Принцесса на алмазах. Белая гвардия-2

Разумеется, ребятки Мтанги — на сей раз одетые под стать «Мажестику» и державшиеся гораздо вежливее, чем в том отельчике, все же поболтали с портье. О котором на сей раз не известно Мазуру, осведомитель он, или нет — Мтанга эту тему обошел. Хотя, конечно, у него и в «Мажестике» должна быть агентура.

И снова — никакой полезной информации. Ранним утром уверенно державшийся белый господин снял номер для доктора Мукузели — не самый лучший здесь, но и не самый дешевый — так, серединка на половинку, добротный средний уровень. Портье, как и его коллега в «приюте любви», не особенно приглядывался к визитеру — он вполне вписывался в окружающую обстановку, и в его желании не было ничего необычного — опять-таки не десятый и даже не сотый. Так что точного описания внешности портье дать не мог. Правда, судя по времени, действовали два разных человека — когда второй приехал в «Мажестик», первый как раз покидал тот отельчик — и никаким чудом не мог бы сюда успеть, даже на гоночной машине. Ну что же, еще одно доказательство, что Мукузели опекает кто-то серьезный, располагающий и агентурной сетью, и приличными деньгами: «Мажестик» — удовольствие дорогое…

Других следов не имелось — Мукузели со свитой из тех самых трех субъектов прибыл в «Мажестик» на машине одного из них, так что здесь не за что зацепиться…

Проинструктированный заранее, Мазур почти сразу же высмотрел рядом с дверью едва заметную кнопку звонка, нажал. Ничего не услышал — что ж, номер обширен, а звонок наверняка не верещит пронзительно, а заливается мягкой трелью…

Мукузели открыл почти сразу же — без пиджака и катабубу, в белоснежной сорочке с полураспущенным узлом галстука. Вежливо предложил пройти, провел в роскошную гостиную. Сняв фуражку, Мазур устроился в уютном кожаном кресле за низким столиком, вежливо, но твердо отказавшись от любого угощения. Воцарилось выжидательное молчание. Мазур его нарушил первым:

— Полагаю, мне следует представиться более подробно?

Действительно, с доктором поработали неплохие специалисты (и наверняка высокооплачиваемые), сделавшие все, чтобы тот без пластической операции получил наибольшее сходство с Патрисом Лумумбой: и волосы курчавятся, и бородка повторяет Патрисовскую, и очки в точности такие же. Сходство несомненное. Старая сволочь, подумал Мазур без всякого раздражения. Лумумба, конечно, немало провалил и напортачил, одно о нем можно сказать твердо: в жизни никому не продавался, иначе, вполне возможно, и посейчас был бы жив…

— В этом нет никакой необходимости, господин полковник, месье Иванов, — не без некоторой вкрадчивости произнес Мукузели. — Вы в последнее время стали в столице весьма заметной фигурой, о которой не могли не рассказать даже скромному изгнаннику вроде меня, столько лет проведшему вдали от Родины…

Мазур подумал: интересно, кто же тебе, скотина этакая, рассказал? Полное впечатление, что, кроме подробного рассказа, еще и фотографии показывали: когда он открыл дверь, в глазах мелькнуло такое выражение, словно он Мазура узнал.

Он сказал с легкой усмешкой:

— Вот уж никак не считал себя заметной фигурой…

— Что вы хотите, — примерно с такой же усмешкой чуть развел руками Мукузели. — Это Африка, дорогой товарищ Иванов… («товарища» он с некоторым напрягом произнес по-русски). Любые интересные новости разлетаются мгновенно. Вы столько раз появлялись на публике сначала возле покойного генералиссимуса, а теперь возле мадемуазель Олонго, что поневоле стали заметной фигурой… да и в советской форме вас видели несколько раз любители почесать языком. В конце концов, вы не особенно и скрывали, кто вы такой — а сплетничать у нас любят во всех слоях общества… И теперь я, хоть человек я и старый, много повидавший в этой жизни, все же сгораю от любопытства. Что вас ко мне привело? Полагаю, не простое любопытство? Вряд ли моя скромная персона могла заинтересовать серьезного человека настолько, чтобы вы явились просто поглазеть и поболтать. Подозреваю, у вас ко мне какое-то дело? Или поручение?

Мазур — собственно, не имевший инструкций разыгрывать дипломата и плести хитрые словесные кружева — сказал спокойно:

— Ваша проницательность делает вам честь, доктор… Действительно, я к вам пришел не по собственному почину. Я не дипломат, а военный, поэтому позвольте попросту…

— О, разумеемся! — воскликнул Мукузели. — Я тоже не дипломат, человек простой, можно сказать, из народной толщи, так что буду вам только благодарен, если вы станете говорить откровенно прямо…

Прохвост, не без некоторого восхищения подумал Мазур. Пролетарий от сохи, ага. Вряд ли в понятие «народная толща» вписывается папаша-лесоторговец — не миллионер, конечно, но и не мелкая сошка, в колониальные времена как сыр в масле катался…

— Вы, конечно, слышали, что сейчас новый курс? — спросил Мазур. — Некоторые прискорбные перегибы, имевшие место в недавнем прошлом, осуждены…

— Но не публично, — мягко сказал доктор Мукузели.

— Всему свое время, — сказал Мазур. — Я не политик, я военный, к тому же моряк. И знаю твердо: никогда не нужно крутить штурвал слишком резко, этак и корабль можно перевернуть… Реформы нужно проводить медленно и осторожно…

Он сейчас нимало не кривил душой и излагал собственные мысли: видел, да хотя бы в том же Эль-Бахлаке, как легко проводимые резко реформы могут обернуться кровавой неразберихой, где воюют все со всеми, а реформаторы сплошь и рядом гибнут, порой нелепо и глупо — собственно, и с Лумумбой произошло нечто подобное, горячая была головушка, торопился перевернуть жизнь с маху, а такое опасно и чревато…

— Возможно, вы и правы, — сказал Мукузели, глядя выжидательно (болтун, конечно, жуткий, но сейчас явно решил больше слушать, чем говорить).

— Корабль, я бы сказал, медленно разворачивается в сторону развития демократии, — сказал Мазур. — И ваше присутствие здесь, и некоторые другие события — явное тому свидетельство…

— О да, — сказал Мукузели с легкой улыбочкой. — Во изменение намерений покойного генералиссимуса решено и при монархии не распускать парламент, а просто провести новые выборы… Демократия продвинулась настолько, что состоится новый референдум, на котором будут решать, оставаться стране республикой или все же стать королевством…

— Но вас мысли о королевстве не прельщают? — небрежно спросил Мазур.

— Откровенно говоря, да. Я всегда был сторонником парламентской республики… но, разумеется, обязан буду уважать выбор народа, — хитрая улыбочка стала еще шире. — Правда, у меня отчего-то предчувствие, что референдум приведет к тому, что большинство проголосует за монархию. Этим занимаются крупные специалисты по референдумам и прочим демократическим процедурам…

— Предположим, — сказал Мазур. — И как вы видите свое будущее при монархии?

— Как политического деятеля, действующего в рамках законов и в интересах демократии, — немедленно откликнулся Мукузели, в эту минуту чем-то неуловимо напоминавший Панкратова. С одной разницей: Панкратов твердо верил в то, что говорил, а с этим нельзя быть уверенным…

— Будете выдвигать свою кандидатуру в парламент?

— Разумеется, — сказал Мукузели.

— Для политического деятеля, действующего в рамках закона и в интересах демократии, может отыскаться и более высокая должность, — сказал Мазур.

— Какая же?

— Я уполномочен… ну, разумеется, в том случае, если народ все же большинством одобрит монархию… предложить вам кресло члена Королевского Совета, и титул графа, — сказал Мазур. — Королевский Совет, по замыслам, будет чисто совещательным органом при королеве, но, мне кажется, что членство в нем — гораздо более высокий пост…

— Что может быть выше поста народного избранника? — произнес Мукузели, теперь еще больше напоминая Мазуру Панкратова.

— Значит, вы отказываетесь? Вот так, с ходу? Ничего не обдумывая?

— Вы, надо отдать вам должное, полковник, действуете, я бы признал, тонко, — сказал Мукузели. — Вернее, те… или та… кто вас послал. Никаких вульгарных чеков, выложенных на стол… Вы знаете, меня не впервые пытаются подкупать, но раньше все выглядело гораздо примитивнее.