Седая весна

Когда Фаина сказала мужу, что беременна, тот поморщился, поскучнел и попросил не говорить отцу. Но живот рос и старик приметил, сказал ядовито:

— Забрюхатела, крольчиха? Не успела мужику бока согреть, уж и пузо на нос полезло?

Фаина покраснела, смолчала, пожаловалась Жорке. Тот оттолкнул ее:

— С отцом хочешь разругать? Не выйдет!

С тех пор поняла, защиты искать не у кого. А время шло. Вот уже и в декретный отпуск скоро. Но… Ни муж, ни дед ни разу не заговорили о ребенке, какой вот-вот должен появиться на свет.

— Жора! Ребенку приданое нужно. И кроватку пора купить. Где ее поставим? — обняла мужа.

— Мне не до того. Потом, — сбросил руки жены.

— Жор! Как я боюсь рожать! Может, помру, — поделилась ночью своими опасениями.

— Всякое бывает. Ты ж покуда не рожаешь. Спи, — повернулся спиной к Фаине.

— Жор! А ты кого хочешь, сына или дочь? — затаила дыхание. Совпадут ли их желания?

— Никого, — резануло по сердцу.

— Почему? — налились глаза слезами.

— Аборт лучше б сделала! Чему радуешься?

— Первый — не берутся врачи делать. Говорят, что после этого многие уже не беременеют!

— Ну и хорошо! Зачем дети? Лишняя морока! Вкалывай на них всю жизнь. А что в благодарность? Нет. Я для себя хочу! На кой мне эти короеды?

— Выходит, ты не хочешь ребенка?

— Что теперь делать? Рожай! Может, все обойдется, — сказал как-то неопределенно.

Фаинка целыми днями переживала. Никто, кроме нее, не хочет и не ждет ребенка. Как же жить станут под одной крышей? — плакала, забившись в смородиновые кусты. Поначалу тихо, а там и навзрыд.

— Чего воешь? — услышала над головой внезапное и, сжавшись в комок, вдавилась в землю, готова провалиться в нее с потрохами. — Будет тебе дрожать! Пошли ко мне! — увидела лицо Ульяны совсем близко.

— Боюсь, бабулечка! Папаша вовсе с дому сгонит, коль увидит, что к вам пошла. А мне деваться совсем некуда, — заплакала горько.

— Ходи ко мне, глупышка! Спит ваш пердун, козел облезлый! И не узнает, что у меня была! Не пужайся! Шагни через плетень. И за мной…..

Фаину разобрало любопытство. Уж очень много слышала об Ульяне. И решилась, пошла следом.

— Садись поешь! — оглядела старуха женщину, задержала взгляд на животе: — Девчонку носишь. Ну, давай к столу! — поставила перед Фаиной картошку и сало, рыбу и пельмени, сметану и творог. У Фаины глаза разбежались — с чего начать? Дома ничего такого не видела. Уж как порою есть хотелось, а все себя сдерживала, чтоб попреков да брани не услышать от обоих. А тут чужая бабка заставляет поесть. И вдруг вспомнила:

— Нет, не могу у вас есть, — потекли слезы.

— Пошто? — изумилась Уля.

— Мои на вас кляузу послали намедни.

— То мне ведомо! Да ты при чем, горемычная?

— Не чужие они! А и сродниться не получается.-

— То-то и оно! У их ни с кем не состоялось! Звери, не люди! И ты не сживешься!

А как же она? — глянула на живот.

— Коль Бог дал жизнь, подарит и судьбу. Она не от человеков. Не бери в голову худое. Все образуется, — успокаивала Фаину.

— Бабуль! Как образуется, коль дитю никто не рад? Ничего не хотят для него делать, покупать. А и мне без спросу ничего не велено, — испугалась баба своей откровенности.

— Все у тебя будет. И дитя ни в чем отказу не познает, — сказала бабка, глянув в глаза Фае.

— Ой, миленькая моя! Не то ребенку, самим себе всяк кусок сто раз посчитают. Такие не расщедрятся никогда! — не поверила Фаина.

— От них серед зимы горсти снега не выманишь. То верно сказываешь, — раскинула карты Уля и, глянув на соседку, рассмеялась: — А ништяк — твоя доля! Не турбуйся! Не хуже других! Только не давай себя седлать. Держись бабой, а не кобылой тягловой. Не срывай пупок. Возьми вот эти коренья. Завари с чаем, дай обоим на ночь попить. Да вот этот заговор скажи. Запомни его, Он — для тебя. От жадности и ругливости, для покоя в семье. Чтоб считались с тобой и уважали.

Долго говорили женщины, позабыли о времени. А между тем старик проснулся. Позвал Фаину, та не откликнулась. В огород вышел, поискал. Тоже нигде не увидел. И сел на крыльце ожидать Жорку. Тот с минуты на минуту должен был появиться. Отец решил враз огорошить и разлучить с женой.

Ульяна, выглянув в окно, старика увидела. Все поняла. Провела Фаину мимо густых смородиновых кустов, показала, где можно незаметно в спину деду зайти:

— Скажи, что заспалась в огороде. Там — в малиннике. Да поласковей будь. Постарайся чаем напоить.

Но едва старик услышал шаги за спиной, подскочил как ужаленный:

— Где это носило тебя, сучье семя? Где таскалась?

— В малиннике сморило, папаша! Простите! Проспала! Сама не ведаю, как так получилось?

— Я искал, тебя там не было! Не иголка…

— Куда делась бы? Мне дальше огорода ходу нет.

— Не знаю, где валялась! Сколько времени тебя звал, искал, не услышала? Я б глухого поднял! Знать, не на своем огороде была! С кем-то спуталась!

— Послушайте! С таким пузом даже Жора отдельно спит. А вы про блуд! Как можно?

— То Жора! Он дурак! А вот тот, с кем ты была… Пускай сын решает. Но я тебя в дом больше не пущу! — сказал, как отрезал.

— Папаша! За что? — взмолилась Фаина.

Старик торжествовал. Он давно искал хоть какой-нибудь повод избавиться от невестки. Все растущий живот не давал ему покоя. Он не мог смириться, что в его доме должен появиться ребенок, а с ним расходы, беспокойство, неудобства.

Старик закипал злобой. Он не хотел менять свой уклад жизни и готов был на все, лишь бы предотвратить грядущее. И теперь сиял улыбкой — он не слушал Фаину, он нашел повод…

— Собирай свои манатки, потаскуха! Неведомо кто набил ей пузо, она хочет своего выблядка на Жорку повесить! А хрен тебе! — орал на весь двор.

Баба оцепенела от неожиданности. А потом ее как прорвало:

— Старый мудило! По себе всех меряешь? Чтоб ты провалился, чума вонючая! Я потаскуха? Это ты — облезлая курвища! — вырвала кол из плетня и пошла на деда.

— Давай, давай! Замахнись! — . осклабился, увидал за спиной Фаины сына. Тот ухватил бабу за плечи, отшвырнул к забору:

— Что стряслось? — рявкнул на весь двор. Старик выложил все в одну минуту.

— Вон отсюда, падаль подзаборная! — открыл калитку и вытолкнул Фаину взашей.

— Вещи мои отдайте, изверги! — орала та, изо всех сил оттягивая уход. Она не знала, куда ей деваться теперь.

— Что? Еще и эта не угодила? Уже и ее гоните? Не боитесь ни людей, ни Бога! Негодяи! — вырвал Петрович Фаину из рук Жорки, бившего бабу кулаками куда попало:

— Вот тебе вещи, сука поганая! — орал он взахлеб.

Едва Петрович отбросил от бабы Жорку, на него налетел старик. Вырвал кол из забора, ударил по голове. Петрович рухнул возле калитки, потеряв сознание. Ульяна выскочила на улицу, позвала соседей. Кто-то вызвал милицию. Пока она приехала, драка уже выплеснулась за пределы Жоркиного двора. Кто-то в ярости бил по окнам дома так, что стекла разлетались в брызги. Хозяев достать не мог, хоть на доме зло сорвал. А в куче попробуй разбери, кто кого за что метелит. Мелькали кулаки, свирепые до неузнаваемости лица.

Вон деду Жорки кто-то дал в ухо кулаком. Тот, кувыркаясь, отлетел к забору. Взвыл истошно. Но увидев, что оказался рядом с домом, тихо скуля, пополз к калитке.

Жорку в это время втаптывал в грязную лужу Андрей — за кляузу. Даже Бобыль не усидел дома. Схватил Жоркиного деда за шиворот:

— Беременную гробили, козлы! — поднял над головой и увидел милицейскую машину, резко затормозившую перед дерущимися.

— Дай мне фискала!

— Уроем стукачей живьем! — кричали внуки Петровича громче других и прорывались к кляузникам.

— Разойдись! — раздалась милицейская трель.

— Что тут случилось? — спросил старший наряда милиции. Ему объясняли хором, матеря Жорку и деда так, что машина вздрагивала:

— За что бил жену? — подступили к Жорке приехавшие. Тот едва открыл распухший рот:

— Отца хотела ударить. Колом по голове. За то, что на блядстве поймал ее.