Кроссворд для Слепого

Картину Глеб видел в Витебске мельком, из-за плеча рыжего мужчины с двумя родинками на шее. Тогда его больше, чем живопись, интересовало, куда подевался Омар. Мужчина был с женщиной с короткой стрижкой и серьгами, в которых поблескивали зеленые камешки.

«По-моему, в руках мужчина держал фотоаппарат „мыльницу“. А как был одет Макс Фурье? Ну давай, давай, восстанавливай, собирай из кусочков цельную картинку. Играл духовой оркестр, по-моему, музыканты играли Штрауса. Да, да, фантазию Штрауса. Гобой немного фальшивил, а барабан бил слишком торопливо. Да что возьмешь с духовиков? Наверное, самодеятельный оркестр. Ясное дело, не оркестр фон Караяна. Так в чем же был одет француз? Воротник стойка, очки, круглые очки, камера… француз был с видеокамерой. На ногах у Макса Фурье, по-моему, сандалии. Нет, ног я не видел, но то, что рубашка была с коротким рукавом, а худые руки были волосатыми, это точно, в этом я ошибиться не мог. Рыжий мужчина с родинкой на шее на ухо сказал своей подруге: „Смотри, иностранец покупает у этого придурка“. Придурок… А как же выглядел этот придурок? Почему я его практически не запомнил? Ну, Глеб, вспоминай, вспоминай, ты можешь вспомнить все.»

И картинка, словно по заклинаниям, возникла.

«Мужчина лет пятидесяти с испитым лицом, очень смуглый, с залысинами, в очках. Круглое лицо, припухшие губы, небритые щеки. Какая-то дурацкая майка с растянутым воротом, черные или темно-синие, в общем, темные, — рассуждал Глеб, — да, темные брюки — трико, с отвисшими, растянутыми коленями, и черные туфли. У него была одна картина, с ней он и стоял. Пухлые губы, загорелое лицо, загорелое, как у работника пляжа. Наверное, мужичок много бывает на свежем воздухе, поэтому так сильно загорел. Ну вот, будь я художником, я наверняка смог бы нарисовать его портрет. Да, на память мне жаловаться грех, хотя, наверное, есть люди, зрительной памяти которых я мог бы позавидовать.»

ГЛАВА 16

Софья Ивановна Куприна, искусствовед, эксперт галереи «Мост», замужем была трижды. И все три брака были неудачными, закончились разводом. Вот уже второй год Софья была свободна. По большому счету, ей нравилась работа: презентации, фуршеты, подготовки выставок, заграничные командировки, встречи с искусствоведами и художниками, интересные разговоры. Но она чувствовала, как может чувствовать только женщина, насколько все в этом мире быстротечно и изменчиво. Красота уходила, возраст брал свое, и уже требовались усилия, требовалось время, чтобы восстановить силы и выглядеть как в тридцать, быть обаятельной, умной, сексапильной, неотразимой.

Да, Софья была хороша собой, даже слишком. Она чувствовала на себе взгляды мужчин, липкие и хищные. Стоило ей поговорить с мужчиной минут десять, и ее пухлые губки, идеально накрашенные, начинали кривиться.

«Какой же он идиот!» — думала женщина, но произносила совершенно другую фразу:

— Извините, пожалуйста, но у меня дела… Да, можете позвонить, конечно же, я буду рада, — и уходила быстро и незаметно, как сухой песок на берегу моря уходит сквозь пальцы.

Все чаще и чаще вспоминала она японское пятистишие, глядя на свое отражение в зеркале.

К капризам, причудам и своеволию своего шефа Олега Петровича Чернявского она привыкла. Она старалась не обращать внимания на его чересчур резкие высказывания, а иногда на грубую, почти площадную брань. Олег Петрович хорошо платил, а она старалась безупречно делать свою работу.

После того как Чернявский принес в ее кабинет полотно Шагала, их отношения изменились. Шеф резко стал мягким, покладистым, изменился по отношению к ней кардинально. Он стал обходителен, учтив, отпускал своей сотруднице комплимент за комплиментом. Обращал внимание на ее одежду, на тонкий вкус, и Софья даже немного начала теряться, не понимая, с чем связаны подобные изменения.

Вот и сегодня, едва она вошла к себе, не успела поправить прическу, немного растрепанную теплым летним ветром, как в ее кабинет, постучавшись, чего ранее никогда не было, вошел Олег Петрович. Он был в кожаных штанах, дороих туфлях, рубахе, его глаза за стеклами очков поблескивали, словно в каждый попало по капельке масла. Губы Олега Петровича были влажными, он, как всегда, распространял вокруг себя аромат очень дорогого одеколона.

— Доброе утро, Софья.

— Здравствуйте, Олег Петрович.

— Ты с каждым днем хорошеешь, Софья. Уж не влюбилась ли?

— Перестаньте, Олег Петрович, какое там влюбилась! Кому я нужна?

— Вы, — искренне воскликнул Чернявский, — да будь я помоложе, да будь я побогаче, вы из моих рук не ускользнули бы.

— Ох, все вы, мужчины, такие, смотрите в глаза и врете.

— С чего вы взяли, что я вру? — Чернявский обращался к своей сотруднице то на «ты», то на «вы». К подобному обращению Софья Ивановна привыкла. — Присаживайтесь, — обратился он к ней, — сюда садитесь, напротив меня, — он взял Софью за плечи и усадил на вертящееся кресло возле компьютера. Затем неторопливо развернул кресло и устроился напротив. — Софья, скажи честно, глядя мне в глаза.

— Что сказать?

— Куда бы ты хотела поехать отдохнуть на месяц?

Женщина пожала плечами, тряхнула головой и чуть надула свои и без того пухлые губы.

— О, Олег Петрович, вы такие вопросы задаете! С вами хоть на край света, — в тон шефу пошутила Софья.

— Зачем так ставить вопрос? Я должен остаться на хозяйстве, должен же кто-то за всем присматривать?

— Не знаю, не знаю.

— Париж? Лондон? Роттердам? Канны? Рим? Мадрид? Венеция? А может быть, Софья, ты хочешь что-нибудь экзотическое?

Софья взмахнула ладонью, сверкнуло колечко с маленьким бриллиантиком.

— Какая уж там экзотика, хочется простых, незамысловатых радостей.

— Незамысловатые — это где: Кижи, Подольск, Ярославль?

— О нет, туда мне почему-то не хочется. Если только в командировку.

— А не хотите ли вы поехать во Францию? У меня к вам будет поручение, вы сможете совместить приятное с полезным.

— Что за поручение, Олег Петрович?

— Я хочу, чтобы вы съездили в Париж и кое с кем встретились, уточнили детали, — Олег Петрович смотрел на округлое колено своей сотрудницы, взгляд его глаз был холодным.

Но Софья этого не видела, ведь мужчина держал голову наклоненной вперед.

— И что вы думаете, Олег Петрович, я откажусь?

— Значит, не отказываетесь. Другого ответа, честно признаться, я от вас и не ожидал. Завтра этот вопрос мы с вами обсудим поподробнее, я должен созвониться и кое с кем переговорить. Кстати, Софья, будь так любезна, найди ценники аукционов последних трех лет и посмотри, какие цены на Шагала. До обеда, надеюсь, справишься?

— Постараюсь, — Софья уже догадалась, куда клонит Чернявский.

— Меня интересуют цены на холсты, написанные в Витебске.

— Будет сделано, — Софья, глядя на шефа, включила компьютер.

— Вот и хорошо. Извини за беспокойство, — Чернявский покинул ее кабинет.

Женщина озадаченно передернула плечами и еще раз взглянула на свое отражение в экране монитора. Компьютер лишь начал грузиться, и экран пока оставался темным. Отражение ее вполне удовлетворило.

После двух часов перерыва в кабинет Софьи Ивановны без стука не вошел, а влетел Олег Петрович. Он был невероятно возбужден:

— Ну, Софья Ивановна, чем обрадуете?

Софья повернулась от компьютера, принтер печатал последнюю страницу.

— Вот все, что я нашла, — она подала бумаги Олегу Петровичу.

Тот уселся за письменный стол на ее место, взял бумаги и принялся быстро просматривать, при этом издавал нечленораздельные звуки.

— Вот это что?

— Это девяносто девятый год. Извините, Олег Петрович, дату не пробила, это аукцион Кристи, который проходил в Нью-Йорке.