Улыбка зверя

Опыта в ведении профессиональных разговоров Джорджу было не занимать, а потому он легко убедил бывших коллег, что, как информатор мистер Колдунов фигура абсолютно нулевая, данная сделка носит характер случайный и никакой перспективой не обладает. Кроме того, если говорить о вербовке, то строить ее на шантаже явно не стоит, ибо впоследствии, коли возникнет такая необходимость, все можно решить на полутонах, вполне дружески, привнести в мотив сотрудничества деловой элемент, а покуда гнать коней вскачь не имеет ни малейшего смысла. Пускай Колдунов развивается, обзаводится политическими связями, обрастает стратегической информацией, а там — поглядим…

Бывшие коллеги с такой постановкой вопроса согласились. Вербовки в разведке могут идти не годами, а десятилетиями, это не полицейское рекрутирование стукачей из попавшихся на горяченьком уголовников.

В итоге отставник Джордж обязался ненавязчиво курировать Колдунова, держаться на связи с ЦРУ по поводу вопросов, способных возникнуть в отношении Черногорска, и, получив кругленькую сумму за технологии, честно расплатился меньшей ее частью со своим агентом, покуда еще и не подозревающем о такого рода личном статусе. Ах, это счастливое неведение жаждущих денежек авантюристов, протягивающих за ними руки в неразличимую пасть самого дьявола…

Единственное, о чем Джордж крепко-накрепко предупредил Колдунова — о невозможности повторения аферы с представителями третьего государства, намекнув, что подобное распыление на несколько фронтов может иметь тягчайшие последствия для продавца стратегической информации. Колдунов, приложив ладони к груди, горячим шепотом уверил его, что, во-первых, и не помышлял о таких сомнительных кульбитах, а во-вторых, передал Джорджу единственные копии документов, причем сделал это крайне вовремя, ибо, будто что-то почуяв, встрепенулась местная госбезопасность, нагрянув на комбинат, проведя проверку архива бывшего режимного отдела и забрав к себе в контору все оригиналы бумаг, связанных с былой оборонной тематикой.

Навестив посольство США в Москве, где в резидентуре работал один из его знакомых, Джордж, сообразно заданию, полученному из Лэнгли, передал ему выкупленную информацию, и вскоре выбросил из головы это банальное, в общем-то, для него приключение, вернувшись к привычной жизни.

С недавней поры, после смерти жены — простодушной толстой ирландки, оставившей ему обширное наследство, Джорджа начало глодать одиночество. Он жил под Нью-Йорком, в благостном и тихом поселке штата Нью-Джерси, окруженный вежливо-отчужденными от него и столь же благополучными соседями, и проводил жизнь в беспрерывном благоустройстве дома, едва ли не ежедневными посещениями банка, проверяя уверенно растущие цифры капитала и — визитами в спортивный клуб, где порой заводил легкомысленные романчики.

Жизнь была сыта, однообразна и скучна. Жениться повторно он не собирался, ибо брак нес в себе опасность угрозы накопленному состоянию, способному получить ущерб от происков и домогательств какой-нибудь коварной стервы; открыть местный бизнес, хоть чуточку бы развлекший его, не имело смысла, ибо прибыли от десятка подобных предприятий не шли ни в какое сравнение с доходами, автоматически получаемыми из России, и потому мистер Эвирон в последнее время откровенно маялся от своей созерцательной беспросветной бездеятельности, к которой, впрочем, некогда безоглядно стремился.

Однако — ничто не вечно под луною и солнцем, и удары судьбы неизбежны для каждого из смертных, даже самых ухищренных и благоразумных. Таким ударом для Джорджа явился внезапный звонок от его заокеанского партнера Колдунова, сообщившего, что положение вещей в стабильном бизнесе категорически поменялось и возникла крайняя необходимость провести срочные переговоры для обозначения новых перспектив.

Разговор отличался характером путанным и уклончивым, был полон недомолвок, тягучих “эканий”, туманных намеков, выразительных пауз и тревожных междометий, и, положив трубку, Джордж вывел для себя решительное и единственно верное заключение — лететь в Россию! Срочно, немедленно и безоглядно!

И — исчезло внезапно синее высокое небо Америки. Самолет, летящий навстречу закату, в считанные мгновения нырнул в чернила густых сумерек, готовых, как виделось это здесь, в вышине, как бы исподтишка ринуться в победную атаку на покойно лежавший далеко внизу город. Иллюминаторы застила тягостная тревожная ночь, но тут Эвирон ясно ощутил, что тревога рождается не вне, а именно что внутри него — пристально вглядывающегося в темноту, отрешенно прощающегося… С чем же? С родной землей? Но ведь он вернется к ней, не надолго разлука… Отчего же столь пронзительна эта тревога, отчего?

Завороженно, с обмершим сердцем он вглядывался в черную, без горизонта, плоскость океана, обрамленную береговыми огнями, узнавая приметы отдаляющегося города: знакомую подкову залива со светящимся теремком приморского ресторанчика возле трассы Белт Парк Вэй, оранжевые фонари, протянувшиеся вдоль пирса, с которого еще в детстве он ловил на куриное мясо крабов…

И тут поползла в иллюминаторе туманная властная пелена, затирая исчезающий вдалеке город, вспомнившийся ему солнечным и беззаботным, наполненным знакомыми и любимыми лицами, человеческой суетой и всем уже непоправимо прожитым, и за оконцем окончательно и звеняще воцарились ночь и темнота. Кажется, вечные. И он, в усталой отупелости откинувшись на спинку кресла, подумал отчетливо и смятенно, что, может быть, также покидает мир этот, глядя на туманную дымку, застилающую твердь и прошлую навсегда жизнь, душа человеческая; покидает, влекомая суровым законом неизбежной Смерти, что куда мощнее всех рвущихся ввысь самолетных турбин; и не докричать свое последнее “Прощай!” всему светлому и дорогому, всему земному и понятному, что остается в чернеющем, навсегда уходящем далеке…

Как больно и страшно. Но это — будет. И это — для всех.

Далее был стаканчик виски, апельсиновый сок, аппетитные ножки стюардесс, их холеные лица, светящийся монитор, обозначавший траекторию полета “боинга” через побережия Канады, Гренландии, Шотландии, независимых в очередной раз прибалтийских держав, а после в серых сумерках зачинавшегося рассвета потянулись российские просторы, закончившиеся легким ударом шасси о бетонную полосу московской взлетно-посадочной полосы.

Оглушенный долгим перелетом Джордж, миновав пограничные и таможенные заслоны, вышел в “предбанник” “Шереметьево-2”, где сразу же был опознан и привечен двумя дружелюбными представителями черногорской администрации, которые доставили его в Домодедово, прямо к посадке на лайнер местной авиалинии.

В баре аэропорта Домодедово один из представителей администрации остался развлекать американца русскими анекдотами, а другой в это время занялся оформлением билетов. Все это заняло считанные минуты, затем объявили посадку в самолет, автобус подвез компанию к трапу, Джордж бодро взбежал по нему, и уже занес ногу, дабы шагнуть в чрево воздушного судна, но вдруг, побледнев лицом, опустил ногу на площадку, уперся, растопырив руки, в края гостеприимно распахнутого люка под давлением устремившихся вслед за ним пассажиров, как Иванушка перед печью, а затем, поднырнув под бок напирающего на него физического лица и, расталкивая поднимающуюся на борт публику, решительно устремился обратно, на твердую землю.

— Что это с ним? — удивился один из сопровождающих.

— Да хер их поймет, этих иностранцев, — раздраженно пожал плечами другой, спускаясь вслед за заморским гостем.

Пассажиры, тесно толпившиеся на трапе, громко ругались, нехотя уступая дорогу суетным сумасбродам.

— Что случилось, мистер Джордж? — догнав американца, спросил сопровождающий.

— Я не полечу этим рейсом в Черногорск, — твердо заявил Джордж. — И никаким другим рейсом я не полечу в Черногорск. Я поеду поездом.

— Опасаетесь самолетов? — догадливо высказался сопровождающий.

— Я никогда не опасаюсь самолетов, — с достоинством ответил Джордж. — Но я не могу лететь на самолете, у которого половина крыла заштопана листом обыкновенной фанеры, пусть даже этот лист и покрашен алюминиевой краской…