Каратель

Ранним утром Влад бежал по улицам родного города. Старые, полуразваленные дома, которые, должно, стояли еще во времена детства его бабушки, кое-где оставшиеся деревянные тротуары, бесформенная водонапорная башня, в которой не было воды уже в ту пору, когда он родился, вызывали в нем жалость — и к безвозвратно ушедшей безмятежности детства, и к себе нынешнему. Постоянная нужда, недоедание, болезнь матери, безотцовщина сделали за него выбор жизненного пути, но вдруг теперь, когда стало много денег и можно было жить вольготно, они утратили для него ценность. Угасли мечты о чемпионских медалях — возраст; уже не было Сани Земцова, и не на кого было опереться. Когда Саня был жив, Влад ни о чем не думал, работал на того, кто больше платит, кто способен защитить, но запас его душевной прочности болезненно иссякал. Теперь ему казалось, что, если он отыщет и накажет Саниных убийц, справедливость восторжествует. Не та, за которую ратуют проповедники, — на ту ему было наплевать: восстановится равновесие в нем самом и придет долгожданный момент личного выбора, тогда он непременно уедет к дельфинам или баобабам (забыл вот только спросить у Сани, что это за звери такие) — все равно, лишь бы подальше отсюда, потому что, не ровен час, все здесь рассыплется по камушкам, и серые, убогие, перепачканные рудой, прокалившиеся у домен людишки перестреляют друг друга за право дышать.

В детстве мать рассказывала ему много сказок и поучительных историй. Больше других запомнилась сказка о мужике, который построил на острове лабиринт, а потом его царь за что-то выгнал, и он улетел вместе с сыном на крыльях из перьев, скрепленных воском. Как звали того мужика, он уже не помнил, а сына звали Икаром — почти как автобус. Перед полетом мужик сказал: «Лети не слишком низко, чтобы перья не отяжелели от морской сырости, но и не слишком высоко, чтобы солнце не растопило воска». Долго эта история отлеживалась в лабиринтах памяти Влада, а теперь вот всплыла. Из нее можно было извлечь как минимум два урока: во-первых, пахана надо слушаться, а во-вторых, средний путь — самый надежный. Икар оказался олухом, к мнению авторитета не прислушался — полетел к солнцу и погиб, шлепнулся в море.

Влад добежал до аптеки, свернул в Касьяновский проезд, срезал угол по двору частного дома и оказался на рыночной площади. Его черные лавсановые брюки с иероглифами, фирменная футболка уже примелькались в квартале, изредка ему приветливо махали знакомые, провожали взглядами пацаны, но он не замечал никого вокруг — бег позволял побыть в одиночестве.

В тихом пешеходном переулке неподалеку от базара Влад догнал женщину.

— Доброе утро, Зоя Александровна, — забрал у нее сумки. — Давайте, я вам помогу.

— Спасибо.

Лет ей было тридцать пять, еще совсем недавно она была красивой и претендовала на одну из первых леди города. Сейчас же лицо ее осунулось, глаза затуманила скорбь, ранние морщины придавали лицу выражение обиды.

— Мехов моя фамилия, я друг Сашки Земцова, — торопливо объяснил он. — Разве у вас нет машины?

— Есть, но я никогда на ней не ездила.

— Не умеете?

— Не хочу. Подрастут сыновья, будут меня возить. А вас я помню. В прошлом году муж водил меня на соревнования во Дворец спорта. Вы там победили. Вы всегда побеждаете?

Он усмехнулся:

. — Не во всем. Зоя Александровна, можно у вас спросить?.. О том дне, когда Анатолий Борисович уехал…

Женщина тяжело вздохнула и попыталась забрать сумки у Влада:

— Знаете, меня уже столько раз об этом спрашивали в прокуратуре. Вначале Рутберг, потом какой-то Кормухин, потом из УБЭП или КГБ…

— Постойте, Зоя Александровна. — Влад остановился, но сумки не отдал. — Я не из прокуратуры. Мой друг Саня Земцов, вы же его знаете?..

— Знаю. И что же?

— А, действительно. Бог простит его убийц. Он у нас добрый, всех любит одинаково, всех прощает. За то, что Саню подвесили на дыбе, ломали ему пальцы, избивали ногами и металлическими прутьями, потом подключили в электросеть — пока у него не лопнуло сердце. А потом ему выстрелили в голову — на всякий случай, чтобы не воскрес, как Иисус Христос. Он Христом не был, страдал не за все человечество, а только чтобы не выдать вашего мужа. И не выдал. Оставил жену и малолетнюю дочь. По-дурацки, получается, погиб — шеф-то его назавтра все равно застрелился. Да?

— О чем вы хотели меня спросить? — остановившись у скамейки в проходном дворе, все-таки решилась она на разговор.

— Директор службы безопасности рассказывал, что перед самоубийством он говорил с вами по телефону.

— Да. Сказал, чтобы я продала дачу и машину и что доверенности на мое имя лежат у него на столе. И все.

— А… каким числом оформлены эти доверенности?

— Девятым июня.

— Вы просили его об этом?

— Нет, я ничего не знала.

— Зоя Александровна, у него были враги?

— Все спрашивают об этом в первую очередь, — скривила она губы в горькой усмешке. — В последнее время он старался не выходить из дома без особой необходимости. Но необходимость такая возникала каждый день, работала московская комиссия — все пытались доказать, что дела объединения из ряда вон плохи, а избрание Кожухова незаконно. Подключили местную прокуратуру, все пересчитывали, потом прогорел банк, без конца звонили по телефону из Прибалтики, из Москвы, все требовали металл или возврата денег, а на продукцию наложили арест; банк отказывал в перечислениях — председатель уже пошел на альянс с Минфином… Не очень я понимаю, что там происходило, я окончила музучилище, а в последние пять лет не работала вообще, — она устало опустилась на скамейку, сцепила руки; на безымянном пальце правой руки желтело обручальное кольцо. — У меня сложилось такое впечатление, что в последнее время у него не было друзей. Он все время ссорился с экономистом Вершковым, избегал встреч и телефонных разговоров с Губарем.

— А в тот последний вечер? — осторожно спросил Влад. — Я был вместе с Земцовым у него дома, за ним пришла дежурная машина из гаража.

— Ему кто-то позвонил, он сказал, что никуда не поедет и бросил трубку. Потом звонок повторился, он сказал: «Нет, он останется с семьей!», и ушел с телефоном к себе в кабинет.