Ловушка для Слепого

– Извините, Алексей Данилович, – совсем по-мальчишечьи передразнил Малахов. – Кстати, если тебе это интересно, могу сообщить, что то досье я уничтожил.

– Это уже интересно, – сказал Глеб, тоже закуривая и расслабленно усаживаясь прямо на землю. – То есть, это, конечно, приятно, но позвольте спросить: почему? Согласитесь, для полковника ФСБ вы поступили скажем, не совсем типично.

– Видишь ли, Глеб Петрович-. Ты, конечно, мужик хороший, но есть в тебе что-то от пулемета, который какой-то не слишком умный шутник смеха ради подбросил в деревню папуасов или других каких-нибудь дикарей.

Лежит себе этакая штуковина, и никто не знает, что с ней делать. И так покрутят, и там нажмут, а пулемет молчит, потому что затвор лежит отдельно, под соседним кустиком. Вот это самое досье и есть затвор, с помощью которого можно заставить пулемет работать. Вернее, было.

– Почему же – было? – задумчиво спросил Глеб. – Ведь вы уничтожили только дискету, а дискета – это так, копия, и, возможно, не первая. Может быть, тот доброхот разослал по дискете каждому сотруднику ФСБ в чине от майора и выше, и теперь все они в свободное от работы время ищут капитана Сиверова по кличке Слепой. Как вам нравится такой вариант?

Малахов, морщась от жара, слегка повернул шампуры над углями, побрызгал на угли водой и снова опустился на корточки.

– Скоро будут готовы, – сообщил он. – Хорошо, а то жрать охота до беспамятства. За кого ты меня держишь? – добавил он после коротенькой паузы. – Я сказал, что досье уничтожено. Не веришь – иди и проверь.

– К черту, – сказал Глеб. – Ничего не буду проверять. Так хочется иногда для разнообразия кому-нибудь поверить…

– Тогда кончай трепаться и волоки сюда какую-нибудь посудину, – распорядился Малахов. – Сил моих нет больше ждать. Знаешь, как моя бабка говорила? Горячее сырым не бывает.

– Как, как? – улыбаясь, переспросил Глеб.

Полковник повторил.

Слепой расхохотался, запрокинув голову.

– Иди, иди, – улыбаясь, повторил полковник.

После обеда Маргарита Викентьевна осталась убирать со стола, а Глеба и Ирину прогнала гулять, заявив, что их дело молодое. Мужу она тоже придумала какую-то работу и не позволила Глебу остаться, чтобы помочь.

– Ступайте, ступайте, – сказала она. – Сам справится. Ему делать нечего, он у нас пенсионер, вот пусть и растрясет жирок. Помните, одно время нас всех пугали гиподинамией? Даже песня такая была. А он у меня все норовит после обеда в кровать завалиться.

Полковник, напустив на себя виноватый вид, проводил Глеба и Ирину до калитки на задах, открывавшейся прямо на пологий откос, который спускался к неглубокой и узкой речушке, тихо струившейся в зарослях голой красноватой лозы.

Они спустились к воде по едва заметной тропинке, без видимой нужды прихотливо петлявшей по косогору.

– Как здесь все.., с размахом, – нарушила молчание Ирина. – Даже тропинка. Вот посмотри: если повернуться спиной к деревне, не видно ни одной прямой линии. Все плавно, все округленно… Помнишь, как у О'Генри?

– «Квадратура круга», – припомнил Глеб название рассказа.

– А твой полковник.., полковник, да?

– Это страшная служебная тайна, но тебе я скажу: да. Кстати, откуда ты знаешь, что он полковник?

– Маргарита Викентьевна проболталась. Сказала, что он полковник, а потом поправилась: был. Так вот, если тебе интересно, твой полковник производит впечатление вполне приличного человека.

Глеб вздохнул и почесал левую бровь.

– Ты действительно хочешь об этом поговорить? – спросил он.

– А тебе не приходило в голову, что я тоже живой человек и имею право знать, чего мне ждать от жизни?

– О, – сказал Глеб, – это древнейшая мечта человечества, до сих пор, правда, увы, не осуществленная. Я тоже не знаю, чего мне ждать от жизни. Что же касается полковника, то офицер спецслужб вовсе не обязан быть кривым на один глаз, иметь клыки по грудь, руки по локоть в крови и мясницкий нож за поясом. Кстати, отсутствие вышеперечисленных признаков не означает, что перед тобой обязательно приличный человек. Я встречал очень обаятельных мерзавцев.

– Я тоже. А ты их всех– Ирина замялась.

– Убил? – закончил за нее Глеб. – Да нет, это вряд ли. Но многих. А ты?

– Не смешно.

– Не смешно.

– Знаешь, с точки зрения религии, я, наверное, конченый человек. Я все время нарушаю одну и ту же заповедь – ты знаешь, какую именно.

– Не прелюбодействуй? – спросила Ирина.

– Да… Что? Тьфу, да нет конечно! О боги, боги! И ночью, при луне, мне нет покоя!

– Ага, попался? И не воруй у великих.

– Великим все равно, – сказал Глеб. – Они выше этого. И потом, я не ворую, а цитирую. Ты не хочешь продолжать разговор?

– Типично мужской стиль, – со вздохом сказала Ирина. – Все нужно сказать – от "а" до "я", все точки должны быть расставлены, все поезда обязаны соблюдать расписание, и кратчайший путь из точки А в точку Б, конечно же прямая.

– А разве нет? – с интересом спросил Глеб.

– Эх ты, капитан Слепой. Ничего-то ты не понимаешь. Я все про тебя знаю без всяких ваших досье и микрофонов, и не надо рассказывать мне про людей, которые делают нужную работу. Мне про это каждый вечер рассказывают по телевизору. Меня не интересуют эти люди.

Меня интересует только один из них – самый засекреченный врун из всех, какие есть на свете. Я очень рада, что ты немножечко рассекретился. Ты не стал больше говорить, но теперь в твоих словах заметно меньше вранья.

И не бойся, я про тебя никому не скажу. Просто иногда мне бывает так одиноко… И страшно…

Глеб обнял и бережно прижал Ирину к себе, со щемящей нежностью ощущая, какие узкие и слабые у нее плечи, – этого не могли скрыть даже теплая куртка и грубый свитер.

– Не плачь, – сказал он. – Я совершенно не умею утешать плачущих женщин.

– Еще бы, – всхлипывая, проговорила она ему в грудь. – Когда тебе было учиться?

– Учиться никогда не поздно, – сказал Слепой, сильнее прижимая жену к себе.

Вечером, сидя с Малаховым за бутылкой водки в просторной комнате с высоким дощатым потолком и стенами, сложенными из отполированного временем темно-коричневого кругляка, Глеб спросил, глядя в занавешенное пестрой ситцевой шторкой окно с массивным дубовым подоконником, на котором стояли горшки с геранью:

– Алексей Данилович, а можно узнать, кто раньше занимал мою квартиру? Я имею в виду конспиративную квартиру.

Полковник задрал подбородок, выпустил длинную струю табачного дыма, щурясь, понаблюдал, как он клубится вокруг накрытой самодельным абажуром лампочки, задумчиво похрустел малосольным огурцом (при этом у него из ноздрей продолжал тонкими струйками вытекать дым), зачем-то заглянул в пустую рюмку и, как-то неловко отводя глаза в сторону, сказал:

– Я понял, что ты имеешь в виду. А зачем тебе это?

Глеб пожал плечами и потыкал вилкой в огурец, словно проверяя, не станет ли тот кусаться.

– Да, в общем, незачем, – ответил он. – Просто от него там кое-что осталось… Компьютер, например. Вы знаете, что у него в памяти?

– Знаю конечно, – сказал Малахов и наполнил рюмки. – Ясное дело, проверил… Я решил, что тебе эта информация не повредит и поможет быстрее войти в курс дела. Ну, давай по маленькой за упокой души нашего подполковника. Дай бог, чтобы не воскрес.

– Даже так? – удивился Глеб, не донеся рюмку до рта. – А мне показалось, что он был довольно симпатичным парнем.

Прежде чем ответить, полковник выпил, опять похрустел огурцом, морщась, затянулся сигаретой и наконец сказал, внимательно разглядывая обкусанный малосольный огурец у себя на вилке:

– А он и был симпатичный. Красавец и умница. Знаешь, как бывает: служит человек, служит, а потом начинает задумываться. Что это, думает, я, такой красивый, умный и талантливый, вкалываю за копейки, жизнью рискую, ночей не сплю, а вокруг меня всякая сволочь на «мерседесах» ездит? Жалко ему себя становится. А от этой жалости один шаг до того, чтобы в суки податься.