Бугор

— Эдакий угорь. Везде пролезет. Всем вотрется, в доверие. А после этого начинают происходить с людьми странные вещи.

— То есть?

— Пара раз после этого нелюдям приходили воры или грабители.

— Он, кажется, приятель Марата Гольдштайна? — спросил я. Действительно, Горюнин числился в связях позавчера обворованного Гольдштайна.

— Таких приятелей у Горюнина… Гольдштайна ведь обокрали, да?

— Взломали квартиру, когда тот с семьей был на даче.

— А вы знаете, что перед этим Горюнин пытался сторговать у Марата несколько вещиц. Потому что у Горюнина был заказчик из Нидерландов на картину Юона, но не было самого Юона. А у Марата Юон был, вот только расставаться он с ним не хотел. Вы в курсе этой истории?

— Нет. Но хотел бы быть в курсе, — сказал я.

— Я деловой человек. Но сегодня раздаю идеи бесплатно. У Горюнина есть знакомый — ворюга из Краснодара. Кличка… — он прищелкнул пальцами. — По-моему, Реваз Большой… Да, точно. Этот бандит, когда у Горюнина были разборы с соучредителями по поводу «Антикварного мира», обеспечивал наезд на строптивых.

— Что-то слышал, — сказал я, хотя на самом деле ничего не слышал. Разговор становился все более занимательным. И собеседник казался все более интересным.

— У меня знакомый врач в тридцать шестой больнице. Он сказал, что этот Реваз у него лежит уже третью неделю. В компании с такими же…

— Болеет?

— Да. Совесть замучила, и ему ее ампутировали… Это самое удобное для ворюг — приезжаешь в Москву и идешь не в гостиницу, а ложишься на лечение, отстегиваешь деньги. А сам бродишь и бьешь прохожих по голове или лезешь в квартиру и берешь оттуда картины. И у тебя алиби — лежал под капельницей, был на рентгене…

— Слышал о таком, — сказал я. — А в каком отделении он?

— В третьей терапии…

Тут послышался противный звук. Это звонил сотовый телефон. Все-таки сотовый был у Сергея Федосовича, но только спрятан был во внутреннем кармане.

— Да, слушаю… Когда?.. Контракт Иванов просмотрел. Все в порядке?.. Ладно, сейчас подъеду, обговорим конкретнее, — он спрятал телефон. — Дела зовут. Рад быть полезен вам, — он вытащил из кармана визитку.

— Разговор настолько захватывающий, что хотелось бы продолжить, — сказал я, беря визитную карточку.

— Не против, — Сергей Федосович пожал мне руку. И энергичным пружинящим шагом направился к выходу, лавируя меж посетителей салона.

Любопытно. Информацию, которую он кинул мне между прочим, есть смысл проверять…

Я взглянул на синюю, золотом тисненную визитку.

Сергей Федосович Кандыба. Кандидат наук. Генеральный директор ассоциации «Урал». Телефоны рабочие. Сотовый. Ну что ж, Сергей Федосович. Мне хотелось бы с вами подружиться.

— Открывай, — услышал Лабаз, подходя к двери.

Часы показывали почти полночь. И Лабаз никого не ждал. Но, учитывая специфику работы, иногда приходилось принимать клиентов и в более позднее время.

— Кто? — спросил он.

— От Ростика.

Ростика Лабаз знал хорошо. Ростик был порядочным вором старой закалки. Из тех, кто выпасал квартиру по три месяца, изучал каждый замок, узнавал о хозяевах все, и только после этого лез за добром. Уходящее поколение. Лабаз чувствовал себя старым, выпавшим из новых времен, глядя на новую поросль, беззаботно жгущую людей утюгами и паяльными лампами, для которых оставить пяток «жмуриков» после себя — вообще не проблема.

— Чего так рано-то? — усмехнулся он.

— Скинуть надо, — послышался голос.

Скинуть так скинуть. Лабаз тем и живет, что подбирает то что надо скинуть людям. Кстати, подбирает очень задешево. Продает гораздо дороже.

— Сейчас, — сказал Лабаз и начал отпирать замок.

Он сжимал в руке большой охотничий нож, когда отпирал дверь. Хотя дома он особенно ценные вещи не хранит, однако его клиенты могут не знать этого и заявиться с ревизией, как уже было однажды. Тогда его навестила шпана. Они только начали промышлять грабежами, но самомнение! Они решили, что Лабаз — дешевка. Они заявились грубо, уложили его на пол и начали требовать деньги. Они были просто лохи. Они слишком много говорили, хохмили, угрожали, им казалось это очень крутым — унижать жертву. Они тешились своей крутостью до той поры, пока Лабаз не освободил руки и не дотянулся до флотского кортика. А потом пошел другой смех. Одного он пришил на месте, двое ретировались. И милиция к Лабазу не имела претензий. Впервые он разошелся с милицией по-хорошему.

Конечно, по нынешним временам дома надо держать пистолет. Но иногда к нему наведываются опера, для которых пистолет в тайничке был бы подарком. Так что Лабаз держал в руке нож, которым умел пользоваться виртуозно — зря зо-новские университеты не прошли.

Он приоткрыл дверь на цепочке и увидел высокого, жилистого, лысоватого, со снулыми, бесцветными глазами человека. В руке тот держал туго набитый кожаный портфель.

— Заходи, — кивнул Лабаз, открывая и отступая на шаг…

Не успел Лабаз на какую-то долю секунды. Очень уж быстро рванулся вперед гость, отбросив портфель. Вместе с ручкой он держал тяжелую, со свинцовым наполнителем резиновую дубинку.

Искры посыпались у Лабаза из глаз, как салют ко Дню Советской Армии.

Сознания Лабаз не терял. Только в голове помутилось, и он утратил власть над своими движениями. Он смутно понимал, что сейчас в квартире уже два человека. Что его вяжут, кидают на диван.

— Где картинка? — спросил второй появившийся — широкоплечий, с обильными татуировками на руках, описывающими его нелегкую судьбину. А его лицо было смутно знакомым, но Лабаз не мог вспомнить, где видел такое. Кто-то из блатных.

— Какая картинка? — Сознание у Лабаза чуть-чуть прояснилось. Голова не болела, только кружилась, да мутило.

— Которую тебе неделю назад сдали, — спокойно сказал жилистый, и в этом спокойствии читалась угроза. Этот был не из тех, кто красуется перед поверженным противником, изображая из себя невесть что. — Портрет Кустодиева.

— Кого портрет? — еле шевеля губами произнес Лабаз. И опять все взорвалось звездами. Врезали ему по зубам, и в рту появился привкус крови.

— На антресолях, — прошептал еле слышно Лабаз. — Пакет. За коробками… Берите и проваливайте.

Опять получил по зубам. Бил широкоплечий — бил сильно и безжалостно.

А жилистый взял его за подбородок и посмотрел в глаза. И тут Лабаз похолодел, да так и остался скованным холодом и безнадегой. Он увидел в этих холодных, как у крокодила, глазах свой приговор.

— Э, бродяги, не убивайте, — произнес он слабо и неуверенно.

«Бродяга» — это не оскорбительно, а ласково, так зовут воров на зоне.

— Не бойся, — хмыкнул жилистый.

— Разборов не будет, — пытался убедить их Лабаз, понимая, что все бесполезно. — Я все забуду. Мне эта картина на хрен не нужна.

— Еще бабки есть? — спросил жилистый.

— Под паркетом, — с готовностью выдал Лабаз. — Восемь тысяч «зелени».

— Это все?

— Все.

— Ну что ж. Тоже не валяются.

Широкоплечий вытащил, с антресолей пакет с картиной. Развернул его. И кивнул:

— Он!

— Не убивайте, братки, — заныл Лабаз. — Пожалуйста.

— Ну ты, черт, пуганый, — осуждающе произнес жилистый. — Мы же не мокрушники поганые. Разойдемся по-хорошему.

— Честно?

— Слово, — кивнул жилистый.

Он сунул руку в карман и вдруг быстро выкинул ее вперед захлестнул горло жертвы и начал растягивать руками.

Лабаз дернулся, выгнулся, рванулся вверх. Но сознание уже мутилось. Все уплывало в темноту.

— Барыгу удавить — святое дело, — оскалившись, выдал жилистый, придерживая тело и укладывая его поудобнее на диван.

— Да, — согласился его напарник, вскрывая паркет.

— Нашел там бабки?

— Есть… Надо было еще поработать с ним, — вздохнул широкоплечий, вдыхая жадно воздух и перебирая пальцами пачку зеленых. — Еще бы дал.

— Нет времени. Уходим в туман.

— Пошли, — кивнул широкоплечий, беря пакет с изумительным, сияющим сочными красками портретом Кустодиева, который уже одиннадцать лет гулял по черному рынку, переходя от спекулянтов к ворам, от воров к барыгам и обратно.