Равнение на знамя

Тихонечко насвистывая под нос какой-то не особенно веселый мотивчик, Доронин поднял обеими руками готовую полку, сначала подержал ее перед собой, примериваясь издали, потом подошел к стене и аккуратненько приложил. Не оборачиваясь, громко спросил:

— Ну как?

— Правый краешек чуть выше, — отозвалась Ксения.

— Так?

— Ага.

Держа изделие одной рукой, он наметил точки беглыми прикосновениями остро заточенного карандаша, поставил полку у стены и взялся за инструмент. Минут через десять полка красовалась на выбранном месте: светлое дерево, мастерски покрытое бесцветным лаком, места хватит для трех горшочков с цветами, да еще по бокам, на фигурных боковинках, два поместятся. И, что характерно, все сделано собственными руками — ну, доска, конечно, куплена, а не вытесана из самолично срубленного дерева.

Отступив на середину комнаты, Доронин полюбовался своим произведением и, глядя на Ксению не без законной гордости, вопросил:

— Есть мужик в доме?

— Временами, — ответила Ксения с непроницаемым выражением лица.

— Я и смеситель поменял, — напомнил Доронин нарочито безучастным тоном. — И кафель приклеил намертво. И люстру укрепил. И много еще там… Есть мужик в доме.

— Временами, — повторила Ксения.

— Дык… — сказал Доронин с самым простецким видом. — Служба ж государева…

— Доронин.

— Чего?

— К зеркалу подойди.

— А на кой?

— На себя посмотри. Можешь ты хоть раз послушаться без пререканий?

— Слушаюсь, товарищ боевая подруга, — пробурчал Доронин и подошел к зеркальной дверце шкафа, перед каковой и встал в положении «вольно».

Как и следовало ожидать, он не узрел ничего особо выдающегося и ничего тревожащего. В зеркале во весь рост отражался худощавый мужик в тренировочных штанах и майке, с меланхоличной физиономией и короткими усами, что характерно, без малейших признаков лысины, да и насчет морщин не стоило пока особенно переживать.

— И что? — сказал он, пожимая плечами. — Не юный лейтенант, конечно, который к тебе в самоволку драпал, но, по-моему, вполне удовлетворительно. Бывает и печальнее, вон у соседа лысина, как у Фантомаса, а он меня на восемь годков моложе…

— Сорок пять, — покачала головой Ксения.

— Ну да, — отозвался Доронин. — И чего страшного? В сорок пять — майор супермен опять…

— Доронин.

— А?

— Ну не придуривайся. Все прекрасно понимаешь.

Покосившись на нее, Доронин вздохнул украдкой. И в сотый раз подумал, что с супругой ему повезло несказанно: в жизни она не учиняла словесных скандалов, равно как и ссор с перепалками. Так, самую малость, по молодости…

Вот только самые лучшие на свете супруги, заслуженно носящие почетное звание боевых подруг (а его далеко не всякая офицерская жена достойна), все же имеют привычку смотреть. Выразительно и многозначительно. Доронин прекрасно читал обширное послание, содержавшееся в ее взгляде. Она хотела сказать, конечно, что в сорок пять, согласно законам природы, хоть ты тресни, а нет былого проворства и гибкости в организме, в частности, в опорно-двигательном аппарате. Что и реакция уже не та, и все поизносилось. Что ровесники, если оглядеться и посчитать, уже пристроены: Костя сидит на Большой Лубянке, в кабинете, как белый человек, с подчиненными и почти нормированным рабочим днем, а Гера-Краб вообще весь свой немалый опыт использует на гражданке, и зарплата у него, по их меркам, заоблачная. И еще несколько имен можно назвать с ходу.

— Доронин.

— А?

— Ты же сам жаловался, что тебе с молодыми трудно, и они другие…

— Я не жаловался, — сказал Доронин сумрачно. — Просто нюансы излагал. Мне с молодыми не трудно, просто это другое поколение, и потому притираться друг к другу надо… И все. Какие там жалобы…

— Не цепляйся к мелочам. Ты меня прекрасно понимаешь.

— Да понимаю, — согласился Доронин. — Ну а кто ж их учить будет? Как следует? Давеча на полигоне, в квартире, один щегол так неумело учебную болванку в комнату кинул, что она от двери отлетела и между нами плюхнулась. Будь она настоящая, всех бы посекло. А ведь не дите малое, нормальный офицер… только из него еще спецназовца делать и делать.

— Ага. А ты у нас незаменимый. Весь Центр на майоре Доронине держится… только подполковник тебе что-то не светит.

— Засветит, — сказал Доронин, отходя от зеркала. — Повезло тебе, Ксения, что ты гордая славянка, а не горянка какая-нибудь. А я не Ибрагим-оглы. Рявкнул бы сейчас: «Молчи, женщина, вах! Волос долог, ум короток!» И надела бы ты паранджу и пошла бы к колодцу с кумганом… Ладно, давай отложим душеспасительное как-нибудь на потом? Мне оперативные материалы посмотреть надо.

И он достал из верхнего ящика серванта тоненькую папочку в желтой пластиковой обложке. Тут Ксения, за долгие годы привыкшая к его службе относиться с пониманием, замолчала и, пожав плечами, вышла из комнаты.

А Доронин отправился на балкон, обширный, увешанный красивыми ящиками с разномастными цветами — его работы ящички, конечно. Уселся в низкое старое креслице, для пущей конспирации вынул из папки несколько листочков машинописи и разложил их на ящике рядом. Ухмыльнулся не без цинизма. Это и в самом деле были оперативные материалы — вот только восьмилетней давности, никому уже сейчас не нужные, даже вражьим разведкам, и сохранившиеся исключительно в целях прикрытия.

Привычным движением Доронин протянул руку к одному из ящиков, самому высокому, нащупал сбоку шпенечек и повернул его вправо, а потом и нажал. Сам ящик делал… Открылся небольшой тайник, достаточно поместительный, чтобы туда влезла пол-литровая бутыль вискарика в лежачем положении. Имелись там еще конфеты и коробочка с мускатным орехом. Классический схрон, в общем, за пять лет так и не обнаруженный оперативно-поисковой группой в составе Ксении Михайловны Дорониной — хотя у означенной гражданки имелись подозрения, что данный схрон все же где-то существует…

Набулькав в низкий пластмассовый стаканчик граммов этак пятьдесят, Доронин немедленно переправил их в организм, откусил половину залежалой конфетки, поудобнее устроился в низком кресле и прислушался к ощущениям. Ощущения были, как легко понять, самые приятные: пронесшийся по глотке сверху вниз легонький ожог расплылся в брюхе приятным теплом. Чтобы и в голову легонько ударило, Доронин отправил следом вторую полусоточку, закрыл тайник, закурил и устроился в расслабленной позе, глядя с шестого этажа на Измайловский лес и серые многоэтажки совсем уж вдали. Было хорошо, уютно и покойно.

Выпустив дым, он подумал мельком, что и тут пролегает некий водораздел. Молодое поколение большей частью не смолит вообще, даже потребности такой не испытывает, и это где-то правильно, конечно, но вот «старики», привыкшие покурить в кабинете, а то и достать из ящика стола пузырек чего-то алкогольного, порой чувствуют себя неуютно. И здание Центра — то же самое, родимое, насквозь знакомое за десять лет, — а в чем-то получается другой мир, в котором все больше молодежи, как встарь, приходящей из самых разных родов войск. Они не хуже, они просто неумелые пока и другие. Ну да, другое поколение, та же армейская косточка, но воспитанная уже на других шутках, песнях и событиях, и потому их не всегда можно понять насквозь. А вот учить необходимо, семь потов согнать, чтобы приобрели устойчивую привычку всегда возвращаться…

«Мы их выучили, — сказал совсем недавно Гера-Краб. — А там уж пусть работают».

Может быть, и так. Но у Доронина оставалось стойкое убеждение, что выучили не идеально. То ли так оно и есть, то ли, будем самокритичны, — пресловутый конфликт поколений, возрастное брюзжанье. Как ни крути, а иногда думаешь с законной гордостью, что именно на нашу долю пришлось тяжелое — а молодняку сейчас чуток полегче, и в боевых нет того накала и размаха, и в спину уже никто не плюет и не орет гадостей из уютного тыла. А потому…

Краем глаза уловив справа легкое шевеление, он самым естественным образом взял листок и притворился, что внимательно читает.