Дождь для Джона Рейна

Я заметил Тацу у себя за спиной однажды вечером, когда направлялся в «Оверсиз» — джаз-клуб в Хонмати, который стал мне нравиться. Хотя я не подал виду, но узнал его сразу же. У Тацу плотное телосложение, и при ходьбе он так переваливается из стороны в сторону, что его трудно не заметить. Если бы на хвосте сидел кто-то еще, я бы пошел назад и допросил его, если это возможно. Если нет — устранил бы.

Но поскольку позади меня оказался сам Тацу, я знал, что прямой опасности нет. Как начальник департамента Кэисацутё, японского ФБР, он бы давно уже взял меня, если бы ему это было нужно. Черт с ним, решил я. Сегодня вечером выступает Акико Грейс, молодая пианистка, которая наэлектризовала японский джазовый мир своим дебютным компакт-диском «Из Нью-Йорка», и мне хотелось посмотреть, как она играет.

Тацу появился в середине второго отделения. Грейс играла «В то утро», меланхоличную мелодию из «Манхэттенской истории» с ее второго компакта. Я заметил, как он вошел и остановился прямо у входа. Я бы подал ему сигнал, но он сам знал, куда смотреть.

Тацу пробрался к моему столу и протиснулся ближе, как будто встретить меня здесь — самая естественная вещь на свете. Как обычно, он был в темном костюме, который сидел на нем как-то отдельно от тела. Тацу кивнул. Я ответил на приветствие и продолжил смотреть, как играет Грейс.

Она сидела к нам спиной, на ней было вечернее платье с открытыми плечами, в золотых блестках, которые мерцали в лучах синих прожекторов, как далекие молнии в ночи. Глядя на Грейс, я вспомнил о Мидори, хотя скорее по контрасту, а не по ассоциации. Манера Грейс была более чувственной, девушка раскачивалась у рояля, но стиль ее был, в общем, более мягким, каким-то созерцательным. Впрочем, когда она дошла до «Импульса фантазии» и «Дилэнси-стрит блюз», стало похоже, что инструмент овладевает ею, словно рояль — демон.

Я вспомнил, как смотрел на играющую Мидори, стоя в тени в нью-йоркском «Виллидж-Вангарде», зная, что это в последний раз. С тех пор я видел, как играют многие пианистки. И всегда мне было грустно и приятно — как будто занимаешься любовью с прекрасной женщиной, но не с той, которую любишь.

Отделение закончилось, и Грейс покинула сцену вместе со своим трио. Аудитория продолжала аплодировать, пока они не вернулись и не сыграли на бис «Бемша свинг» Телониуса Монка. Тацу, наверное, был разочарован. Он пришел сюда не для того, чтобы наслаждаться джазом.

После мелодии на бис Грейс направилась к бару. Люди стали подходить к ней, чтобы поблагодарить и подписать принесенные диски, а потом отправиться дальше — за тем, что им могла еще приготовить ночь.

Когда люди, сидевшие рядом, ушли, Тацу повернулся ко мне.

— Отдых не для тебя, Рейн-сан, — сухо проговорил он. — Он делает тебя мягче. Когда ты был в активе, я бы не выследил тебя так просто.

Тацу редко тратит время на формальности. Он понимает это, но ничего не может с собой поделать. Одна из его черт, которая мне всегда нравилась.

— Я думал, именно ты хочешь, чтобы я ушел на покой, — ответил я.

— Что касается твоих отношений с Ямаото и его организацией — да. Но я подумал, что тогда у нас могла бы появиться возможность поработать вместе. Ты знаешь, чем я занимаюсь.

Это он о своей нескончаемой битве с японской коррупцией, за которой стоял Ямаото Тоси, политик и кукловод, человек, подкупивший Хольцера, который, кроме всего прочего, некоторое время был моим работодателем.

— Мне очень жаль, Тацу. Но с Ямаото, а может быть, и ЦРУ на хвосте от меня совсем не много проку, как бы я ни старался.

— Ты сказал, что свяжешься со мной.

— Я передумал.

Он кивнул.

— Знаешь ли ты, что всего через несколько дней после нашей встречи Уильям Хольцер умер от сердечного приступа в подземном гараже гостиницы, где-то в Виргинии?

Я вспомнил, как Хольцер повторял слова «Я стукач… Я стукач», когда решил, что я вот-вот отдам концы. Как он во Вьетнаме восстановил меня против моего лучшего друга Чокнутого Джимми и впоследствии злорадствовал по этому поводу.

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовался я ничего не выражающим тоном.

— Смерть Хольцера, несомненно, стала сюрпризом для многих в разведывательном сообществе, — продолжил он, игнорируя мой вопрос, — потому что Хольцеру было меньше пятидесяти и он держал себя в хорошей физической форме.

Недостаточно хорошей для мощного дефибриллятора, подумал я.

— Просто доказательство, что осторожность никогда не бывает чрезмерной. — Я сделал глоток «Далмора» двадцатилетней выдержки. — Я сам раз в день принимаю таблетку детского аспирина. Несколько лет назад об этом была статья в «Асахи симбун». Предполагается, это должно заметно снижать вероятность проблем с сердцем.

Какое-то время Тацу молчал, потом пожал плечами и сказал:

— Он не был хорошим человеком.

Дает понять, что в курсе, что это я сделал Хольцера, но ему нет дела? Если так, то что он захочет попросить взамен?

— Что ты слышал? — спросил я.

Тацу опустил взгляд на стол, потом снова посмотрел на меня:

— Кое-кто из коллег мистера Хольцера по отделению ЦРУ в Токио обратился в Управление муниципальной полиции. Их не столько интересует факт его смерти, сколько то, как она произошла. Кажется, они считают, что именно ты убил его.

Я промолчал.

— Они обратились в муниципальную полицию за помощью. Хотят найти тебя, — продолжал он. — Начальство проинформировало меня, что я должен оказать всяческое содействие.

— А почему они пришли к тебе за помощью?

— Подозреваю, что ЦРУ получило задание попытаться хотя бы частично ликвидировать коррупцию, парализующую японскую экономику. Соединенные Штаты беспокоит, что ситуация ухудшается и финансовая система Японии может рухнуть. Волновой эффект, за которым, естественно, последует глобальный спад.

Понимаю интерес Дядюшки Сэма. Всем известно, что политики больше сосредоточены на гарантированном получении незаконных доходов от коррумпированных подпольных производств якудза, чем на воскрешении умирающей экономики. Гнилой запах чувствуется издалека.

Я сделал еще глоток «Далмора».

— Почему ты считаешь, что их могу интересовать я?

Тацу пожал плечами:

— Возможно, месть, элемент какого-то антикоррупционного дела. В конце концов, нам известно, что Хольцер не раз подавал отчеты, в которых ты фигурировал в качестве убийцы, стоявшего за «естественной смертью» многих японских стукачей и реформаторов. А может быть, они совмещали в себе и то и другое.

Как Хольцер, подумал я. Получали премии за свои отчеты и использовали информацию в собственных корыстных целях. Я вспомнил, на что он был похож, когда я оставил его безжизненно лежащим в арендованном автомобиле в пригородном гараже в Виргинии, и улыбнулся.

— Похоже, тебя это не особенно беспокоит? — спросил Тацу.

Я повел плечами:

— Почему, конечно же, беспокоит. Что ты им сказал?

— Что ты, насколько мне известно, мертв.

Вот оно, начинается.

— Очень мило с твоей стороны.

Он улыбнулся и вновь стал тем самым хитрым ублюдком, который мне так понравился во Вьетнаме, где мы встретились, когда его откомандировал туда один из родоначальников Кэисацутё.

— Не навсегда, конечно. В конце концов, мы же старые друзья. Друзья должны помогать друг другу время от времени, согласен?

Я знаю, что в долгу у него. В долгу потому, что Тацу дал мне уйти, когда я дожидался Хольцера в засаде недалеко от военно-морской базы в Йокосуке, несмотря на все годы, что он потратил на попытки разыскать меня. Теперь Тацу сбивает Контору с моего следа, и за это я опять же ему благодарен.

Конечно, долги — только часть дела. Кроме них, есть еще и скрытая угроза. Но у Тацу по отношению ко мне имеется слабое место, которое не позволяет ему быть слишком прямолинейным. Иначе он бы уже давно обходился без всех этих беспроигрышных вариантов — мол, мы старые друзья, черт возьми, — а заявил бы прямо, что, если я не буду сотрудничать, он сообщит мои теперешние координаты моим старым друзьям-крестоносцам. Что было бы очень легко сделать.