Солнце любви

- Что?

- Семейная жизнь для постороннего — за семью печатями. Почему у вас нет детей?

Она опустила голову.

- Вам же грех предохраняться.

- Хорошо, — произнесла после паузы. — Я скажу тебе то, что знает только наш духовник. Мы живем, как брат с сестрой, в своеобразном монашестве.

Петр Романович аж присвистнул.

- Зачем же такие плотские истязания и соблазн?

- Страшно иметь детей в страшном мире.

- Это тебе Игорь такие песенки поет? И духовник одобряет столь трусливую позицию?

- Нет. Отец Платон говорит: надо доверять Промыслу. Бог каждому дает по силам.

- Ну и?

- Игорь пока боится.

- Поставь перед выбором: или настоящее монашество — или полноценная семья.

Нежно-застенчивое лицо Тонечки затвердело, тоненькие брови под голубым платочком сошлись у переносицы.

- Я так и сделаю.

- Извини за вторжение в частную сферу.

- Не надо. Ты не из праздного любопытства, и я, кажется, догадываюсь о подоплеке твоей неделикатности.

Ну и слава Богу, что не надо вдаваться в эту грязь, взрослому человеку без объяснений должно быть известно: есть болезни, последствия которых могут сказаться на потомстве.

После выразительного молчания она прошептала:

- Но надеюсь, что ты ошибаешься.

- Будем надеяться. Тоня, ты помнишь тот день, девять лет назад.

- Последний наш с тобой разговор произвел чрезвычайное действие: восстановил происшедшее в подробностях.

- Замечательно. Расскажи, как ты пришла к Игорю, во сколько.

- Я расскажу больше, — прервала Тоня. — В тот день я заходила к Маргарите — вот когда она примеряла фату перед зеркалом. А я сказала, что у меня еще ничего не куплено к свадьбе. «Не торопись, — она захохотала. (Я, конечно, передаю приблизительно, но интонацию помню точно.) — Мужчины такие свиньи!»

(«И свинья-друг тебя не мучает?» — опять вспомнился Подземельный.)

- Я начала возражать, а она: «Да, есть исключения, есть. Например, тебе повезло». — «А твой Павлик?» — «Павлик не из нашего свинарника, он из другого мира, другой, таких больше нет. Знаешь, он заболел на даче», — проговорила она с таким страданием, что я предложила: «Давай сегодня к нему съездим».

- То есть у вас не было договоренности о свидании с Игорем на вечер?

- Не было. Но Маргарита отказалась: «К семи мы не успеем вернуться».

- К нам она и пришла в семь! Ты не уточнила, что у нее было назначено к этому сроку?

- Уточнила. «Дорогая для меня встреча».

- «Дорогая»? Двусмысленный эпитет.

- Понимаешь, я до похорон не имела понятия, что из себя представляют ее родители. Археологи, врала она, вечно в отъезда, квартиру выгодно сдают, потому она и снимает клетушку. Ну, я и поняла так: встреча с отцом или с матерью.

- Это уточняет картину! — воскликнул Петр Романович. — В наш Копьевский Маргарита не явилась импульсивно: вечерок был обусловлен заранее. Так вот почему ты пошла к жениху!

- Я не отдавала себе отчета — вдруг ужасно захотелось его увидеть, — но сейчас, задним умом, понимаю: что-то меня встревожило, какие-то намеки, язвительный хохот, ее улыбка… вот именно двусмысленная.

«Тот вечер был свободен только у Игоря, — соображал Петр Романович в волнении. — У моих юбилей, у Ангелевича жена.»

- Ты пришла к семи? У тебя был ключ?

- В восьмом часу. Ключ у меня был, но я им не воспользовалась: позвонила, открыл Игорь, очень взволнованный, начал рассказывать про Маргариту, про скандал за столом. Тут Подземельный грохнул в дверь и возвестил: «Убийство у Острогорских!»

- Как себя вел твой жених?

- Мы оба были в шоке.

- Где-нибудь по дороге, во дворе ты не видела Павла?

- Нет. Только дедушку, когда была в тоннеле. Он вошел в подъезд, а я еще во дворе посидела, как-то тревожно.

- Постой! Какого дедушку?

- Вашего. Ипполита Матвеевича.

31

Дедушка, в одних подштанниках, напоминающих кальсоны, полол морковь. «Погоди, закончу». Петр Романович, точно ученый пес на поводке, взявший след, нетерпеливо наблюдал за движениями дичи: как упруго перекатываются мускулы под сизо-рыжим пушком на плечах и на спине. Дай Бог каждому такое здоровье! Философ (и сам силой не обделенный) засомневался, справится ли он, в случае чего.

Наконец уселись за столик в теньке. «Примем по стаканчику?» — «Нет, нет, мне некогда». Одновременно закурили, каждый свои; полковник, как и зять, предпочитал папиросы.

- Ипполит Матвеевич, в свете новых данных, вернемся к вашему твердокаменному «сидению в прихожей» девять лет назад. — Петр Романович пошел напролом и тотчас почуял, как старик напрягся.

- Что за новые данные?

- Вас видели, — сообщил «сыщик» туманно.

- На пушку берешь?

- Клянусь. Свидетель готов дать официальные показания.

- Кто свидетель-то?

- На очной ставке узнаете.

Полковник, также проявив нюх, поверил; очень светлые, как у дочери, холодноватые глаза вонзились в лицо собеседника.

- Да, виноват, — отозвался сдержанно.

- В чем?

- В сокрытии данных.

- Ну?

- Я правда выходил.

- Куда?.. Что молчите?

Бравый старик и впрямь как-то внезапно состарился, съежился, сгорбился. Бьет на жалость!

- Куда?

- Во двор.

- Зачем?

- Мне послышался крик.

- Во дворе?

- Не знаю.

- Никто из свидетелей как будто ничего подобного не слышал.

- Не знаю. Слабый крик где-то в отдаленье.

- Когда это случилось?

- Разве упомнишь.

- Ну, сориентируйтесь! Игорь ушел вслед за Ангелевичем, Ольга ушла.

- Да, после. Ее каблучки процокали. Я плакал, слыша жуткие вопли внука.

- Про слезы мне известно, не повторяйтесь.

- Вдруг — крик. Тихий такой, но очень страшный. И как будто шаги в подъезде.

- Да, да, их слышала Ольга. Дальше!

- Выглянул — никого.

- Дверь к нам была закрыта?

- Не проверял. Не распахнута. Я спустился, вышел: двор пуст. Ну, поднялся и сел на сундук.

- И что это вас туда-сюда носило, когда тут внук загибается?

- Крик напугал.

- Вас? Бросьте!

- Напугал.

- И это все?

- Все.

- Слабая версия. На суде не сработает, ибо сразу возникает закономерный вопрос: почему в свое время вы скрыли сведения, которые могли помочь Павлу?

- Струсил, — пояснил полковник спокойно. — В глубине души я трусоват.

- Да ну? Чего ж вы так испугались?

- Что подумают на меня.

- Это с какой же стати?

- А кто за столом сказал: «Я б таких тварей убивал не дрогнув!»?

- Опять слабенькая мотивировка.

- Да ведь перед тем, как на сундук- то сесть, — прошептал Ипполит Матвеевич таинственно, — я т у д а заходил.

Зачарованный чужим ужасом, философ спросил тоже шепотом:

- Куда?

- В ту комнату.

Старик бредит!

- Я ее видел, мертвую.

Собеседники уставились друг на друга в сюрреалистической паузе. Петр Романович едва вымолвил:

- Почему нас не позвали, милицию не вызвали?

- Я подумал, на меня подумают.

- Да почему, черт подери, на вас?

- Потому что я видел мертвую.

«И в тот момент спятил! — стукнуло в голову новым страхом. — Безумец с распятием! Или прикидывается..» Петр Романович поймал странный взгляд исподтишка и образумился.

- Давайте по порядку. Как вы вошли к нам?

- Взошел на площадку — дверь вздрогнула и приоткрылась.

- Господи! — философ не знал, верить иль нет; мучительная раздвоенность. — Как это?

- Должно быть, сквозняк. Е г о уже не было.

- Кого не было?

- Никого. Увидел я кровь, испугался, ушел и сел на сундук, — полковник говорил и глядел твердо.

- Я вам не верю. И никто не поверит.

- Прости меня, Петя, за Павлика.

- Не прощу. Вы убили Маргариту?

- Нет.

- Кто?

- Не знаю.

«Знает! — понял Петр Романович. — И выгораживает — себя или. нет, невозможно! Слишком жутко. но надо же идти до конца: изо всех сил выгораживает кого-то из близких — мне близких! Дядю? Дочь? Внука?» Последний образ — в воображении возник кузен и высунул язык — сразил абсолютным абсурдом; Петр Романович опомнился, вновь став «сыщиком»: старик явно зафиксирован вот на этом моменте — «увидел мертвую».