Перекрестный галоп

Он рассмеялся.

— Раз в кои-то веки я с ней согласен.

— Вот как? — Я изобразил удивление. — Но ты же помнишь, мы сидели здесь вместе, смотрели скачки по ящику, и ты сам говорил, что он не готов бежать на кубок.

— Ну, — фыркнул он, — может, и сказал раз, в пылу спора, но на самом деле не имел этого в виду. Одни проигранные скачки еще не означают, что лошадь плоха.

— Но я сказал это матери только потому, что слышал твое мнение.

— Тогда надо было прежде спросить меня. — Он подцепил на вилку шарик свинины, сунул в рот.

— Получается, я у всех должен просить прощенья, иначе меня просто не пустят в дом.

— Так она выгнала тебя только за это? — говорил он с набитым ртом, пережевывая свинину под кисло-сладким соусом с тщанием бетономешалки.

— Тут сыграли роль и другие обстоятельства, — сказал я. — Чисто личного характера. Семейные дела.

Он понимающе кивнул.

— Да, одно тянет за собой другое, а потом еще и еще… — Говорил он тоном человека опытного, и я задался вопросом: существовала ли некогда миссис Норланд?

— Ты прав.

— Так, значит, все еще хочешь остаться здесь? — спросил он.

— Конечно, — кивнул я. — Не желаю идти домой к матери, поджав хвост, как побитая собака. Иначе конца-края этому не будет.

Он снова засмеялся, взял еще кусочек свинины.

— Я не против. Но только учти, встаю очень рано.

— Да я хочу уйти еще до рассвета.

— Солнце встает в семь, — сказал он. — Но примерно за полчаса до этого уже достаточно светло.

— Тогда смоюсь около шести.

— Чтобы избежать встречи с матерью? — спросил он.

— Возможно, — ответил я. — Кстати, можешь спросить у нее, куда, по ее мнению, я подевался. Интересно, что она ответит на это. Но только не говори, что я был здесь.

— Ладно, спрошу и не скажу, что ты был у меня и о чем мы говорили, — обещал он. — Но куда ты пойдешь?

— Туда, где провел последние несколько дней, — ответил я. — Доделать кое-какие делишки.

В четверг, в пять тридцать утра, я выскользнул из квартиры Яна, прихватив с собой саблю в футляре. Я также забрал остатки китайской еды и половину молока, что он принес вчера вечером.

Кроме того, я взял с собой подзаряженный мобильный телефон и визитку мистера Хугленда. Надо же будет как-то скоротать время.

Выйдя из конюшен Каури, я прошел через спящую еще деревню, а затем добрался по дороге до конюшен Грейстоун. Я не тратил времени даром, ночью придумал, как пресечь металлическое клацанье протеза. Проблема, как выяснилось, гнездилась в месте соединения искусственной голени со щиколоткой. Крепление было надежным, но звук раздавался, когда я давил своим весом и две эти металлические детали соприкасались. Мне удалось убрать этот противный звук с помощью гаечного ключа и небольшого квадратика резины, который Ян вырезал из старого прохудившегося сапога. Теперь я снова мог передвигаться практически бесшумно.

Огромные ворота были по-прежнему заперты на цепь и навесной замок — похоже, к ним никто не прикасался за время моего отсутствия. Но это вовсе не означало, что за прошедшие двенадцать часов в стойла никто не наведывался.

Я перешагнул через низенькую изгородь и начал осторожно и бесшумно подниматься вверх по холму, обходя заросшие сорняками и кустарниками участки, чтобы не шуршать, озираясь и прислушиваясь к каждому звуку. На полпути я добрался до места, где накануне вечером оставил свою метку — палочку, прислоненную к небольшому камню. Если б рядом проезжала машина, колесо непременно сшибло или сдвинуло бы ее, но палочка на месте. Стало быть, ночью на машине по этой дороге никто не проезжал, ну разве что на мотоцикле.

И я не знал, радоваться или огорчаться мне этому факту.

Не ослабляя внимания, я приблизился к дому, стараясь держаться в тени растительности, что окаймляла одну из сторон небольшой, густо заросшей травой лужайки. Небо на востоке посветлело, стало отливать изумительными голубыми, пурпурными и красными тонами. В темноте я всегда чувствовал себя как дома, однако любил наблюдать наступление рассвета, начало нового дня.

Появление солнца, приносящего свет и тепло, прогоняющего тьму и ночной холод, всегда казалось мне маленьким чудом, волшебством, которому поклонялись и люди, и звери. Как это происходит? И почему? Впрочем, неважно, надо с благодарностью принимать каждый такой приход. Если солнце вдруг погаснет, всем нам настанет конец, это точно.

Вот над горизонтом возник ободок огненного шара и затопил холмистые окрестности оранжевым сиянием, изгонявшим тьму из самых укромных мест.

Я тихо подергал ручки дверей в дом. По-прежнему заперты.

Затем я обошел дом справа и двинулся по дорожке, усыпанной гравием, к конюшням. Сейчас в ярком утреннем свете здесь все выглядело иначе, нежели ночью, под проливным дождем. Стойла были выстроены прямоугольником, располагались по трем его сторонам, четвертая, открытая, была обращена к дому.

Первым делом я дошел до конца левого блока, опустился на колени и подобрал все осколки стекла, что до сих пор лежали на бетоне под выбитым мною окном. Я осторожно высыпал их внутрь, через то же окно, чтоб не мозолили глаза. Всю стеклянную панель восстановить, конечно, не удастся, но заметить, что она выбита, можно только с близкого расстояния и хорошенько приглядевшись.

Затем я прошел вдоль стойл до своей темницы, снял засовы, распахнул обе дверные створки так, чтоб любого прошмыгнувшего мимо человека можно было вовремя заметить и должным образом среагировать.

Я еще раз осмотрел стойло, на тот случай, если что пропустил вчера в темноте. Но ничего не нашел, кроме небольшой кучки собственных экскрементов, уже благополучно подсыхающих возле стены, в которой было закреплено кольцо. Я знал, что бойцы спецназа, такие, как, к примеру, британские SAS или ребята из американского подразделения «Дельта», оказавшиеся на территории противника, были натренированы не оставлять там никаких следов своего присутствия, в том числе собирать свои фекалии в герметичные пластиковые мешочки и держать их в рюкзаках.

Ввиду отсутствия специального пластикового мешочка я решил оставить свои фекалии там, где есть.

Я быстро обыскал соседнее стойло, то, где нашел свой протез и пальто. Часов тут тоже не оказалось. Черт, я так любил эти свои часы!

Затем я закрыл двери в стойла, запер на засовы и потратил минуту или две, проверяя, чтобы положение засовов было в точности таким, как до моего вторжения. Теперь надо было найти место, где можно спрятаться, и ждать.

Сперва я подумал, что подойдет одно из стойл по той же линии, но быстро отверг эту идею. Во-первых, здесь я лишен путей к отступлению, если события начнут развиваться не в мою пользу. Во-вторых, не хотелось, чтобы противник заметил, что засовы в это стойло закрыты не до конца, иначе он мог просто запереть меня снова, просто проходя мимо и даже не зная, что я прячусь там. Нет уж, спасибо, насиделся я в стойлах, с меня хватит.

В конце концов удалось найти идеальный вариант.

В середине ряда, напротив блока стойл, в одном из которых я был заперт, имелся небольшой проход, по нему можно было подойти к дому сзади. В проходе виднелась дверца, тоже запертая, но не на засов, а на простую щеколду. Через нее можно было выйти на задний двор. Сколочена она была из деревянных дощечек, прибитых к простой раме, между дощечками зияли отверстия в дюйм шириной, чтобы продувал ветер. Пружина возле петли позволяла держать ее закрытой, но то не являлось соблюдением мер безопасности — дверь должна быть закрытой на тот случай, чтоб какая-нибудь лошадь не прошла через нее и не убежала.

Я поднял щеколду, открыл дверь и вошел в проход. За стойлами громоздилась куча навоза, лежали копна отсыревшего сена и гора стружек; видимо, здесь конюхи собирали лошадиный навоз и периодически передавали его человеку, который затем продавал его жаждущим садоводам. Вот только заметно было, что навоз давно не вывозили, а через соломинки уже начала пробиваться молодая ярко-зеленая травка.