Клевые

— А кто меня пустил бы к тебе?

— Я давно живу в другой квартире! Оставили лишь прежний номер телефона, вымолил это в память. Больше от семьи и прошлого ничего не осталось. Выселили в однокомнатную ’’хрущевку" на пятый этаж. Все продать пришлось. Некуда было ставить и не на что жить. Теперь вот на раскладушке обитаю. Тут и постель, и стол, и все другое…

— Ты работаешь в театре?

— На пенсии уже больше года! Да что с нее? В театре такие как я уже не нужны! Новое искусство потребовалось. Рыночное! Я ему не обучен! Да и налоги нас задушили. Перестали мы быть рентабельными! Что ни день — новый побор. За аренду помещения и земли, за свет и воду брали столько, что никакой выручкой не покрыть! За телефоны и охрану, за отопление и канализацию! А потом и с нас подоходный налог брать вздумали. А с чего? На спектакли зрители перестали ходить. Старым театралам платить за билеты нечем. А новому зрителю у Отелло учиться нечему. Они его давно переплюнули. Посидели мы без зарплаты восемь месяцев. Больше невмоготу стало. Разбегаться начали. Я держался. Но потом пришли из налоговой, а нам платить нечем. Предложили выметаться на улицу. Мол, искусство должно жить в народе! Будете ближе к жизни! К правде! Я и возмутился! Напомнил кое-что! Ты меня слушаешь? — спросил Ленку.

— Слушаю! — подтвердила тихо, отметив про себя, что никогда отец не был раньше таким разговорчивым. Видно, давно лишен общения.

— Так вот, я им о своих наградах сказал. А они, знаешь, что ответили на это? Ты, дядя, мозги не суши! Мы не за наградами пришли! На них сегодня ни куска хлеба не получить! Либо плати, либо

— шуруй отсюда! И свои награды спрячь подальше! Детей не смеши! Не то из дураков до смерти не вылезешь. Сейчас даже грудные дети понимают, что работать надо за деньги, а не за награды! Мы выполняем указ президента! Так что не поняли! Башляй! То не искусство, если вы не имеете денег и нечем платить налоги! Ты слушаешь?

— Слышу, — отозвалась Ленка.

— Я не вытерпел и спросил, мол, ваш президент своих детей не обложил еще налогом за то, что выпустил их на свет? Ведь искусст

во — дитя времени и власти! Ну и что б ты думала? Меня на другой день вышвырнули из театра навсегда!

— Ты один живешь?

— Кому я нужен — музейный экспонат, ломбардная находка! Спасибо, что ты вспомнала обо мне!

— Где живешь, скажи? — спросила Ленка.

— Ты хочешь навестить меня? — закашлялся на другом конце провода.

— Если ты не против!

— Не стоит! Я не хочу, чтобы ты возненавидела окончательно меня! Я не живу — существую. Дышу еще! Ты не узнаешь меня. Я опустился на самое дно. И нет сил изменить, исправить что-то! Если сама еще на плаву — держись! Ты молода и, может, выживешь. Я — уже прах!

— Отец! Я не узнаю тебя! — заплакала Цыпа. Жалость сдавила ей сердце.

— Я сам себя не узнаю. Живу, как в страшном сне, какому нет конца. Мне уж не проснуться. Но, может, ты еще доживешь до пробуждения, если хватит сил!

— Почему ты не спросишь, как я живу?

— Права не имею! Морального! Понимаешь? Есть такое понятие! Я во всем виноват! И теперь важно не то, как живешь, а то, что выжила! Это нынче удивительно и трудно. Чтобы я не узнал или услышал, не имею права на упрек… Я просмотрел этот спектакль жизни до конца и оказался в нем никчемным режиссером. А потому так хочется, чтобы скорее закрылся занавес и уйти за кулисы… Актер устал…

— Неужели ты не хочешь увидеться со мною?

— Зачем? Жалость и презренье всегда неподалеку друг от друга. Не стоит… Я виноват сам в этом антракте… Я выгнал тебя. А судьба надо мной посмеялась. Отняла все! За то, что не смог понять тебя

— свою дочь. А значит, не был отцом. Жил сценой! Но огни рампы погасли… И я один. Пришло время платить долги по векселям. А я самый большой должник. Перед своею старостью. Ты тут ни при чем.

— Отец! Я хочу увидеть тебя! Хоть ненадолго! Ты сможешь приехать ко мне? Запиши адрес! — продиктовала торопливо и попросила: — Если бы ты мог приехать завтра! У меня выходной. Мы провели бы его вместе, вдвоем. Я буду очень рада тебе.

— Ты мне рада? Лукавишь?

— Зачем? Я говорю это искренне.

— Если не сработает моральный стопор…

— Пусть победит отцовское! Ты нужен мне любой! Слышишь? Я жду тебя!

Весь следующий день она ждала его прихода. Несколько раз звонила, но никто не поднимал трубку.

Цыпа через справочную уже поздним вечером узнала адрес, по которому проживал отец. Она поднялась на пятый этаж и оказалась перед опечатанной дверью. Соседи сказали, что не имеют понятия о жильце этой квартиры. И Ленка обратилась в милицию. Усталый сотрудник ответил ей, что вчера днем старика из этой квартиры за большую задолженность по квартплате выселили из дома. Вывели во двор. А в шесть утра участковый нашел его замерзшим возле дома. Поскольку никто не знал о существовании дочери, старика за муниципальный счет отвезли в крематорий, сожгли вместе с такими же бомжами и закопали на новом кладбище.

Ленка вернулась домой, едва волоча ноги. Она ни о чем не могла думать. Вспоминался прежний отец и ее последний разговор с ним.

— Почему он не приехал ко мне? — сжималась в комок, чувствуя собственную вину за случившееся. — Не стоило ждать следующего дня. Надо было разыскать адрес, прийти, забрать его! — укоряла себя Цыпа, проливая слезы ручьем.

Она не сразу услышала звонок по телефону.

— Вероятно, снова кто-то ошибся! — подняла трубку.

— Елена, это я, Рауль! Вы вчера смотрели по телевидению информационный блок новостей?

— Нет, Рауль! Не включала телевизор!

— Скверные новости! Налоговая программа разработана. Новая! Она делает бессмысленной предпринимательскую деятельность в России! Я обязан проинформировать Жака! А вас прошу прослушать новости по телевидению и сегодняшние газеты внимательно прочесть. Это на случай, если я что-то недопонял. К завтрашнему дню жду ваших выводов и оценки ситуации.

Цыпа вздрогнула. Положив трубку, невольно подумала, что будет с нею, если Рауль окажется прав? Ей стало холодно и страшно.

— Нет, я слишком много пережила, чтобы вот так же, как отец замерзнуть на улице без угла и куска хлеба! — думала Ленка, а зубы неумолимо выбивали чечетку, то ли от холода, то ли от страха.

Просмотрев газеты, ужаснулась новому указу по налогообложению иностранных предпринимателей. Он рубил под корень все то, на что надеялись Жак и Рауль. Налог на прибыль, полученную ими, возрос настолько, что не окупал вложений, материальных и моральных затрат. Ленка знала: даже желая скрыть истину, завтра все средства зарубежной массовой информации раструбят о новом законе российского правительства по налогообложению иностранцев и тогда…

Она ворочалась в постели, словно лежала на раскаленной сковородке. А под утро ее поднял звонок телефона.

— Елена! Это я — Жак! Вы меня еще не совсем забыли?

— Жак! Это вы? Какое счастье! — вырвалось у Ленки невольное.

— Если позволите, я через полчаса поднимусь к вам.

— Вы в Москве?

— Само собою. Только что прилетел! И сразу в гости!

— Я жду вас! — обрадовалась Цыпа и, застелив постель, наскоро привела себя в порядок; едва успела сварить кофе, Жак уже позвонил в дверь.

— Здравствуйте, Елена! — поцеловал руку, всмотрелся в лицо.

— Вы чем-то расстроены?

— Жак, вы уже слышали о новом законе?

— По налогам? Меня о нем предупредили заранее. И я успел выгодно продать все свои акции. Их очень охотно приобрел у меня российский банк в Берлине. Теперь меня с Россией ничего не связывает.

Ленка враз поникла, поскучнела.

— Вы, Елена, очень хорошо работали. Рауль доволен вами.

Цыпа в благодарность едва заметно кивнула головой.

— Спасибо за привет, — добавила тихо.

— Елена! У вас плохое настроение, я рано разбудил?

— Нет, Жак! Не потому! Вы пришли, чтобы проститься со мною навсегда? Напомнить о квартире, чтобы я скорее освободила ее! У вас так принято — жить деловою жизнью! Я понимаю! Но трудно свыкнуться, я — русская! Я не могу вот так! — брызнули слезы из глаз Ленки.