Комбат в западне

Жидкая борода была грязна и нечесана.

– А ведь когда-то он был большим человеком, – сказал Свиридов, – ему два завода принадлежали, которые алюминий выпускают. Это тебе не торговля мылом, да стиральными порошками! А теперь у него ничего нет. Радуется кружечке водички, да корочке хлеба.

А сигарету дадут, так это совсем праздник, почти как на Пасху. Правда, курить приходится «Астру» без фильтра, на американские денег уже не хватает.

Свиридов с Бородиным ударили друг друга по рукам.

– Ну-ка, повесели этого хмыря Поповича! – сказал Бородин Свиридову.

Тот немного подумал, затем решил, что неплохо будет посмеяться. Рядом с клетками лежал багор – такой, какие вешают на пожарные щиты. Древко новое, а острие – ржавое, но все равно острое. Свиридов взял багор, просунул его сквозь прутья клетки и ткнул ржавым острием узника в бок. Тот пронзительно завизжал.

– Ну, как дела, Попка? – спросил Бородин.

Попович в ответ захихикал, замахал руками. По всему было видно, что он уже немного тронулся рассудком.

– Бабу хочешь? – спросил Бородин громко и развязно.

– Не-а! – крикнул Попович. – Хлеба хочу, яйко хочу.

– Яйко хочешь? Яйко дорого стоит, а вот хлебушка корочку я тебе сейчас подкину.

Рядом стоял ящик, грубо сколоченный. Деревянная крышка с грохотом открылась, Бородин запустил туда руку и вытащил кусок заплесневелого зеленоватого хлеба, пролежавшего в ящике не меньше недели.

– Ну, Попович, держи! Только ты знаешь, хлебушек надо заработать. Денег у тебя нет, так станцуй.

– Да-да, спляши, Попович, – на всякий случай ткнув багром под ребра узника, крикнул Свиридов.

Попович расправил плечи и стал судорожно дергаться посреди клетки, хлопая себя руками по коленям, по худой заднице, безумно хохоча, виляя бедрами.

– Стриптиз хочу, – закричал Бородин. – А ну, давай, Попович, стриптиз!

– Стриптиз! Стриптиз! – заверещал сам танцор и молниеносно спустил до колен штаны. Затем нагнулся, показывая задницу своим мучителям.

Бородин расхохотался и хотел было острие багра всадить в тощую ягодицу, но почему-то передумал. Он зацепил крюком за ногу стриптизера, потащил на себя и тот рухнул на скользкий бетонный пол, рассадив себе нос.

– А ну, танцуй! – приказал Свиридов.

И стриптизер продолжил танец.

– Видишь, Гетман, как они у нас вышколены? Через неделю и ты будешь «Камаринскую» отплясывать. Устроим конкурс художественной самодеятельности. Главный приз – буханка хлеба. Так что готовься. А если танец будет хорош, то получишь еще одну или две сигареты и подарим тебе порнографический снимок. Будешь, глядя на него, мастурбировать, если, конечно, силы у тебя останутся.

Гетман зарычал и бросился на клетку, принялся трясти прутья. Но те были наглухо замурованы в бетон и даже не дрогнули, лишь едва слышно зазвенели, трясся сам Гетман.

А Бородин со Свиридовым гоготали:

– Во дает! Думает, сможет выбраться, думает сломать эти прутья. А ты зубами попробуй, может, перегрызешь. Небось, металлокерамика во рту по шестьдесят баксов за зуб?

Но грызть ржавые прутья Гетман не стал. Он беспомощно опустил руки и забился в угол клетки.

– Вот там и сиди.

В других клетках тоже произошло оживление. Послышались вздохи, стоны, хохот и едва слышный, сдавленный плач.

– А кто это там слезу пустил? Небось, новенький? – спросил Свиридов.

– Где охрана, кстати? – обратился Бородин к Поповичу. – Что, пошли погреться на солнышке?

Попович принялся тыкать пальцами в бетонный потолок.

– Ага, понятно, – сказал Бородин. – Мы здесь работаем, деньгу выколачиваем, а они отдыхают. Надо будет ввалить, расслабились ребята. А все-таки, Попович, дрянь у тебя родственники. Да и жене оказался ты не нужен. Не хотят за тебя сто тысяч отдать.

Попович завизжал и заплакал. А затем принялся пронзительно кричать:

– Сука! Сука! Бл..ь!

– Конечно, сука, конечно, бл..ь, – сказал Бородин. – Была бы хорошей женщиной, выкупила бы тебя из неволи. – Мы и фотографию ей твою посылали, самую лучшую выбрали, с голой задницей. А она говорит, мол, не ее это муж и трахается напропалую с твоими дружками.

Попович задрожал, наклонил голову, а затем бросился к двери с мольбой глядя на Свиридова с Бородиным, начал просительным тоном:

– Я же дал вам адреса. И их сюда, ко мне в клетку!

Ко мне! У них тоже деньги есть, много денег".

– А вот не учи нас кого брать.

Попович заплакал и принялся ковыряться мизинцем в замке.

– Смотри, палец сломаешь, придурок! И соплю будет нечем вытереть. А ну, убери руки с замка! – и Бородин заехал ногой по прутьям клетки. Та вздрогнула, Попович отдернул руку и сунул грязный палец в рот. – Ам! Ам!

– Вот так-то лучше будет, – сказал Свиридов.

На сегодняшний день в клетках находилось восемь заключенных. Еще четыре клетки были пустыми.

– Так где же эта чертова охрана? – выругался Бородин. – Пусть примут груз. Мы доставили, свое дело сделали. Сидеть в этой сырости нам не хочется.

Правда?

– Да, правда, – ответил Свиридов.

Затем подошел к железному ящику, прикрепленному к стене, открыл крышку и нажал красную кнопку. Минуты через две послышался грохот бегущих людей и появились трое здоровенных парней в фуфайках, с дубинками на поясах.

– Где вы бегаете? – спросил Бородин.

– Мы вышли погреться.

– Погреться, погреться… А если кто-нибудь сдохнет, что тогда?

– Ну, мы…

– Да ладно. Хорошо что мы пришли, а не Чурбаков, иначе бы вам головы не сносить. Сами бы в клетки сели.

На ваше место заступить желающих – пруд пруди. Такие деньги вам платят, а вы сачкуете.

– Да ладно тебе, – бросил тот, что был постарше.

– Что ты мне «ладкаешь»? – огрызнулся Бородин. – Скажу Вадиму Семеновичу и кранты тебе, Боря, понял?

– Понял, понял. Но ты же не скажешь?

– Ладно, не скажу. На этот раз прощаю. Примите груз, вон сидит в третьей клетке.

Охранники подошли и как животное принялись осматривать Гетмана.

– А взять с него что-нибудь можно?

– Можешь драные штаны забрать, можешь пиджак. Кстати, часы у него остались. Эй, Гетман, дай котлы сюда!

Гетман подполз к решетке и просунул левую руку.

– Отщелкни, – приказал Бородин охраннику.

Тот снял дорогие швейцарские часы, полюбовался на них.

– Небось, противоударные. Наши бы уже рассыпались, а этим хоть бы что! И в воду его окунали, и колотили, а они как новенькие, – Бородин повертел часы в руке, затем защелкнул на своем запястье.

– На хрена тебе вторые? – сказал Свиридов, причем, часы были одинаковые, почти одной и той же фирмы.

– А тебе зачем? – ответил Бородин.

– Дай поносить. Я такие хорошие давно не носил.

– Не могу, – сказал Бородин. – Чурбаков сказал все хвосты прятать. Ни галстуки, ни ремни, ни ботинки – ничего. Все в сейф.

– Ну вот я и положу, – сказал Свиридов.

– Положишь, положишь. Только потом не найдешь.

Так что лучше я сам положу.

– Ну, как знаешь.

Среди общего шума никто не услышал шагов. Лишь только послышался скрежет металлической двери, как все – и пленники и охрана – замолкли. Было слышно даже как капает с потолка вода. В рукотворную пещеру вошел Чурбаков. Он приторно улыбался, словно медицинское светило на обходе в больнице. Он шел вдоль клеток, время от времени останавливался и подзывал заключенных к себе пальцем. Те панически боялись его, но слушались, подходили, как кролики подползают к удаву, заискивающе смотрели ему в глаза.

– Ну как, жалоб нет? – интересовался Вадим Семенович, склонив голову к плечу. – Не обижают вас?

– Никак нет, товарищ начальник! – заученно отвечали узники, хотя по их глазам было понятно совсем обратное.

– Тогда сладеньким вас побалую.

Он доставал резинку «Stimorol» и выщелкивал из обертки подушечки на подставленные ладони.

– Наедку с них, конечно, никакого, но кислотно-щелочной баланс восстановите. А главное – кариеса не будет, потому что нет у меня здесь стоматолога, одни банкиры, да бизнесмены. Человеку плохо станет, так помочь некому будет.