Офицеры-2

Щелчок замка ударил по нервам, как разряд тока.

В камеру вошел дежурный прапорщик с подносом, на котором стояли тарелки. Он выматерился, увидев Шуракена, сидящего на полу в углу камеры. Лицо и майка у него были в засохшей крови.

— Ты только посмотри, что этот придурок с собой сделал, — сказал прапорщик оставшемуся у двери на­парнику. — Он весь в кровище.

Прапорщик поставил поднос на стол и всего лишь сделал шаг к Шуракену. В следующий миг он грохнул­ся на пол, подсеченный ударом ног. Шуракен бросил­ся на него сверху и оседлал, придавив к полу. Ударом в челюсть он отбросил назад притянутую к груди го­лову прапорщика и заставил его открыть шею. Следу­ющий, смертельный, удар был нацелен в горло. Мус­кулы работали автоматически, подчиняясь вписанно­му в подкорку стереотипу боевых действий. Шуракен не бил, он убивал. 

Прапорщика спасло только то, что его напарник оказался человеком достаточно решительным, а у Шу­ракена сейчас отсутствовала объемность восприятия, называемая видением поля боя. В нормальном состо­янии он не выпустил бы из внимания второго против­ника и не пропустил бы страшный удар ногой в голо­ву. На несколько секунд Шуракен вылетел в нокаут, а второй прапорщик схватил своего напарника за ши­ворот, волоком вытащил в коридор и захлопнул дверь камеры.

Через несколько минут пострадавший прапорщик был отправлен в санчасть со сломанной челюстью, а его напарник давал объяснения дежурному офицеру по поводу происшествия.

- Да он невменяемый отморозок, — заявил пра­порщик. — Если бы я не сшиб ему башню, он бы про­сто размазал Мамонова по полу.

Дальнейшие наблюдения показали, что Шуракен действительно невменяем. Он часами кружил по ка­мере или сидел в углу, прижавшись спиной к стенам. Желающих входить к нему в камеру не находилось, слишком очевидно было, чем этот эксперимент кон­чится. О невменяемости капитана Гайдамака было доложено начальству, и Профессору предложили дать объяснения по этому поводу.

— Я предупреждал о возможных тяжелых послед­ствиях допроса под психотропными препаратами, — заявил Профессор. — У Гайдамака отсутствует соци­альная мотивация поведения, другими словами, раз­рушена личность. Он подчиняется только базовым ин­стинктам. Он постоянно чувствует себя окруженным опасностью, а так как он сотрудник специального бо­евого подразделения, обученный убивать своих вра­гов, то он действительно очень опасен.

— С этим можно что-нибудь сделать?

— Самосознание может восстановиться в любой момент, может не восстановиться вообще или восста­новиться частично с шизофреническими деформаци­ями.

— В таком случае им должны заниматься специа­листы.

Желая как можно быстрее избавиться от никому не нужного, к тому же опасного человека, начальство велело готовить приказ об отправке капитана Гайда­мака в госпиталь.

Шуракен не подозревал, какая страшная беда над­вигается на него, но вряд ли его состояние можно было назвать блаженным неведением. Он кружил и кружил, инстинктивно ища выход из железобетонной клетки, или забивался в угол от смертельной тоски. Миски с едой ему ставили на пол у порога. За те несколько дней, в течение которых начальство переваривало си­туацию и принимало решение, Шуракен совершенно утратил человеческий облик, но животный инстинкт заставлял его находить пищу и отправлять естествен­ные надобности в определенном месте камеры, где стояла параша.

Услышав щелчок замка, сидящий в углу Шуракен поднял голову и угрожающе посмотрел на открываю­щуюся дверь. Как в сильном и свирепом звере, страх пробуждал в нем ярость и готовность убивать. Но вме­сто озлобляющих его фигур, мельтешащих на пороге и быстро исчезающих за дверью, в камеру шагнул крупный мужчина в черных джинсах и дубленой кур­тке с меховым воротником. Он сильно хромал и опи­рался на трость. Увидев засевшее в углу звероподоб­ное существо, он крепко выматерился.

В душе Шуракена вдруг шевельнулась тревога уз­навания. Это было первое человеческое чувство с того момента, как он оказался в этой камере. Чувства Шу­ракена мучительно напряглись, но все усилия заце­питься за проблеск человеческого самосознания, па­мяти, пока напоминали попытку немого заговорить.

Человек с худощавым ястребиным лицом, обшир­ной плешью, окруженной плотно прилегающими к че­репу седыми волосами, и жесткой щеткой таких же ко­ротких, пробитых сединой усов с отвращением осмотрел камеру: кровь, объедки, зловонная параша. В его холодных серо-голубых глазах сверкнула вспышка гнева. Но когда он снова повернул голову к Шураке­ну, твердый взгляд, направленный прямо в зрачки, был спокойный и властный.

— Встань, — приказал он.

В его голосе прозвучал волевой посыл такой силы, что ему нельзя было не подчиниться. Шуракен маши­нально поднялся на ноги.

— Следуй за мной.

Шуракен много раз слышал этот приказ, и всегда он означал конкретное целенаправленное действие, осмысленные усилия и достижение цели. И сейчас в его сознании возник ответный волевой импульс, ко­торый как проблесковый маяк прорезал царящий там хаос.

— Командор...

Все, слово было произнесено, имя названо. Раз­розненные куски головоломки сложились, Шуракен осознал, кто он, увидел себя в омерзительной, зага­женной клетке и почуял отвратительное зловоние. Он не представлял, что такого человека, как он, можно довести до подобного позорного состояния. Шуракен был уверен, что его можно убить, но нельзя унизить. Оказалось, что это не так.

Следом за Командором Шуракен вышел из каме­ры. За дверью их ждал адъютант Командора Костя, везде сопровождавший его и исполнявший различные поручения. В руках он держал такую же, как на Ко­мандоре, летную куртку на натуральном меху.

— Помоги капитану одеться, — приказал Коман­дор.

Адъютант невозмутимо подал Шуракену крутку. Точно такую куртку и черный комбинезон Шуракену выдали, когда он был зачислен в элитное боевое под­разделение и прибыл на учебную базу. Ощущение на плечах тяжести одежды, согревавшей когда-то в лю­бую погоду, дало еще один ориентир для возвращения к себе такому, каким он был до того, как его сломали.

Теперь Шуракен понимал, что с головой у него очень плохо. Память и самосознание начали как бы оттаивать, возникли слова, обрывки мыслей. Но все пока было сумбурно. Разум лихорадило от противо­речивых чувств, и единственное, за что Шуракен мог зацепиться, было безграничное доверие к Командо­ру, благородная преданность учителю, жестко и чест­но, без поблажек и снисхождения обучившего жесто­кому ремеслу.

Случайно или нет, но, пока шли по переходам, на­поминающим лабиринт, они не встретили^ни одного человека. Тут следует уточнить, что, когда Командор явился за своим сотрудником, его предупредили, что Шуракен опасен, и предложили надеть на него наруч­ники, прежде чем вывести из камеры. Ответ Коман­дора по форме далеко превосходил все известные об­разцы общеупотребительного мата, а по смыслу сво­дился к предупреждению, что если по пути на глаза Шуракену попадется хоть один человек, с которым ему захочется расквитаться, то Командор ему в этом мешать не станет. Наконец шагавший впереди Коман­дор открыл тяжелую бронированную дверь. Шуракен увидел мягкий пасмурный свет зимнего дня и почув­ствовал на губах ни с чем не сравнимый вкус свежего морозного воздуха.

Буквально два дня назад повалил густой снег, и землю укрыл настоящий зимний покров. И сейчас в полном безветрии пушистые белые хлопья медленно опускались в колодец внутреннего двора, со всех сто­рон замкнутого железобетонными плоскостями с ря­дами стандартных казенных окон. Невесомые холод­ные хлопья ложились на жесткую щетку коротких во­лос Шуракена, на его дикую щетину и продубленную свирепым чужим солнцем кожу.

Шуракен чувствовал, как вместе с холодным воз­духом в грудь входит сила и пьянящее счастье. Все-таки он вернулся.

5

Судя по тому, что после сигнала к подъему народ хоть и зашевелился, но не спешил вскакивать с коек, строгой дисциплины в этом заведении не придержи­вались.