Заговор патриотов (Провокация)

Проведя несколько дней в одиноком пьянстве и мрачных раздумьях, Томас смирил гордыню и отправился за советом к старому приятелю, с которым когда-то на пару работал у «Березок». Звали его Стас, а кличка у него была Краб по причине квадратности его короткой плотной фигуры, какого-то болотистого цвета кожи и непомерно длинных рук, мощных, как клешни.

В изящных комбинациях, которые разрабатывал и проводил Томас, Краб осуществлял силовое прикрытие. И на большее не годился. Он даже бабки считать не умел. Когда Томас отстегивал положенные ему двадцать пять процентов, Краб долго мусолил купюры, шевелил губами и подозрительно смотрел на напарника своими маленькими крабьими глазками, пытаясь понять, не нагнул ли его тот при расчете, хотя расчет всегда требовал лишь умения делить на четыре. При этом малый был скрытный и зажимистый. Томас не помнил случая, чтобы его удалось выставить хотя бы на бутылку пива. Чем занимался Краб в свободное от работы у «Березок» время, никто не знал, да и не интересовался. И лишь случайно Томас узнал, что Краб учится на вечернем отделении техникума советской торговли, переползая с курса на курс с натугой маломощного грузовика, одолевающего очередной подъем лишь со второй или третьей попытки.

И вот теперь этот Краб — президент компании «Foodline-Balt». Сначала организовал целую сеть передвижных закусочных, а теперь ведет оптовую торговлю продуктами со всей Европой.

Краб. Господи милосердный, да что же это творится в Твоих имениях?

Но делать было нечего. Томас пошел к Крабу. Тот был кое-чем обязан Томасу. Когда Томаса первый раз замели по 147-й, на следствии он отмазал напарника. Продиктовано это было чисто практическими соображениями: одно дело, когда преступление совершается в одиночку, а совсем другое — когда по предварительному сговору в составе преступной группы. Но все же Томас считал, что поступил благородно и потому вправе рассчитывать на ответную благодарность.

Его расчет оправдался. Краб принял Томаса запросто, не чинясь, в своем офисе с видом на одну из главных достопримечательностей Таллина — древнюю башню Кик-ин-де-Кёк, только через секретаршу попросил подождать, пока он закончит переговоры с датчанами. Секретарша провела Томаса в просторную гостиную с глубокими кожаными креслами, необъятными диванами и старинным камином, переоборудованным под бар. В простенках между высокими сводчатыми окнами висели современные картины — разные квадраты и зигзаги. Томас понял, что это комната ожидания для VIP. Секретарша подтвердила: «Да, господин Анвельт считает нетактичным заставлять посетителей ждать в приемной».

Господин Анвельт. Тушите свет.

Секретарша говорила по-эстонски — с хорошей дикцией, даже с какой-то внутренней элегантностью, которую Томас, обладавший способностью к языкам, сразу отметил и оценил. Она была белобрысая, худая, как жердь, в очках. Строгий костюм, в меру косметики. И это произвело на Томаса гораздо большее впечатление, чем весь антураж дорогого офиса. Ай да Краб. Если у него хватило ума подбирать секретарш не по длине ног и по величине бюста, а по деловым качествам, то не удивительно, пожалуй, что он так поднялся.

Краб. Надо же. Господин Анвельт.

Последние остатки сомнений исчезли. Томас понял, что пришел туда, куда надо.

Минут через двадцать, в продолжение которых Томас изучал богатое содержимое бара и с трудом удерживался от того, чтобы засадить хорошую дозу «Джонни Уокера», «Джека Дэниэлса», «Хеннесси» или неизвестного ему, но на вид очень симпатичного виски «Chivas Regal», на пороге гостиной возникла другая секретарша, такая же лощеная и бесполая, как и первая, известила:

— Господин Анвельт. — И неслышно исчезла.

И тут же ввалился Краб.

За несколько лет, минувших со времен их сотрудничества, он облысел, фигура раздалась в бедрах, кожа лица и рук покраснела, а плоская, скошенная ко лбу лысина, — так та даже побагровела. Он еще больше стал походить на краба, но теперь на краба вареного. Он был всего года на три старше Томаса, но выглядел на все сорок с лишним. В нем и раньше была взрослость, проистекавшая от серьезного отношения к себе, теперь она превратилась в основательность, респектабельную солидность. Классный портной, сшивший его костюм, смог лишь слегка подкорректировать его фигуру. Но самого Краба, судя по всему, это меньше всего волновало. Уже на пороге гостиной он содрал с себя пиджак, небрежно швырнул его в угол, туда же отправил галстук от Кардена или Сен-Лорана и дружески, хоть и не без снисходительности, стиснул плечи Томаса своими клешнями:

— Здорово, Фитиль! Рад тебя видеть, блин!

— Здравствуйте, господин Анвельт. Спасибо, что нашли время меня принять, — ответил по-эстонски Томас, подпустив в тон самую малость иронии — ровно столько, чтобы при необходимости можно было сделать вид, что никакой иронии не было.

— Фитиль! — укоризненно сказал Краб. — Иди ты на ...! В кои-то веки пришел человек, с которым можно нормально побазлать, и на тебе — «господин Анвельт». Краб! Забыл? Так вспоминай, блин, а то вышибу к такой матери!

— Здорово, Краб, — с улыбкой ответил Томас. — Я тоже рад тебя видеть.

— Другое дело, — удовлетворенно кивнул Краб. — Давай-ка врежем. Я — коньяку. А ты сам выбирай. Только говорить будем по-русски. А почему? А потому что это скоро станет запретным удовольствием. Как для школьника покурить в сортире. А для меня уже стало. Ты не поверишь, Фитиль, я беру уроки эстонского языка. Я, эстонец, учусь эстонскому языку. Видел эту белобрысую кобылу, мою секретутку? Вот она меня и учит. Кандидат филологических наук. Нормально? Учит меня моему родному языку. А вот знаешь ли ты, что эстонский язык — он, это, сейчас вспомню. Вот, вспомнил: флективно-агглютинативный!

— Как? — поразился Томас.

— А вот так! — довольно захохотал Краб. — Не знаешь, Фитиль, не знаешь! И я не знал. А теперь знаю.

— И что это значит? — спросил Томас.

— А вот в это я еще не въехал, — признался Краб. — Потому, блин, и учусь.

— Но зачем?

— Затем! Чтобы эти падлы в мэрии или в правительстве не определили по моему произношению моего социального происхождения. И знаешь как они прислушиваются? Будто шпиона вычисляют! Суки позорные. Вчера еще жопу русским лизали, а сегодня... Сказать, что там считается неприличным, как пернуть? Заговорить по-русски! Да, я эстонец. И горжусь этим. Нас мало, но мы самая высокая нация в мире и все такое. Но почему я не могу говорить на том языке, на каком хочу? На каком мне, блин, говорить удобней? Это и есть демократия? Новые времена! Дожили, бляха-муха!

Краб набуровил в фужер французского «Камю» и чокнулся с Томасом, который выбрал все-таки «Джонни Уокер»:

— Будь здоров, Фитиль!

— Будь здоров, Краб!

— Ты меня Крабом, пожалуй, не называй, — попросил Краб, наливая по-новой. — Проехали Краба. Называй просто Стасом. Прозит, Фитиль!

— Прозит, Стас, — отозвался Томас. — Но тебе вроде бы грех жаловаться на новые времена, — заметил он, закуривая и с удовольствием ощущая, как разливается по слегка похмельным мозгам хорошее виски.

— А я и не жалуюсь. Я просто высказываю свой плюрализм мнений.

Краб выбрал из сигарного ящика длинную «гавану», со знанием дела обмял, обнюхал, потом обрезал кончик золотой гильотинкой и прикурил от золотого «Ронсона». Развалясь на диване, словно бы испытующе взглянул на Томаса своими маленькими крабьими глазками:

— Хочешь спросить, как я поднялся? Вижу, хочешь. Валяй, спрашивай. Может, и отвечу.

— Не ответишь, — возразил Томас. — И я не спросить хочу, а понять. А объяснять ты не станешь.

— Не дурак ты, Фитиль, но мозги у тебя дурацкие. Повернуты не туда, — прокомментировал Краб. — Верно, объяснять не буду. Скажу вообще. Помогли мне подняться. Умные люди. Советом. А остальное своим горбом добывал, потому как был — что? Стартовый капитал.

— Откуда? — спросил Томас, прекрасно знавший, что в многодетной семье Краба с крепко закладывающим отцом, портовым грузчиком, никогда рубля лишнего не водилось.