Прокаженный

— Саня, родной, что это ты из командировки так рано вернулся, не случилось ли чего? — Она беспокойно искала его глаза, но, так его взгляд и не отловив, вопросительно глянула на благообразное лицо Сулакашвили: — Что все это значит?

— Реактор вошел в критический режим. — Голос аспиранта был неподдельно соболезнующим и полным скорби. — Ему бы в тепло. — И, подтолкнув мордоворота, он прошел вслед за ним в чистенькую небольшую комнату и скомандовал: — Кассу неси.

Сейчас же тот проследовал на кухню и, приподняв вырезанный в полу люк, спустился в погреб, а со стороны сеней послышался женский голос:

— Проходите в дом, сейчас самовар поставлю, — и показалась хозяйка дома в сопровождении гостей незваных.

Не церемонясь более, Титов притопнул, и мордоворотова подруга бессильно застыла на месте, а из лаза послышалось тяжелое сопенье, затем, сопровождаемых кряхтеньем, показался здоровенный чемодан с приделанными колесами, и наконец на свет явился его хозяин и неподвижно замер, глядя в пол.

— Открой. — Титов неторопливо глянул в направлении обтянутого черной кожей «монстра», а когда мордоворот набрал четыре цифры кода и крышку приподнял, усы у Архилина взъерошились: весь чемодан был упакован ровными десятитысячными прессами зелени. — Закрой, — скомандовал аспирант и почему-то сделал шаг назад, а не обративший на это внимания Сулакашвили тихо произнес:

— Ну что, пора рубить с концами, — и выжидательно взглянул в лицо Титову.

— Пора, — согласно кивнул тот, но вместо того чтобы замочить мордоворота, с быстротою молнии разворотил почину так и не врубившемуся в происходящее кавказскому водиле, а Сулакашвили расписал, чтобы не мучился, пищак — уважаемый человек все-таки.

На секунду Титов замер, вслушиваясь в волшебные звуки камлата, а затем приблизился к хозяйке дома и, одним движением руки содрав с нее платье и незатейливое бельишко, опрокинул на пол.

Принеся к порогу куваксы Рото-абимо самое вкусное, он застегнул штаны, вытер руки о занавеску и, положив включенную электроплитку спиралью на ворох белья в шкафу, негромко мордовороту скомандовал:

— Волоки чемодан на выход.

Глава десятая

Присыпали майкопских с размахом. Поначалу была неплохая мысль зарыть всех сразу в братском кате где-нибудь на Пискаревском погосте, а сверху задвинуть стелу типа родины-мамы, но, шевельнув рогами в натуре, решили районных помпадуров с помидорами не огорчать, а просто основать аллею воровской славы на Южняке.

Как смедиковали, так и сбацали: прикинулись в черные лепехи и, пустив скупую блатную слезу, закидали жмуров, одетых в макинтош деревянный, мерзлым грунтом, а вечером всех людей нормальных сгоношили под видом поминок на сходняк — думу думать, как жить дальше.

Переливаясь всеми цветами радуги, сверкали ресторанные люстры, ярко освещая огромный, неизвестно как вмещавший горы жратвы и море питья стол, за которым расположились медленные и печальные, сообразно обстоятельствам, мужи с дамами, и сидевший рядом с мордоворотом аспирант на фоне его могучей фигуры смотрелся невыразительно и скромно. Сам Штоф хоть и выглядел не совсем хорошо, но вел себя достойно: тихо и задумчиво жевал салаты, в общую беседу не лез и на вопросы Титова отвечал хоть и не очень разборчиво, зато вполне искренне.

Оказалось, что высокий, жилистый носитель золотых зубов, сидящий от аспиранта справа, имел кликуху Шура Невский, а также статус «сухаря» — не утвержденного на сходняке вора в законе, но тем не менее держал все баны, автовокзалы и аэропорт. Выяснилось, кроме того, что небольшого роста вальяжный толстячок с прищуренными колючими глазенками, что размещался неподалеку от красивой изенбровой биксы с семафорами в ушах, в кругах определенных звался Фимой и, будучи по жизни «утюгом» — законным вором, заделавшим мокруху, — являлся одним из главных по части блядской и наркоте.

— А вот это что за фигура? — Аспирант не спеша прожевал кусочек севрюги и указал подбородком на широкоплечего, разрумянившегося обладателя внушительного брюха, который умудрялся, подобно Цезарю в юности, делать сразу три дела: жрать ложкой крабовый салат, вести приятную беседу с сидевшей рядом молодицей в бриллиантовом колье и при этом еще громко, утробно рыгать.

Штоф перестал жевать и, переведя свой взгляд с отлично зажаренных бараньих котлет а ля Росиньоль на красную морду протокольную, глухо, как из бочки, произнес:

— Помпадур это из горисполкома, — и, быстро опустив глаза, принялся жадно обгладывать пахнувшее умопомрачительно ребрышко.

Наконец, когда сожрано и выпито всего было изрядно, а зажмурившихся помянули гораздо и по-всякому, все люди нормальные поднялись и прошествовали в помещение соседнее, где и предстояло решать тот самый наболевший вопрос — как дальше жить и с кем. Толковище, однако, долго не затянулось, — пристально аспирант окинул собравшихся взглядом, особым образом при этом топнув ногами; сразу же возникло единое мнение, что наконец пора объединяться в борьбе с лаврушниками и начинающими борзеть «спортсменами», — и все с надеждой глянули на смачно чавкавшего четвертинкой ананаса Штофа.

В то же самое время в противоположном конце колыбели трех революций, в просторной рюмочной с названием интригующим «Всепогодная», тоже собрались люди, и если судить по ширине плеч и лампасов на выглядывавших из-под черных кожаных курток тренировочных штанах, то весьма серьезные. Самого главного из присутствующих, еще полтора года тому назад приехавшего из своего родного Кезево поступать в «холодильник», кликали не иначе как Петькой Седовым, и ничего такого особенного, честно говоря, в нем тогда не наблюдалось, — одним словом, сельпо кровавое.

Однако зубами он поднимал мешок с картошкой, а колуном единым махом мог расколоть сырую березовую чурку, и, применяя успешно деревенские навыки в жизни городской, звался он теперь бандитом Седым, вселяя при этом ужас в окрестных барменов, дешевых шкур и таксистов-отстойщиков. Правой рукой у главнокомандующего пребывал Женька Знаменский, по кличке Квазимодо, — не красавец, верно, но зато почти мастер спорта по боксу, не вынесший, правда, ужасов тренировочного режима и предпочитающий поэтому воплощать свои спортивные навыки в реальную социалистическую жизнь не в ринге, а на улице. Рядовые же труженики бандитствующей вольницы ничем особым, кроме стрижки да, наверное, умения понтоваться, из серой массы не выделялись и на серьезной зоне выше пахана стола или помойщика поднялись бы навряд ли.

Нынче в заведении было неспокойно: грозно звенели выпиваемые на халяву кружки «жигулевского», оглушительно хрустели сушки соленые, а сочный трехэтажный мат, пробирающий врагов до самых печенок, смешивался с густым табачным дымом и долго не затихал под высокими бетонными сводами.

Вошканье это было неслучайным: сегодня бригадир бандитствующих Алеха Стриж, влекомый сильной жаждой, завис с коллегами в открывшемся недавно пивняке «Тупик», однако замаксать по «приговору» не пожелал и, обозвавшись с понтом: «Мы седовские», засветил контактный телефон. Где-то через час по нему звякнули, и, предупредив, что халявное корье вредно для печени, мужик с негромким неторопливым голосом назначил встречу и, напросившись в гости, отключился. Собственно, ничего такого страшного не произошло, — из денег выставить хозяйственника своего или чужого сам Бог велел, но чтобы из-за десятка кружек пива сразу стрелку забивать, да еще тащиться куда-то, — ну прямо непонятки какие-то, и во избежание конфуза седовцы принялись грудями шевелить и к странному визиту готовиться. Когда до времени назначенного оставалось минут десять и все было на мазях, братва собралась и уже дошла до нужных кондиций, бухала еще было море, а сам виновник всего этого вошканья — мореход недоучившийся Алеха Стриж — лениво перекатывал ногой по полу небольшую «килечницу» — ломик то есть — и грозно поглядывал на окружающих, — свет в заведении внезапно вырубился.

На мгновение все стихло, потом раздались трехэтажные молодецкие выкрики, щелкнули зажигалки, осветив разгневанные хари их владельцев, и внезапно где-то у входа раздался звук мягко упавшего тела. Через секунду послышался хруст стремительно разрываемой плоти, кто-то коротко, перед тем как умолкнуть навсегда, вскрикнул, и в прокуренной кабацкой атмосфере стал ясно различим запах свежепролитой крови и внутренностей, прямо как на бойне.