Сердце Льва — 2

Воронцова (1980)

— Спасибо, мама. Все очень впечатляюще, особенно горох с жареной манной кашей, — Лена приложила салфетку к губам. Встала из-за стола и, не представляя еще, чем заняться, подошла к окну. — А ничего здесь у вас. Не колхоз «Путь к коммунизму».

Действительно, хозяйство у Воронцовой было крепкое — необъятный сад с яблоневыми и персиковыми деревьями, огромный огород, на котором хорошо родились картофель, капуста, помидоры и морковь, бетонная ограда со спиралью Бруно, вышки наблюдения с вооруженными охранниками. По ночам вдоль забора выгуливались тигры, бдили, рыли землю, начальственно рычали, позванивали цепями, словно голодные пролетарии. Все здесь было подчинено одному закону: мой дом — моя крепость.

— Ты еще, доченька, не видела моих яков, — с гордостью сказала Воронцова, тоже подошла к окну и с нежностью полуобняла дочь за плечи. — А какие здесь родятся баклажаны! Сказка.

«Да уж, баклажанов здесь хватает, — Лена мельком посмотрела на слугу индуса, с важностью махараджи управляющегося с посудой, коротко вздохнула и остановила взгляд на величественных вершинах, солнце уже вызолотило их, словно купола церквей. — Красиво-то как!»

Если уж говорить о красоте, то дочь и мать были тоже очень хороши собой. Обе стройные, фигуристые, необычайно женственные и очень похожие со спины. Однако внимательный наблюдатель заметил бы, пусть и не сразу, что у дочки и руки помощней, и ступни пошире, и благородной изысканности поменьше в лице. Тут уж ничего не поделаешь — товарищ Тихомиров постарался, разбавил породу. А в общем и целом — изысканная красота, обе хоть сейчас в натурщицы к Рубенсу. Пленительные женщины, глаз не оторвешь.

А Папаша Мильх и не пытался. Заканчивая завтрак, он пил имбирный чай, ел фаршированные фрукты, зажаренные в тесте и так и мерил глазами фигуры мамы и дочки. «Ладные скважины. Фартовый хипес задвинуть можно…»

Впрочем грех роптать, и без фартового хипеса дела у Папы шли неплохо. Он быстро освоился на новом месте и глубоко пустил крепкие корни. С ходу свел знакомство с местными брахманами и на основании справки об арийской крови, выданной еще самим Рихардом Дарре, сразу получил статус почетного кшатрия со всеми полагающимися кастовыми льготами. В местной мафии он засветил свои наколки, круто перетер по понятиям и без базаров отмусолил долю малую в общак в качестве влазных. С местными кшатриями он поговорил как офицер с офицерами, в красках рассказал им про партизанов, и они, посовещавшись, приняли его в свой клуб не стареющих душой ветеранов. Всюду успевал Папа Мильх, буйный темперамент его, долго прозябавший в бразильской сельве, бил неиссякаемым, все сметающим на своем пути фонтаном. В основном в сторону местного базара. Скоро он уже наложил свою татуированную лапу и на торговцев кашемировыми шалями, и на добытчиков гурмызского жемчуга, и на продавцов шляп, твердого сыра и хвостов яков… Местные нищие, грязные, покрытые пеплом, падали, завидев его, в пыль и, ловко балансируя чашами для милостыни, громко кричали хором: «Мы помним о тебе, великий господин! Мы помним, что боги велят нам делиться!»

Взматерел Папаша Мильх, приосанился, справил себе саблю — кирпан, кхангу — гребень для волос, железный, для солидности, браслет — кари. Бросил бриться, выкрасился хной, стал носить тюрбан с пером орла и, игнорируя старые добрые подтяжки, подпоясывал свои эсэсовские штаны прочным кушаком, называемым качх. Ну чистый сикх. Только вот бороденка хреновата, такую в сетку не заправишь и к подбородку не загнешь.

— Я рада, что тебе еще не отшибли чувство прекрасного, — Воронцова хмыкнула, отвела глаза от скалистых гребней и с ласковой улыбкой подмигнула дочери. — Сходим, обязательно сходим на альпийские луга за белыми рододендронами. Даже не представляешь, какой из них чай вкусный. И рыжики тут, знаешь, какие, крепенькие, не хуже, чем в Переделкино. Кстати, о любимом отечестве. Как там мамуля? Инсценировала летальный исход? Небось голема хоронили, а?

— Да нет, старушенцию нашли подходящую, — Лена сразу же замкнулась, выскользнула из материнских рук. — Слушай, ма, я только приехала вчера, а ты уже начинаешь давить на психику. Давай вначале о чем-нибудь прекрасном. О заварных рододендронах например, о рыжиках… О големах не надо.

И разговор иссяк. Обе знали, что Елизавета свет Федоровна некроманка, черная друидесса и идет не по тому пути, а посему устраивает свои жуткие ритуалы, дабы не попасть раньше времени в ад. Только ведь как ни крути — не троюродная. Вырастила одну, воспитала другую…

— Ну и ладно, не хочешь серьезно разговаривать и не надо, — Валерия кивнула, согласно улыбнулась и изобразила всем видом радушие и любовь. — Еще успеется. Отдыхай, осматривайся.

И Лена стала осматриваться. Да, величественны горы, на склонах коих зацветают по весне розовые деревья. Да, изобильны виноградники, бескрайние сады и необъятные поля пшеницы. Да, беспредельно небо, цвет которого меняется непредсказуемо, от темно-фиолетового до нежно-золотистого. Слов нет, чтобы описать великолепие природы. А вот во всем остальном… Дикость, нищета, язвы колониализма. И безвкусно кичливые, украшенные статуями хоромы нуворишей. Хоть кино снимай: Индия — страна контрастов. Материала — завались. Десятилетние матери с младенцами за спиной, тридцатилетние старухи с выцветшими глазами. Узкие, усаженные пальмами грязные улицы с запахами орехов, сандаловых деревьев и не убранного навоза. Жалкие покосившиеся глинобитные дома, тарелки из банановых листьев, отдельные колодцы для людей каждой варны. Священные коровы — воровки и попрошайки — тянущие еду с уличных лотков. Легкий пепел покойных и желтые цветы, скорбно проплывающие по мутному Гангу. Вместе с несожженными, просто выброшенными в реку из-за бедности трупами. И повсюду храмы, храмы, храмы. А возле них — садху, святые. Высохшие, с волосами, покрытыми пеплом, с единственным имуществом — чашкой, сделанной из половины кокоса, куда прохожие кладут подаяние. То застывшие неподвижно, словно русские столпники. То привязавшие руку к плечу, так, чтобы та засыхала. То сжавшие пальцы в кулаки навсегда, так что ногти прорастают сквозь ладонь. Отрешенные от всего, погрузившиеся в себя, не испытывающие ни малейших желаний. Все по фиг — нирвана…

Вобщем не понравилось Лене в Индии — грязь, вонь, жара и нищета. Бардак похуже, чем в совдепии, плюс еще опиум для народа. Тоска собачья. Хорошо еще, Папа Мильх не дал пропасть, взял на себя заботы гида и познакомил с местным колоритом. А между делом набился в кореша, запудрил мозги. Занятный старикан, вороватый и смешной. Весь на понтах. Новый уркаганский окрас — СС в законе. А впрочем его присутствие дела не меняет, один черт — тоскливо. Вот ведь дура-то, не ценила балтийский ветров, плавную величественность Невы, крепких объятий неутомимого Тима. И не менее крепкие — Андрона. А у здешних мужиков рожи иссиня-черные, ернические, в кучерявой поросли жесткой мохнорылости. Бр-р-р-р…

С месяц любовалась Лена красотами природы, посещала храмы, ступы и монастыри, вслушивалась в звуки гонгов, труб и журчание Сарасвати, таинственного потока из другого измерения. Вот уж надышалась чистым горным воздухом, нанюхалась цветов, наелась сыра, турецкого горошка и гороха простого. А потом был разговор с матерью, крупный и нелицеприятный. Естественно, во время завтрака.

— Как это ты хочешь уехать? — тихо спросила Воронцова, и изящно очерченные ноздри ее гневно раздулись. — Ты что, не понимаешь, что именно сейчас мы должны быть вместе? Обязаны.

И последовало уже многократно слышанное. О том, что они, Воронцовы, — потомки пресветлой памяти великого Брюса и следовательно прямые продолжатели дела его. О родовом предании уж лет как двести живописующем, что заветный камень найдут зачатые под знаком пса не ведающие ни сном, ни духом близнецы. О том, как трудно ей, Воронцовой-средней, потому что Воронцова-старшая погрязла с головой в недрах черной магии, а Воронцова-младшая витает в облаках и думает лишь только о себе и своей личной жизни, причем при этом напрягает не извилины, а слизистую, вертикального разреза щель. И еще много о чем — все с ласковой улыбочкой, не повышая голоса и сугубо по-русски, дабы не смущать бывшего фашиста Мильха, с миром расправляющегося с жареной капустой в кисло-сладком йогурте.