Государственный киллер

– Да уж наверно, – сказал Никольский, постепенно успокаиваясь. – В общем, будешь злоупотреблять моим терпением, с тобой побеседует Маметкулов. Все ясно?

Вороненкову не было ясно ничего, но в голосе Никольского ему внезапно послышался грузинский акцент, и он вспомнил фразу на съемках какого-то фильма о Сталине, где актер, исполняющий его роль, говорил:

– Вам высе ясно, таварищ Горкий? Ви папробуйтэ... попитка – нэ пытка, правылно я гаварю, таварищ Берия?

Иван поспешно замотал головой, а Никольский повернулся к квартету актеров и поморщился:

– Что-то они у тебя какие-то замученные, Ваня. Не потянут новый заказ, наверно.

– Не потянем, Сергей Иваныч, – сказал кто-то, и нестройный ропот остальных поддержал его.

– Ломает, Сергей Иваныч, – сказала Танька, которая так нелюбезно разговаривала с Вороненковым. – Никитич ведь в трансе, еще с того времени, как ему Маметкул хавалку начистил. За такое вообще убивать надо.

– Ладно, всем спать, – проговорил Никольский. – Уже поздно. И ты, Ванька, иди отсыпаться. Завтра новый заказ будем делать. Возможно, со свежими людьми.

– Пора бы уже, – поддакнул тот, – а то эти уже все... бросовый товар. Не знаю, как там в Европе их покупают.

– Русская экзотика, – усмехнулся Маметкул, на протяжении всего разговора не проронивший ни слова.

Актеры вяло накинули простынки и побрели со съемочной площадки. Задержался один Вороненков. Он умильно посмотрел на Никольского и пробормотал:

– Сергей Иваныч... м-м-м...

– Чего тебе?

– Да я тут... гм... хотел спросить... некоторым образом...

– Ну так спрашивай.

– Я, вы сами знаете, здоровьем слаб... бессонница замучила... а завтра, вы сами говорили, новый заказ... значит, все мобилизовывать... гримеров, декораторов и все такое...

– К чему это ты клонишь? – насторожился Никольский.

– Ну... я же говорю...

– Да выпить он еще хочет, а ты ему запретил, – помахивая плетью, лениво сказал Маметкул. – Выпить хочешь, да?

Оператор сиротливо потупился и жалобно шмыгнул носом.

– Эх, Ванька, Ванька, – вздохнул Никольский, – а ведь такой талантище! Я же в институте кинематографии сам учился, понимаю толк, почем фунт изюма. А в тебе этого изюма не один фунт... только ведь сопьешься, собака. Когда лечиться думаешь?

– Да я... это самое... предполагал, что...

– Да ладно, Серега, что ты пристал к мужику, – перебил вялое бормотание Вороненкова Маметкул. – Пусть выпьет. Хуже ему от того не будет... уже не будет. Иди, Ваня.

– В общем, так, Маметкул, – проговорил Никольский, – чуть завтра рассветет, бери парней и дуй в свое Щукинское к этой будке... как ее там, Алена, что ль. И найди мне этих двух суперменов сельской местности, непременно найди. Об Инке я уж не говорю, тебе она самому, мягко говоря, не чужая. Все понятно?

Маметкул свирепо вздохнул и посмотрел в окно. В непроглядной тьме его острые глаза еще различали редкие бледные огни: там было село Щукинское, куда ему предстояло выехать спозаранку.

– А у тебя что, Никола, планы на ту парочку с обезьяной? – спросил он. – Может, в кино их снять хочешь... по новым заказам на юбилей этого... Пушкина? – И он, отвернувшись от окна, посмотрел на слабо улыбающееся лицо Никольского.

– Ну что ж... – протянул тот. – Может, это будет и не самая плохая мысль из тех, что появлялись у меня в последнее время.

Глава 4

Веселая заутреня отца Велимира и особенности утренней зарядки Влада Свиридова

Как уже упоминалось, отец Велимир, напутствовав добрым словом изощряющегося в песенном народном творчестве деда, направился не куда-нибудь, а в гости к своей соседке Алене, которая просто-таки не сходила с языка у Константина Макарыча. А дед, даже будучи неслыханным болтуном, все-таки не станет разглагольствовать про кого попало.

Несмотря на то примечательное обстоятельство, что было уже два часа ночи, в окнах Алениного дома горел свет. Отец Велимир обошел крыльцо, навернулся через ступеньку и полетел мордой прямо в какой-то колючий куст, высаженный у входа в дом.

Если бы у Фокина, как у истинно благочестивого пастыря, была борода, то это было бы полбеды, но все дело в том, что бороду он сбрил перед самой поездкой на «Куйбышеве», и потому острые веточки и колючки на замедлили впиться ему в подбородок и шею.

Отец Велимир взвыл и начал ожесточенно осквернять свой сан богопротивными ругательствами, пытаясь подняться, пока наконец дверь дома не распахнулась и на пороге не появилась хозяйка.

– Кто тут? – довольно зло спросила она.

– В-в-в... это я... мать твою... это Афанасий... у-уу, черрррт!..

– Какой еще Афанасий? – настороженно спросила она и зажгла фонарь при входе. – Господи! – вдруг воскликнула Алена, всплеснув руками. – Никак Афанасий Сергеевич в гости в деду пожаловали?

– Ну да, – пробурчал незадачливый визитер, наконец благополучно выбравшись из коварного куста и теперь отряхиваясь и ощупывая попорченную физиономию.

– Да у вас все лицо исцарапано! – обеспокоенно проговорила она, подходя к Афанасию и легко проводя пальчиком по одной из многочисленных царапин. – Так и глаза выколоть недолго. Зайдемте в дом, я вам смажу йодом, чтобы не попала инфекция. Все равно ведь ко мне шли, как добропорядочный сосед... или я не права?

– Права, – уже несколько повеселев, ответил Фокин.

– А я так и думала, что заглянете на огонек, Афанасий Сергеевич, – щебетала она, раскрашивая физиономию отца Велимира в йодно-зеленочные цвета. – Сегодня дед Костун... Константин Макарыч меня увидел и заявил: «Ну, Алена, жди гостей! Внук с друзьями приехал».

Она закончила дезинфекцию фокинских ран, и, обильно сдобренное пестрой лекарственной гаммой, лицо отца Велимира приобрело свирепое выражение индейца, выходящего на тропу войны и по этому поводу нанесшего боевую раскраску. Не хватало только перьев и томагавка.

– Ну что, может, выпьем за знакомство, – пробасил новоявленный туземец Американского континента.

– Конечно, выпьем, – сказала она, – правда, мы уже знакомы, но это не суть важно, потому как вы, Афанасий Сергеевич, этого наверняка не помните. Ну... в позапрошлом году, когда вы точно так же гостили у своего деда.

Фокин посмотрел на Алену и невнятно пробормотал, что встречу с такой шикарной женщиной забыть достаточно сложно и, вероятно, в тот раз он, Афанасий, приложил массу усилий, чтобы нарушить нормальное функционирование памяти.

Дальнейшее потекло по отлаженной схеме. Алену вовсе не смущала исцарапанная и размалеванная физия соседа, а также густейший шлейф алкогольных ароматов, от того исходящий. Знакомство быстро переросло в попойку, а потом возмутительно изобиловало постельными сценами – вплоть до распускания нижнего белья на тряпичные полосы и демонтажа несчастной кровати, не рассчитанной на сто тридцать килограмм пыхтящего, вертящегося из стороны в сторону и подпрыгивающего пастырского мяса.

...Ранним утром, часов этак в шесть, идиллическую парочку разбудил стук в дверь. Алена вскочила, дрожа от утренней свежести и предвкушения вероятных жутких перспектив, накинула на себя халат и выглянула в окно.

Прямо возле палисадника стоял здоровенный белый 500-й «Мерседес», а возле него примостился вишневый джип «Опель-Фронтера».

– Госсподи! – выдохнула Алена. – Да что же это, господи боже мой!

Она подскочила к Фокину, мирно испускающему прихотливый и витиеватый громовой храп, и начала его расталкивать. Стук между тем повторился, куда более настойчивый и сильный. Алена вспомнила, сколько вчера выпил Фокин только с ней, не говоря уж о том, что он употреблял до того. Похолодев, она поняла, что шансов разбудить отца Велимира в ближайшие полчаса у нее нет никаких. Тогда, поднатужившись, она стащила его с кровати, и грохот от падения чуть ли не полуторацентнеровой туши показался ей трубами Апокалипсиса.

– Да открывай же, мать твою! – рявкнули за дверью, и Алена узнала голос Маметкулова.