Сплетающие сеть

Есть объект, есть задача – вперед и прямо. Обязан проследить и доложить. Все. Точка. Хорошо сработаешь – получишь премию. Если у босса будет радужное настроение. Провалишь задание – снимай штаны. В лучшем случае. А в худшем… Об этом лучше не думать и не говорить.

Как это ни печально, но в начале двадцать первого века человеческая жизнь стала цениться еще ниже, чем в двадцатом. И это несмотря на огромный технический прогресс и комфортные условия жизни, на множество разнообразных официальных и полуофициальных комиссий, общественных организаций и международных судов по защите прав человека.

Все стенания и вопли по поводу огромной ценности, которую представляет собой каждый индивидуум, независимо от государственной принадлежности, национальности, вероисповедания и цвета кожи, на поверку оказываются чистейшим блефом, рекламным трюком для оболванивания тех, кто находится в нижних слоях пирамиды.

Когда нужно, власть имущим глубоко наплевать на все права и свободы, в том числе на неприкасаемость личности, и даже на человеческую жизнь. И если когда-то людей истребляли поодиночке, то ныне их отправляют в заоблачные выси пачками.

Подумаешь – бомба туда, ракета сюда… Не очень накладно и эффективно. Главное – почти гуманно. Убийца не видит лиц своих жертв, а значит его совесть чиста. И бездумного исполнителя кровожадных приказов никогда не будут мучить ночные кошмары. Единственное, что очень волнует армейских психологов.

Жернова насильственной смерти, запущенные в доисторические времена, исправно работают до сих пор.

Наверное, в этом есть какой-то высший смысл, неподвластный человеческому разуму.

На меня пока никто не покушался. Что ни в коей мере не могло вызвать в моей душе эйфорию. Придет время, поступит приказ, и…

Но с какой стати на меня поместили под колпак? Я что, разведчик Штирлиц? В чем меня подозревают правоохранительные органы? (Если, конечно, по моим следам идет наружка милиции или ФСБ).

А кто его знает. Думаю, что меня никаким боком нельзя привязать к найденному в лесу бациллоносителю сибирской язвы. А в остальном я чист, как младенец. И это истинная правда. По крайней мере, проживая на "острове", я почти не нарушал закон.

"Почти" относилось к невинным охотничьим забавам, которыми я занимался во внесезонье. С кем не бывает… За это в худшем случае полагается большой штраф. Но сложная операция с участием наружного наблюдения ни в какие ворота не лезет. Зачем?

Такие мысли роились в моей голове, пока я пытался пробить взглядом зеленую завесу. Это мне никак не удавалось, и от досады я даже выругался. Что они там так долго копаются!? Пора бы им выйти на чистое место, чтобы я мог рассмотреть своих провожатых (или провожатого) в подробностях.

Ответ на мой вопрос пришел быстро и страшно. Поначалу послышались взволнованные голоса, затем раздался вскрик, а потом над болотами раздался леденящий душу вопль, полный смертельного ужаса.

Он оборвался резко, внезапно, – будто его, как туго натянутый канат, обрезали ножом. Мне ничего не нужно было объяснять. Трясина приняла на упокоение еще одну грешную душу.

Только теперь я осознал, какую совершил глупость, – даже преступление – потащив за собой топтунов. Но кто мог подумать, что они решаться форсировать болото?

Что касается меня, то я хотел лишь оторваться от наблюдателей и зайти им в тыл. Чтобы мы на некоторое время поменялись местами. Интересно, знаете ли, выставить профессионалов полными идиотами. Мне этого хватило бы. Но самое главное заключалось в следующем: кто предупрежден, тот вооружен; так гласит старинная пословица.

И вот теперь я ругал себя на все заставки. В какой-то мере простительно, если трясина приняла какогонибудь отморозка, подручного Чижа. А вдруг в ямине сгинул сотрудник угрозыска? Усольцев мне ввек не простит такого облома. Задерет до смерти, ей-ей, – как медведь-шатун глупого барашка.

Выход один – рвать когти. Бежать с "острова" без оглядки. Ах, судьба-судьбина… И что это ты приделала мне такие длинные ноги? Нигде места себе не нагреваю.

Я прислушался. На месте трагедии царила давяще мертвая тишина. Если был второй, значит, он не решился продолжить преследование. Стараясь задавить в себе чувство вины, я встал, и неторопливо пошел дальше.

Сегодня я почему-то не хотел возвращаться в деревню. Мне нужно было побыть наедине с природой, чтобы поплакаться в ее цветастую жилетку.

На лесное раздолье неторопливо опускался серебристо-серый вечер, окантованный золотой рамкой заката.

Глава 18

Для ночного отдыха во время охоты я поставил на скорую руку в укромных местах несколько примитивных шалашей. Все они находились рядом с ручьями или возле ключей – без воды не смоешь пот и грязь, не сваришь суп и не выпьешь чаю. А это очень важные компоненты полноценного лесного отдыха; ведь охоту трудно назвать работой, особенно в моем случае.

Этот шалаш я соорудил из жердей и лапника на пригорке, удачно вписав в рельеф местности. Его можно было заметить, только подойдя вплотную. Я расположил шалаш в густом подлеске, замаскировал невысокое конусообразное сооружение, похожее на миниатюрный индейский вигвам, сухой травой и ветками. Я очень гордился своим произведением, и в лесных походах останавливался на ночлег чаще всего в нем.

Главным, просто неоценимым, достоинством местности, где стоял шалаш, было почти полное отсутствие комаров и мошек. Уж не знаю почему. Может, трава здесь росла такая или еще что.

А возможно причина такой аномалии была и вовсе мистической – неподалеку от шалаша я обнаружил выветренные бесформенные камни, напоминающие языческих идолов. Они составляли круг, в центре которого находился плоский обломок скалы с углублением посредине.

Я человек не шибко суеверный, но когда первый раз подошел к этому месту, у меня почему-то поджилки затряслись. Это не был страх; скорее, беспокойство, не поддающееся анализу и логике внутренне напряжение, вызывающее мрачные мысли.

Больше ходить туда я не решался. Терпеть не могу подобных экспериментов. Излишнее любопытство я всегда считал пороком…

Впервые за свои лесные скитания я не стал разжигать большой костер, а обошелся маленьким – лишь бы вскипятить воду для чая. В качестве горючего материала я использовал очень сухие ветки, которые давали много тепла и мало дыма.

Я пил чай и зло посмеивался над самим собой. До чего дошло – даже в лесной глухомани ты, братец, празднуешь труса. Кто заявится в эти места, кому ты нужен? Нет, право смешно…

Однако, мое второе "я" не очень праздновало этот сарказм. Оно молча сносило оскорбления и держало ушки на макушке. Тревога, было исчезнувшая, когда я ужинал, снова восстала из пепла предусмотрительно потушенного костра и начала царапать сердце крохотными коготками.

Ночь была лунной. Я лежал на охапке сена, служившей мне постелью, и никак не мог уснуть. Мне чудилось, что лес полнился таинственными шорохами, которые таили угрозу.

Это меня неприятно удивляло – со мной такое случилось впервые. Раньше я спал в лесу как убитый. Мне нравился кристально чистый лесной воздух и густой, напоенный запахами разнотравья, сенной дух, действующий на организм словно сильное снотворное.

Но сегодня все было не так. Лес казался чужим, опасным, а в воздухе пахло болотной тиной и еще чем-то, напоминающим вонь тлеющей самокрутки, которую набили заплесневевшей махоркой. Похоже, древние идолы балуются по ночам табачком, подумал я невесело ухмыльнувшись.

Напрасно я смеялся. Не нужно было мне трогать тени давно забытых предков. Даже в мыслях. Потому что едва я такое подумал, как где-то неподалеку раздались осторожные шаги и треск сухостоя.

Ах ты, Господи! Я почувствовал, как сильно забилось сердце, а на лбу выступила испарина. Неужели по мою душу!? Неужели меня все-таки выследили товарищи того несчастного, который сгинул в болоте?

Стараясь не дышать, я осторожно потянул к себе ружье. Оно было заряжено. Так, на всякий случай. И он, кажется, уже наступил…