тут делать больше нечего.

Пока сыскари бегали и вынюхивали, узнавали и расспрашивали, скромная и тихая девушка лейтенант юстиции, дознаватель прокуратуры Наташа Рогова четко и последовательно делала несвойственную ей работу. Надо добавить — упорно и настойчиво, иначе результата не получилось бы.

Конкретного задания Трифонов ей не давал, дело дознавателя — вести протоколы и заниматься допросами. А кого допрашивать, если в живых никого нет, кроме свидетеля, а его уже допросили, выжали из него все, что могли, еще на месте происшествия. Наташа решила проявить инициативу. Зная Трифонова не один год, она понимала, что этот следователь никогда ни на кого не давил и ни о чем не просил, предпочитая делать даже черновую работу сам, не брезговал ходить по дворам, разговаривать с людьми. По его убеждению, каждый член следственной бригады должен сам знать свою работу. Конечно, работу надо координировать, чтобы никто никого не расталкивал плечами и сотрудники не группировались кучками по принципу — вместе веселей. В остальном, считал Трифонов, профессионалам нужно доверять. Возможно, это было ошибкой. Следствие — это искусство. Здесь, как в театре. Ведь актеры хоть и профессионалы, но без режиссера они превратятся на сцене в стадо баранов, невзирая на незаурядный талант каждого отдельного индивидуума. В оркестре то же самое. Но Трифонов не любил руководить. Он любил сам разбираться с каждой мелочью.