Казино «Бон Шанс»

— Маленький эксперимент, — усмехнулся незнакомец, вынув из кармана небольшую резиновую штучку, напоминавшую пустышку. — Открой рот, клоун! Ну, кому говорю!

Федюнин послушно открыл рот, незнакомец сунул ему пустышку, и тут же она вдруг распухла до неимоверных размеров, заполнив весь рот плотной пористой резиновой массой.

— Во, — довольно усмехнулся незнакомец. — Это чтобы орать не вздумал. Сиди и сопи в две дырочки. О’кей?

Вернулся телохранитель Пака, одобрительно кивнул, поглядев на спеленутого в кресле пленника, и достал радиотелефон:

— Алло? Мы на месте… Хорошо, я позвоню. Набрав другой номер, он долго ждал, потом вежливо заговорил:

— Здравствуйте, будьте добры Израиля Львовича. Израиль Львович? Я по поручению Александра Александровича. Он ждет вас через сорок минут на условном месте. Да, конечно, как всегда. Заранее спасибо…

Ждать пришлось довольно долго — часов на стене не было, а его собственные сняли, Федор Иванович только приблизительно мог судить о том, сколько прошло времени.

Наконец в прихожей хлопнула дверь и появился довольный, улыбающийся Снегирев: он потирал руки, будто с мороза, и хитро косил глазом на привязанного к креслу пленника. Вместе с Сан Санычем вошел маленького роста толстый человечек в темном долгополом пальто и с объемистым кейсом в руке. Сняв шляпу, он обнажил поросшую по краям седоватыми волосками блестящую лысину и сразу же заявил:

— Работать будем в темпе, у меня сегодня мало времени.

Он скинул пальто, под которым оказался белоснежный докторский халат, вытащил из его кармана стетоскоп и подошел к Федюнину. Расстегнул на его груди рубашку, тщательно послушал сердце и легкие, потом жесткими холодными пальцами шире приоткрыл веки и заглянул в зрачки, подсвечивая себе маленьким фонариком с зеркальцем, как у офтальмолога. Глаза у Израиля Львовича были острые, колючие, как буравчики, и Федору Ивановичу сделалось немного не по себе — зачем они притащили врача? Будут пытать, а доктор должен его откачивать?

— Ну как? — нетерпеливо поинтересовался прохаживавшийся позади Израиля Львовича советник.

— В норме, — лаконично ответил тот, раскрывая свой кейс. Внутри он напоминал детскую складную книжку со множеством отделений.

Федор Иванович с ужасом увидел, как врач достал большой, тускло блестевший вороненой сталью и сиявший хромированными деталями пистолет с искривленным, приплюснутым на конце стволом.

— Вытянет? — продолжал допытываться Снегирев.

— Всажу прямо под язык, безыгольным инъектором, — что-то делая со своим орудием, усмехнулся Израиль Львович. — Так быстрее. Приготовьте бумагу, лампу и аппарат. Ребята пусть посидят в другой комнате… Да, дайте еще тряпку или платок!

Федор Иванович сжался в ожидании неизвестного и страшного. Тем временем доктор поставил на стол сильную лампу, направив ее свет в лицо пленника, сунул в ухо крохотный наушник-горошину, а Снегирев подал ему тряпку, которую принес один из охранников с кухни.

— Нуте-с, приступим? — Израиль Львович ловко ухватил пленника за челюсти и, одной рукой вытащив съежившуюся в его умелых пальцах грушу, другой быстро вставил Федору Ивановичу между зубов распорку, не позволявшую закрыть рот. — Спокойнее, спокойнее, я не собираюсь причинять вам боль. Извольте вести себя пристойно. Ну-ка!

Приговаривая, он пинцетом сдвинул в сторону язык Федюнина и сунул ему в рот кривое сплюснутое дуло своего непонятного пистолета. Раздался шипящий щелчок, Федор Иванович почувствовал, будто ему крепко саданули чем-то тупым между нижней челюстью и основанием языка. Он хотел дернуться, выгнуться и разорвать ремни, чтобы вцепиться в горло этому ненавистному — уже успевшему стать ненавистным — маленькому лысому еврею в белом халате, но мутная пелена быстро начала застилать глаза, и словно изнутри мозга стал подниматься клубящийся темный туман, заволакивая и гася сознание…

Когда Федюнин открыл глаза, то с удивлением обнаружил, что полулежит в странном кресле, но сдерживавшие его ремни исчезли. Рот переполняла слюна, но распорок или груши не было и в помине, а в руке оказалась тряпка. Он машинально вытер ею мокрый рот.

— Как вы себя чувствуете? — откуда-то сбоку послышался вкрадчивый голос.

Федор Иванович чувствовал себя так, будто незнамо сколько времени провел в загадочном и странном, где не было абсолютно ничего, глухом сером пространстве, и теперь, вынырнув из него на свет, с ликованием встретил освобождение. Однако для ликования, выражения бурной радости и признательности людям, вызволившим его из серого небытия, не оставалось никаких сил: он едва мог шевелиться.

— Я вижу, вы пришли в себя, — продолжал тот же голос, — не нужно путаться, ничего страшного не случилось. Я вот только не могу понять, как вас так подвели с деньгами в банке?

Чуть повернув голову, Федюнин увидел сидевшего рядом лысого человека с глазами-буравчиками. Кто это? Доктор, если на нем белый халат? Наверное, он в больнице? Какое-то отрывочное воспоминание о странном пистолете со сплюснутым стволом мелькнуло в голове и тут же пропало, а глаза-буравчики притягивали к себе, завораживали, словно ввинчиваясь в самую глубину мозга, заставляя говорить правду, только правду — казалось, они видели его насквозь и… Да и зачем лгать людям, вытащившим его из серого небытия? Единственно, мешал сильный свет лампы, бивший прямо в лицо.

— Лешка, сука! Все он, — слезливо пожаловался Федор Иванович, не узнавая своего голоса, но ему безудержно хотелось говорить, говорить, не останавливаясь ни на секунду. — Он взял в оборот эту свинью Жамина, а мне говорил, мол, высунись, оттяни их на себя и сразу исчезай! А Жамин что, он только телефонную трубочку снял, скотина, а денежки огреб…

— Спросите, где деньги? — шепнул в микрофон сидевший в темном углу Снегирев, и его слова отозвались в наушнике-горошине, вставленном в ухо Израиля Львовича.

— А деньги его где? — послушно озвучил вопрос «белый халат».

— У него фирма на Кипре, для отмывки, — довольный, что столько знает и может опять говорить и говорить, сообщил Федюнин. — Туда его долю перевели, чтоб ему подавиться!

Сан Саныч довольно кивнул и скосил глаза на портативный диктофон, равнодушно фиксировавший беседу с пленником, которого обработали нейролептиками. Но надо было поторапливаться, действие препарата тоже ограничено во времени, а эскулап и так вкатал менту лошадиную дозу. Впрочем, Федюнин — все равно отработанный материал, нечего его жалеть.

— Лешка, это кто? — озвучил новый вопрос советника Израиль Львович.

— Молибога! Ведь служили когда-то вместе, а так подставил, гад! Деньги сейчас на дочерней фирме Молотова, — охотно рассказывал Федор Иванович, часто вытирая тряпкой обильно текшую изо рта слюну. — В «Альтаир» он побоялся тащить, поскольку охранника из казино замочили: он одного из наших узнал, которые инкассаторов изображали. Но и своего не пожалел, тоже убрал. Юрка Наретин сам ему хребет переломал: говорят, прямо в машине…

Вопрос сыпался за вопросом, и Федюнин говорил не останавливаясь, захлебываясь слюной и словами. Говорил, говорил и говорил, без утайки выкладывая все, что знал о делах Молибоги и Чумы. Он охотно нарисовал план дома за городом, где обычно проводил время Вячеслав Михайлович, обозначил, где стоят охранники, назвал адрес, где расположен особняк, и адрес квартиры, где он должен отсидеться после побега из банка.

Израиль Львович передал Снегиреву нарисованную схему загородного дома, и Сан Саныч, разглядывая ее, слегка поморщился — каракули, как у несмышленыша, но разобрать все же можно. Придет время, это пригодится.

— Я устал, — жалобно сказал Федор Иванович. — Не могу больше!

— Напишите мне это, — повинуясь поступившему через микрофон-горошину приказу Снегирева, попросил Израиль Львович и, заботливо поддерживая Федюнина, помог ему приподняться, пододвинув ближе лист бумаги и ручку. — Пишите: «Я больше не могу…»

— Не, не так, — перебил его пленник и вывел на листе бумаги: «Я устал. Не могу больше!»