Большая игра Слепого

Все присутствовавшие на совещании у директора ФСБ – а их было девять человек – покидали кабинет с противоречивыми чувствами. Они твердо знали одно: пропавшие картины надо отыскать любой ценой. Но как взяться за это дело, за какие ниточки потянуть, было неясно. А самое главное – было непонятно, кому могли понадобиться восемь картин из в общем-то заурядной коллекции?

Пропавшие картины не представляли собой исторической ценности, и вряд ли их можно было выгодно продать. Они не принадлежали кисти известных художников, и на аукционах, даже закрытых, подобные картины продавать не было смысла: дело рискованное, а самое главное, невыгодное.

Генерал Потапчук приехал в свою контору; войдя в кабинет и раздевшись, он принялся расхаживать из угла в угол, ломая голову, с чего начать и как подступиться к этому делу. Единственное, что его грело, так это то, что не ему лично директор поручил заняться пропавшими картинами. Да, он был на совещании, все слышал, все видел, но отвечать в случае провала будет не он, искусство – это не его профиль.

Тем не менее генерал приказал всю информацию по этому делу предоставить ему незамедлительно, и к следующему утру на его столе уже лежала пластиковая папка с документами. Не очень пухлая, но именно такие генерал любил – когда словам тесно, а мыслям просторно. Его подчиненные поработали на совесть, на совесть поработали и криминалисты ФСБ, ранее сталкивавшиеся с подделками. Естественно, в этом деле не обошлось И без экспертов из Пушкинского музея, которые были классными специалистами в своей области.

Хоть бумаг было и немного, генерал Потапчук принялся изучать каждую внимательно, досконально и скрупулезно.

«Посмотрим, посмотрим…»

Вооружившись остро отточенным карандашом, Потапчук вытаскивал из пластиковой папки одну за другой страницы с мелким компьютерным шрифтом. Все бумаги были отпечатаны с увеличенными межстрочными интервалами: помощники генерала знали, что Федор Филиппович любит именно такую распечатку.

Генерал не спеша просматривал страницу за страницей, вникая в каждое слово, тщательно взвешивая каждый факт. И чем больше он читал, тем более трудноразрешимой представлялась ему проблема. Да, зацепки найти можно, взяться за смоленский музей, допросить всех сотрудников. Но не было ответа на главный вопрос: каков мотив кражи? Если кто-то картины похитил, то у похитителя должна существовать цель, не маньяк же их украл для того, чтобы уничтожить… Нет, не прояснив мотива, невозможно представить гипотетического похитителя.

Заключение экспертов говорило о том, что большой художественной ценности похищенные произведения не представляют, значит, за всем этим стоят иные, не коммерческие цели. А кому могли понадобиться картины, кто мог столь тщательно спланировать и провести всю операцию, не оставив никаких следов? Два года кто-то методично изымал картины из хранилища, изготовляя подделки, а затем аккуратно, не вызывая подозрений, заменял подлинники подделками. А совсем недавно был убит хранитель музея, и убит очень профессионально.

Действовал не какой-нибудь дилетант, рецидивист, мокрушник, а настоящий высокооплачиваемый килер.

Об этом красноречиво говорил почерк убийства – два выстрела на безлюдной темной улице.

Совершенно очевидно, что убийца воспользовался пистолетом с глушителем: в окрестных домах никто ничего не слышал. Обе пули были выпущены в голову.

Заключение баллистической экспертизы сводилось к тому, что пистолет «ТТ», из которого произвели оба выстрела, в картотеке ФСБ не числился. Скорее всего, как понимал Потапчук, пистолета уже нет в природе, и больше это оружие никогда не всплывет.

«Да, да, это профессионалы. Но на кой черт профессионалам восемь не слишком ценных картин? Что они с ними станут делать? Было бы понятно, если бы похитили нечто такое, что можно выгодно и быстро продать, на чем можно заработать сотни тысяч долларов. Тогда ясно: картины попытались бы вывезти на Запад, в Японию, Америку для перепродажи возможному покупателю».

Весь день Потапчук изучал бумаги, ставя на полях крестики, вопросительные знаки, галочки. Он читал документы так, как въедливый редактор читает рукопись, попавшую к нему на стол для заключения: стоит ее публиковать в ближайшем номере, или вернуть автору для доработки, или вовсе отвергнуть?

«Вопрос, вопрос, вопрос… Слишком много вопросов, слишком чисто сработано».

На одной из страниц имелся перечень фамилий художников, которые в свое время занимались изготовлением подделок. Заключение экспертов из Пушкинского музея было немногословным, из него следовало, что краски, которыми воспользовался художник, отечественные, а подделки изготовлены в России.

Генерал читал одну фамилию за другой, но ни одна из них ничего ему не говорила.

«Так, вот здесь, может быть, и кроется ответ», – генерал аккуратно сложил все прочитанные бумаги слева от себя, а не прочитанные – справа. Перед ним лежала страница со списком фамилий художников.

Он нажал кнопку селектора:

– Олег, будь добр, полковника Хохлова ко мне как можно скорее.

– Его нет на месте.

– Найди. Через час он должен быть у меня.

– Есть.

Полковника Хохлова отыскали в Пушкинском музее, оттуда он и приехал к генералу Потапчуку. В руках полковник держал тонкую коричневую папку.

– Проходи, Владимир Адамович, присаживайся.

Кофе, – тут же приказал Потапчук по селектору.

Полковник устроился напротив хозяина кабинета, положил перед собой папку, а сверху положил сжатые в кулаки руки.

– Ну, что скажешь нового, Владимир Адамович?

Как продвигаются поиски картин?

Полковник посмотрел на генерала и неопределенно пожал плечами.

– Ничего утешительного, Федор Филиппович.

– А что так?

– За какую ниточку не потянем, она обрывается.

Хранитель убит…

– Ты имеешь в виду Круглякова?

– Да, его. В музее за ним ничего подозрительного не замечали. В его доме произвели обыск, нашли деньги.

– Много? – поинтересовался генерал.

– Пятнадцать тысяч долларов.

– Деньги небольшие, – заметил Потапчук.

– Небольшие для кого?

– По нынешним временам небольшие.

– Но для Круглякова это огромная сумма. Это же его зарплата за несколько лет.

– А он ничего не продавал – дом, участок, дачу, автомобиль?

– Нет, Федор Филиппович, – покачал головой полковник Хохлов, – мы проверили все. Никаких сделок Кругляков за последние два года не совершал, ничего он не приобретал, ничего не продавал.

– Выходит, эти деньги, скорее всего…

– Да.

– Тогда встает вопрос, – сказал Потапчук, – кто эти деньги ему заплатил?

– Да, именно этим вопросом я и занимаюсь. Но ниточка, как вы понимаете, Федор Филиппович, оборвана сознательно.

– Я понимаю… Вот у меня список художников, – генерал показал на распечатку, лежащую на столе прямо перед ним.

– Такой же список есть и у меня, я проверил.

И знаете, что интересно, Федор Филиппович?

– Ну, говори, полковник, не тяни, наверное, у тебя есть какая-то важная информация.

– Информация важная, но она ничего хорошего нам не обещает. Видите, под номером третьим Олег Иосифович Брусковицкий, шестьдесят пять лет, реставратор?

– Да, вижу.

– Так вот, реставратора Олега Иосифовича Брусковицкого тоже нет в живых.

– Отчего он умер? – спросил генерал.

– Трагически погиб, и мастерская его сгорела, и он сам сгорел. Причины пожара не установлены, и дом был старый, деревянный, мог вспыхнуть от любой искры…

– Когда? – нетерпеливо спросил Потапчук.

– Не так давно. А вот еще одно заключение экспертов, – полковник, отбросив две страницы своей папки, подал генералу лист с печатью и подписью.

Генерал быстро просмотрел бумагу.

– Я так и знал, – пробурчал он.

Полковник повернул голову, ожидая услышать от Потапчука что-то очень важное.

– Я так и предполагал, – повторил генерал.

– Что вы имеете в виду, Федор Филиппович? – спросил полковник Хохлов.