Ее величество-Тайга.

В столовую вперлась лошадь. Настоящая. Кляча водовозная. Но в каком виде! На морде — пиратская маска. На шее громадный кухонный нож, на голове шляпа. На груди, на цепочке трубка дымится. Сама кляча в тельняшку одета. Настоящую. И в кальсонах, что на коленях тесемками прихвачены.

Пока повара пришли в себя, лошадь спокойно подошла к столу и, используя замешательство, уминала хлеб за обе щеки.

— Фенька! А где твой пардон? — визгнул из-за двери возчик. Кобыла подогнула передние ноги и мотнула головой.

— А ну подь отсюда! — опомнилась повариха и замахнулась на кобылу полотенцем. Фенька презрительно помахала хвостом и понятливо поплелась к двери. Повара расхохотались. Кобыла остановилась. Из-за двери вывернулся возчик:

— Эх вы! Некультурные! Кобыла и та умеет спасибо говорить. За хлеб. А вы? Целый год она вам воду возила. И ни единого доброго слова не услышала от вас.

— Ладно. Ну зачем ты ее испохабил? Ведь кобыла! Твоя помощница, — подступили женщины.

— А что, для нас не должно быть праздников? Маскарад для всех! Вот так! Вот верну Фенюшку… — пригрозил возчик.

— А, ладно, была не была! Давай по малой, для настроя! Бандит ты лошадиный! — обнял возчика повар и подсел к углу стола.

Лошадь терпеливо ждала хозяина на улице, приветливо кивая головой каждому входящему.

Все, видевшие кобылу, смеялись до слез. На разные шутки горазды были геологи, но сегодня возчик перещеголял всех.

Чтоб не пропал даром его труд, поставили геологи лошадь у входа под фонарь. На шею кусок картона повесили. С надписью: «С добром ли жалуешь?» И приволок ей возчик овса:

— Ешь, милая! Нехай и тебя праздники не обходят, — потрепал он Феньку по холке.

А люди шли. Кто поодиночке, другие — всем отрядом или семьей.

Постепенно база затихала. Умолкли шаги на тропинках. Не слышно голосов. Только из столовой далеко окрест разносился смех. Несколько минут осталось до Нового года.

Седой, плотный, главный геолог базы расположился в центре. Начальник базы за боковым столом. В геологии не должность — заслуги важны. Вот и сегодня предпочтение отдано не начальнику. Его черед придет. Но не сразу. Потом.

— Ну что ж, друзья мои! Нелегким был у нас этот год, — встал главный геолог.

— Кто прошлое вспомнит, тому глаз вон! — крикнул изрядно захмелевший возчик.

— И все же мы, геологи, не можем жить без веры в лучшее. Мы ищем…

— Чего не теряли! — хохотнул Олег.

— И мы найдем… — продолжал главный геолог.

— Приключения на свою шею, — добавил кто-то рядом.

— Я говорю о нефти!

— И мы о ней, о горючке. Как заложишь смазку, так и жить теплей, — поддакнул Шамшала.

— Может, когда-нибудь на этом месте встанет город. Люди будут Новый год встречать. Жить уютно, красиво. Мы пойдем дальше. Но мы первыми на этой земле отмечаем Новый год! Пусть же тем, кто будет после нас, жизнь дарит радости. Дарит удачи. Пусть они живут тут светло, — продолжал главный геолог.

— Еще курочка в гнезде! Сначала нефть эту найти надо. А уж потом о городах говорить. Да и какое нам до них дело! Вон вкалывали, как ишаки,

а в получку, смех сказать, больше половины из-за какого-то черта-дьявола срезали. Мне не будущее, сегодня мое не отнимайте, — злился рабочий из отряда взрывников.

Геологи за столом помрачнели. Все поняли, о ком речь зашла.

— Пора бы найти управу на старого хрыча. Участок этот — не его собственность. Надо на место лесника поставить, — проворчал Олег.

— Ладно, ребята! Давайте на день сегодняшний забудем о наших неприятностях. Их хватало. Но все ж было гораздо меньше, чем мы о них говорим. Были и радости, и удачи. Давайте о них вспомним. Чтобы в будущем году их было больше. Пусть в предстоящем не узнаем мы нынешних забот и печалей. Пусть они обходят нас стороной вместе с Акимычем. И уйдут от нас на пенсию. Я предлагаю тост за то, чтобы ваши лица и сердца не омрачались бедою, пусть радость переполняет и искрится в сердцах, как шампанское! — поднял бокал Терехин.

Все встали. Часы медленно отбивали полночь. Осталось всего три удара, как вдруг распахнулась дверь. На пороге столовой стоял лесник. Лица геологов от удивления вытянулись.

Глава 2. АКИМЫЧ

— Проходи, дорогой, — опомнился первым начальник базы и, выйдя из-за стола, подошел к леснику.

Акимыч оглядел столы, геологов. Снял шапку. И тяжело прошел за Терехиным.

— Праздник встречаете! Радуетесь, значит.

— Да, как видишь.

Геологи насторожились. Знали, старик нигде зря не появляется. С чем он теперь к ним заявился? Сам! В такое-то время! Уж, конечно, не одиночество пригнало его из зимовья на базу. К людям. Не для того, чтоб встретить праздник в компании. Нет. Акимыч не таков. Но по лицу лесника ничего нельзя было угадать.

Суровые, словно в скале вырубленные, морщины прорезали его лоб.

— А за что хотели выпить? — спросил лесник, заметив поднятые бокалы.

— За Новый год! Праздник — для всех радость. Выпей и ты с нами, — налил бокал шампанского Терехин.

— Вот как! Из одной бутылки, а тосты у нас разные будут. У вас радость, а через нее мне горе пришло. Осиротили вы меня нынче. Потому за упокой пью. При вашей радости, — внезапно посерело лицо лесника.

— Что случилось, Никодим Акимыч? — удивился Терехин.

— Бабу свою спроси. И антихристов, что вместе с нею работают. Поспрошай, как они вчера на моем участке убийство учинили, — опустились плечи старика.

— Ты что? Какое убийство? — недоумевающе оглянулся начальник базы на Нину.

— Ничего не понимаю, — удивилась та.

— Не понимаешь?! А ведь и сама матуха! Вон дитя к тебе жмется. Твое, родное! Значит, оно дорого! А другие хоть пропади пропадом! Так? Да? — вскочил лесник.

— Да о чем это вы? — терял терпение Терехин.

— Не на праздник, не к столу я шел! Так уж получилось! Пришел я, чтоб все тебе сказать про тех, с кем работаешь. Но коль так получилось, пусть и они слышат! — перевел дух и продолжил: — Медвежонок у меня жил. Малым я его спас. С реки во время ледохода вытащил. Пять лет он у меня жил. В избе. Вместо друга был. Дитя заменил. Родных. Никого, кроме него, не имел. И он ко мне привык вовсе. Давно пора было ему берлогу свою иметь. С матухой, с детьми. А он не заводил. Из-за меня. Мою старость берег. Хоть и зверь! А пониманье и сердце у него — не чета вашим!

— Так мы-то при чем? — мелькнула догадка у Нины.

— Убили вы его. Вчера. Вечером. Чтоб вам пусто было! — рявкнул лесник.

— Неправда!

— Чего неправда-то? Его из берлоги твой Шамшала поднял. Тарахтелкой своей. Медведь мой только нынче от меня ушел. Уговорил я его. Ошейник имелся. Знак, значит, что ручной зверь. Не боялся он людей. Думал — все, как я. Потому вблизи вас берлогу устроил. А этот, — погрозил Сереге кулаком лесник, — поднял. Разбудил. Он всю ночь по тайге мотался. Ко мне в избу приходил. Да я в обходе оказался. Он — в тайгу. И оказался близ шурфов ваших. Почуял запах человечьих рук. Решил найти людей. Чтоб хлеба попросить. А вы сердца не поимели. Взорвали. Один ошейник теперь…

— Предупредить надо было! — покраснела Нина.

— Кого? Твой Шамшала не мог его не видеть, когда из берлоги медведь вылезал. Ведь трактор его с испугу скакал не по дороге, а напрямик. Через марь. Я-то видел по следам сегодня. Испугался, гад, зверя. И уж, конечно, рассказал вам. Да толку то! Нет бы мне сказать. Мол, беда, дед, шатун в тайге! Смолчали. А я б его в избу воротил. И живой бы он остался. Так нет! Убили!

— У него на лбу не написано! Откуда знали, что он ручной! Твой! — не сдержался Сергей.

— На участке все мое! И тайга, и зверушки! Я хозяин! А вы кто? Дикари!

— Ты полегче, старик!

— Я те полегшею! Попадись ты мне теперь в тайге, керосинка дохлая. Шагу не дам ступить! Ишь, грозилка мокрохвостая. Ты мне и тайге самый больший враг. И о тебе — особый разговор. Не жив буду — покуда тебя не выгонят отсюда! Надо будет, в саму Москву поеду! А тебя, паршивца, вытряхну отсюда! — надвигался лесник на Шамшалу.