Шестерки Сатаны

Дальнейшая возня (в балете оно называется, кажись, по-французски, па-де-труа) представляла собой сложную последовательность переползаний, скруток, объятий, а также всяких, скромно выражаясь, изъятий и засовываний. Запомнить ее во всех подробностях я ни в жисть не сумел бы. Что в этот период произносилось — лучше не вспоминать. С одной стороны — сплошной мат на три голоса, с другой — абсолютная бестолковщина, которую несли три совершенно неразумных языка.

Более-менее четко я запомнил лишь пару ситуаций, причем вырванных из общей череды событий. То есть сказать с полной достоверностью, что было до и после того, не сумею при всем желании.

Первая ситуация была где-то в начале всей кутерьмы втроем, когда Элен, облапив Любашу со спины, повалила ее на себя, а я полез следом и угодил сразу между двух пар ног. При этом толкушка вкатилась уже не к Элен, а к Любаше, которая, впрочем, возмущаться не стала и под радостное сопение Элен, тискавшей подругу за сиськи, минуты через две кончила. Как позже — но все еще в процессе траха! — мне объяснили, с мужиком это у нее вышло в первый раз.

Кроме того, в памяти отложился финал, относящийся уже не к балету, а скорее к цирковой акробатике.

Может быть, он запомнился лучше всего потому, что к этому моменту в комнате уже горел красноватый ночничок (когда мы зажгли его и каким образом сделали это, не слезая с постели и не отлипая друг от друга, — не помню). Так или иначе, но в момент финиша Люба лежала спиной на спине у Элен, стоявшей, как выражаются греко-римские борцы, «в партере». Ноги Любаши были сплетены где-то за моей спиной, руками она держалась за живот Элен, а толкушка вовсю орудовала, как отбойный молоток. При этом я одной рукой держался за бедро Элен, а другой массировал ей мокренькое место. Кто из троих загорелся первым, понять сложно. Но ясно одно: все свое содержимое я отправил Любе, которая, видимо, настолько забалдела, что совершенно не беспокоилась насчет всяких там последствий.

Впрочем, в ванну мы все-таки попали, смыли с себя все, что можно. Простыню, которая после нашей возни стала совершенно сырой, заменили сухой и развесили на веревке в ванной. Я с удовольствием вытирал смуглые тела блондинок огромным махровым полотенцем. Ухаживать за каждой было приятно по-своему. Например, рассматривая при свете Элен, я радовался тому, что Хрюшкино тело, видимо, не шибко изменилось, умилялся наличию знакомых царапинок, ямочек, пятнышек. Все, как у Ленки, ничего лишнего не выросло. Даже отпечатки купальников совершенно идентичны.

— Интересно, — спросил я, — а чайку тут попить можно?

— Чай? — в один голос спросили обе. — Замерз, что ли? Может, чего-нибудь со льдом лучше?

— Нет, со льдом не надо. А то глотку простужу и буду разговаривать, как боцман Сиплый. Опять же еще ночь впереди…

— Чего-чего? — поинтересовалась Элен с удивлением. — Ишь, разошелся, старый хрыч. Впрочем, надо бы попить, ты прав.

— У меня есть заварка, — созналась Люба, и я вспомнил, что она ведь и в зоне побывать успела.

Нашелся чай, кипятильник и большая кружка. Заварили что-то вроде чифира, добавили сахара и пустили чару по кругу.

— Я балдею… — сказала Элен. — В голову ударило. Но учти: за этот чай надо платить. И дорого! Если после него ты не будешь соответствовать своему высшему предназначению, мы примем крутые меры.

— Штаны я уже снял, — покорно доложил я. — Точнее, надевать не стал.

Мы сидели на кровати, прикрыв ноги простынями и опершись спинами на подушки. Я — в середине, Люба и Элен — по краям. Их мягкие бока грели и возбуждали. «Батюшки-светы! — внутренне удивлялся я. — Ведь вроде бы ничто таких событий не предвещало. Пожалуй, наоборот, Элен все время предупреждала, что она вовсе не Хрюшка Чебакова. Даже требовала, чтоб я на нее не пялился. Явная чертовщина! Опять, что ли, „дурацкий сон“? Ни фига, не похоже на это. Что-то много „снов“ у меня на этой неделе, которые от яви не могу отличить. Но до чего же эти заразы приятны. Особенно на ощупь!»

— Дух пробуждается… — хихикнула Элен, показывая пальчиком на бугор, неожиданно образовавшийся на простыне у моих ног.

— Пик Коммунизма, — определила Люба, — заснеженная вершина, покорявшаяся немногим. Но мы, истинные восходители, не боимся трудностей!

— И тут привлекли политику! — проворчал я с досадой. — Если начнете рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем — провалится ваш пик.

Две озорные руки — левая, принадлежавшая Элен, и правая — Любе, нырнули в подпростынный мир…

— Сенсационное научное открытие! — объявила Люба. — Пик Коммунизма скрывает в себе гигантский этот… Ну, который в пещерах растет… Во, сталактит!

— Сталагмит, — поправила Элен. — Сталактиты растут сверху вниз, а это чудовище — снизу вверх.

— Я тоже сейчас займусь спелеологией, — предупредил я угрожающе. — Две группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в джунглях. Одну нашел, вторую — тоже…

— А эти исследователи ничего… — промурлыкала Элен. — Осторожненькие. Все вокруг, по джунглям гуляют. О, двое кажется, в пещеру пролезают?

— По-моему, — опуская веки, сказала Люба, — они там тоже сталактит нашли. Маленький, но хорошенький. Изучают… м-м-м!

Я повернул голову налево, и нежно коснулся губами губ Любы, испустившей легкий вздох, а затем, повернув голову направо, точно так же поцеловал Элен. Потом скользнул своей еще мокрой шевелюрой по груди Любы, а затем, точно так же, — по груди Элен.

Это было как бы сигналом. Бесовочки, как по команде, обрушились на меня с обеих сторон, затопив водопадами золотистых волос.

— Жадина! — обжигающе прошептала Элен. — Ну почему ты один, а нас — двое? Почему не наоборот? Все! Провожу государственную границу! Любанька, надо провести демаркацию. Значит, так. Мне принадлежит вся левая половина, а тебе правая.

Они отбросили одеяло и стали делить меня.

— Граница начинается от макушки, проходит вот через эту морщинку над переносицей, — разглагольствовала Элен, — а далее вдет через кончик носа, пересекает губы, вот эту ямку на подбородке, этот дурацкий кадык, опять ямку у основания шеи…

— А потом между сосками на равном расстоянии, — вступила Люба. — Кстати, зачем они мужикам?

— В крайнем случае, возьмем на запчасти… — деловито решила Элен, — пригодятся. Вот тут начинается пузо, точнее, брюшной пресс, это нечто деревянное или бетонное. Пуп оставим на нейтральной полосе.

— Согласна, — кивнула Люба, — идем дальше.

— Дальше — самое существенное! — объявила Элен. — Все остальное только приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей — два, глаз — тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки — по две штуки, а эта штуковина — одна.

— К ней, правда, еще кое-что приложено, — заметила Люба, — тоже в двойном размере.

— Тем сыт не будешь, — проворчала Элен. — Дурацкая вещь — природа. Неужели трудно было еще один прицепить?

— Он бы только мешался, — захихикал я.

— Резонно, — сказала Люба, — а можно это лизнуть?

— Вот здесь, — объявила неугомонная Элен, — проходит естественная граница, ложбинка, как на сливе. Справа — мое! А слева — лижи, не протестую.

— Бардак! — восхищенно взвыл я безо всякой дипломатии, ощутив некое бессовестно-хулиганское поведение двух проворных язычков. Как будто специально тренировались!

— Не бардак, а бордель, месье Димуля, — наставительным тоном произнесла Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и обхватывая другой ногой сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша и хихикая, они потянули каждая в свою сторону, немного поелозили животиками по крепким бедренным мышцам и, сталкиваясь лбами, еще раз набросились ртами на сталагмит.

— Бандитки… — пробормотал я. — Какая была когда-то тихая, добрая, милая Танечка, сама невинность, сущий цветочек…

— Ты бы еще сказал: «божий одуванчик», — проворчала Элен, — и вообще, мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если вы не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны.