Трофейщик

Роберт нащупывал на раковине крохотный, с острыми краями кусочек мыла (бля, сегодня же куплю новое), совал его под струю холодной воды (до помазка ли сейчас) и начинал тереть им наждачные крупнозернистые щеки. Именно в этот момент он первый раз за день смотрел на себя в зеркало — маленький прямоугольник, эпоксидкой приклеенный над раковиной, с отбитым нижним правым уголком, забрызганный мельчайшими белыми капельками, вылетающими изо рта Роберта при чистке его крупных ровных желтых зубов, много удивительных лиц повидавший на своем длинном и нудном веку.

Первое, что видел Роберт, посмотрев в зеркало, были его глаза. Широко расставленные, большие, серые, с красными прожилками на белках — красивые, в общем, глаза. Они по определению не могли быть близорукими — предназначенные судьбой для слежения за крутящейся заготовкой, за стружкой, выползающей из-под резца, легко читающие мелкие деления на шкале штангенциркуля. Глаза закаленные, не слезящиеся от едкого дыма «Беломорканала» или автомобильной гари. Глаза настоящего мужчины. Мужика. Они мгновенно узнавали среди окружающих таких же настоящих мужиков, и сейчас Роберт узнал взгляд сидящих за столом парней — свои, точно, свои. Настоящие. Вспомнился вдруг еврейчик во дворе на Пушкинской — его слезящиеся маслины, в которых хрен чего прочитаешь, не поймешь, о чем он думает, поганец. А эти — нет. Все ясно с ними. Если злятся, то злятся, если смеются, то сразу видно, что нож в спину не воткнут.

— Выспались? — спросил у Роберта один из близнецов.

— Ну-у-у, — неопределенно протянул тот, не зная, что его ожидает дальше, но страха неопределенности не чувствуя — ребята с такими глазами не продадут.

— Идите поешьте — прямо по коридору до конца, последняя дверь.

— Спасибо. — Роберт хотел было сказать «браток», но решил пока с этим повременить. Повернувшись, он пошел в указанном направлении. Точно следуя предписанному маршруту, Роберт дошел до конца коридора, открыл дверь и оказался в помещении, чем-то напоминающем маленькое кафе — несколько столиков, прорубленное в стене окошечко раздачи, какие-то картинки по стенам, на столиках солонки, все чистенько, строго, вот только кассы не было.

— Кто такой будешь? — пробасил голос из окошечка. Говорившего видно не было, и Роберт ответил безличному собеседнику:

— Да меня вот послали…

— Ха-ха, послали. Правильно послали. Чего надо?

— Поесть, сказали, можно…

— Ну, иди сюда. Иди, иди, не боись. — Голос за стенкой не выказывал агрессии, и Роберт робко подошел к раздаче. Оттуда выглянуло лицо, нет, даже не лицо, а словно вылепленный из теста и слегка подрумяненный колобок, с той только разницей, что колобок — он как бы по определению должен быть небольшой, а этот шар, шарище был такого размера, что почти заслонял амбразуру в стене. — Кашу будешь?

— Кашу буду.

— У Сергея Степановича-то был? Я вижу, ты тут человек новый, на, держи, Петя меня зовут, — без остановки вываливал круглые увесистые слова колобок Гаргантюа.

— У кого? — Роберт принял у Пети тарелку с гречневой кашей, блестевшей от обильной порции масла, яркий золотистый шмат которого лежал посредине коричневой горки и на глазах таял, растекался в пару, поднимавшемся от тарелки.

— А, понятно. Ну ладно, ешь пока, чай вот возьми. Тебе потом покажут, куда пройти. Да не боись, не боись. Не съедят. — Петя хмыкнул и исчез из окошечка.

Поев и слегка опьянев от горячего — редко он так завтракал последние месяцы, Роберт неуверенно взял пустую тарелку и стакан, ища глазами, куда бы их отнести.

— Да оставь, оставь, — послышался голос Пети.

«Вот так. Он за мной, значит, следил, — подумал Роберт с внезапной злобой. — Да что за черт? Где я, в конце концов?!»

— Иди обратно, все тебе расскажут. Не в тюрьме ты. Не понравится, пойдешь домой. Или где ты там обитаешь. Короче, иди давай.

Роберт отправился обратно по коридору и, дойдя до двери комнаты близнецов, затоптался на месте — дверь была по-прежнему открыта, молодые люди так же сидели у телефона. Услышав шаги Роберта, они повернули головы, и он снова увидел знакомые взгляды. «Ничего, ничего страшного. Все будет нормально. Где наша не пропадала!» — Роберт остановился наконец окончательно и внятно, по крайней мере так ему хотелось, произнес:

— Поел.

— Поели, вот и хорошо. — Первый близнец привстал и протянул ему руку. — Филипп. Проходите, проходите, давайте знакомиться.

— Роберт Карлович. — Роберт прошел к столу и пожал теплую, крепкую руку Филиппа. Та же процедура повторилась и со вторым юношей, назвавшимся Митей.

— Эх, Роберт Карлович, Роберт Карлович! Вы хоть помните, как здесь оказались?

Роберт посмотрел Мите прямо в глаза — он верил ему, нельзя было не верить. И обманывать его было бессмысленно — уж Митя-то явно лучше знал о вчерашних приключениях Роберта.

— Не помню. — Голос Роберта не выказывал ни смущения, ни раскаяния — в нем слышалось даже что-то вроде гордости.

— Это мы вас сюда притащили. Если бы мы вас не взяли, то быть бы вам в милиции. А поскольку денег у вас нет, побили бы вас просто да и выкинули снова на улицу. А там, что бы с вами сталось, одному Богу ведомо. Так-то вот. Следить нужно за собой, Роберт Карлович.

— Закурить не дадите?

— Закурить дадим, но советуем бросить. Просто так, по знакомству. Вредно это вам. — Андрей протянул Роберту пачку «Мальборо». — Курите. — Митя щелкнул зажигалкой.

— Значит, так, — продолжал Филипп. — Я сейчас схожу к Сергею Степановичу, узнаю, как и что, а потом вы, Роберт Карлович, с ним поговорите. Может быть, поможем вам. Пропадете же.

— Вот такие дела, Виталий Всеволодович, — закончил Андрей. Они сидели дома у Лебедева — он, Андрей и Компьютерный. — А мы-то, дураки, старались, коврик ему пластиком мазали, взрыватели ставили, а тут приехала машина, бах-бах — и в дамки. Кто такие — хрен их разберет.

— Да, ребята, задали вы мне задачу. — Лебедев хмурился. — Значит, говоришь, сказали, что я сам их знаю?

— Так точно, ваше благородие.

— Ну ладно, ладно, не до шуток сейчас. Знают они меня… Ты-то не веселись особенно. Раз меня знают, значит, и на тебя тоже, если что, выйдут. Да, собственно, и вышли уже. Ты сам на них, вернее, вышел. Ладно. Поезжайте по домам, я буду думать. Надо с этим разобраться. Во всем этом есть только один хороший момент — с Ильгизом все закончилось. Нет худа без добра.

Но думать Лебедеву долго не пришлось. Через полтора часа он уже сидел на даче Якова Михайловича в кабинете и ждал пояснений, зачем же тот так срочно его вызвал. Яков Михайлович ходил по комнате и молчал. Молчал и Лебедев, не желая опережать события. Наконец Яков Михайлович сел за письменный стол, пошелестел бумагами, передвинул с места на место тяжелую, зеленого стекла чернильницу — пустую, стоявшую для украшения широкого, похожего на аэродром стола, и тихо сказал:

— Ну, рассказывай.

— О чем, Яков Михайлович?

— Подумай. — Хозяин говорил так же тихо, но, хорошо зная его, Лебедев понял, что тот сейчас взорвется. Так и вышло. — Что, гаденыш?! — Глаза Лебедева сверкнули и тут же погасли, но Яков Михайлович это заметил. — Ну, ты еще позыркай, позыркай. Давай еще разок — га-де-ныш. Нравится? Нет? Ну, Виталик, выкладывай, что у тебя было с Ильгизом! Все выкладывай, с самого начала. И моли Бога, чтобы на этот раз тебе выкрутиться. Мы с тобой сколько уже работаем? Лет тридцать, да? Так вот, гаденыш, я с тобой даже связываться не буду. Твои же дружки тебя на части разорвут. Стоит мне пальцем пошевелить. Не зыркай, не зыркай, не страшно. Конченый ты человек, Виталик. Да и человек ли вообще? Я-то, по крайней мере, честно свою работу делал. Всю жизнь. Да, такая работа собачья, но раз уж я за нее взялся, то…

— И сейчас тоже, Яков Михайлович? — не выдержал Лебедев. — И выборы ваши — тоже честно? И денежки мои для ваших депутатов, и квартирки через меня для этих идиотов, и войско ваше подпольное — тоже честно?

— Слушай, дружок. — Яков Михайлович внезапно успокоился, встал и подошел к Лебедеву. — Виталий, ты что, совсем дурак? Не верю. Был бы дурак, столько бы не прожил при твоей-то работе. Что ты несешь? Ты что, не понимаешь, насколько у нас с тобой разные весовые категории? Мы с тобой столько лет валандаемся, даже не «мы», а я, лично я тебя из дерьма вытащил, жизнь тебе спас, можно сказать. Какую-никакую, а жизнь. Ты что, недоволен? Я твои слова, конечно, мог бы расценить как угрозу, в этом случае сегодняшний день стал бы для тебя последним. Но я этого делать не стану. Я буду считать это эмоциональным срывом от нервного перенапряжения, в котором ты, видимо, находился несколько последних дней. Или часов, что, как мне кажется, ближе к истине. Короче говоря, Виталий, не будем ссориться, это нам ни к чему. А ты мне расскажешь все, что было у тебя с Ильгизом. И пожалуйста, не утаивай ничего. Я же тебя знаю, для тебя деньги всегда были превыше всего и с денег здесь ведь все и началось, так ведь? Что вы с ним торговали? Чем ты его завлек, а? Это очень важно, Виталий, очень. А мне ты можешь верить — раз уж я тебя раньше не сдал, какой смысл теперь, на старости лет? Ну, не нервничай, не нервничай, — Яков Михайлович похлопал по плечу размякшего Лебедева, — не тушуйся. Давай по порядку — что ты ему предложил?