Зэками не рождаются

«Как переменчива судьба, — тягостно размышлял Осинин, когда шел назад в камеру, заложив руки за спину, как это полагалось по тюремному уставу. — Главное не сломаться, не распускать нюни, мы еще пободаемся».

И поэтому, когда он вошел в камеру, он не стал плакаться на неудачу и никому ничего объяснять.

Глава тридцать седьмая

Людоеда спас лес. Так во всяком случае ему казалось.

Было уже за полночь. Светила луна. Но в лесной чащобе было темно. Пробираться сквозь густой пахучий лес было тяжело, но Котенкин пер напрямик, словно буйвол, куда кривая выведет. Пистолет он выронил, но не стал искать, тем более что в нем не было маслят [73]. Животный страх подстегивал его, и он шел и шел, пока в изнеможении не свалился на землю и тут же захрапел.

Проснулся он от солнечного луча, который, пробившись сквозь густую листву, больно ударил ему прямо в глаза. Страшно ныли руки и ноги. Он был в наручниках! Поняв всю нелепость своего положения, Людоед в дикой ярости вскочил, подбежал к высокому пеньку и что есть силы ударил по нему наручниками, но они не поддавались, а запястья сильно заныли от боли. Тогда он, сжав зубы, вторично, взмахнув над головой сцепленными руками, резко опустил их на пенек. Наручники согнулись, но не сломались, лишь в хомутике одного браслета появилась небольшая трещина.

— Черт! — дико заорал от злости Котенкин и, размахнувшись, что есть мочи стукнул оковами об пень.

К великой радости Котенкина, руки стали на сей раз свободными, но только не запястья — на каждой руке красовалось по металлическому изогнутому браслету.

Сбить их было невозможно.

Но все равно Людоед остался доволен. В конце концов он попробует спрятать наручники под рукава, хотя это было трудно.

Котенкин огляделся. К его удивлению, лес в том месте, где он стоял, оказался редким. Присмотревшись повнимательнее, он, к своему ужасу, заметил невдалеке людей… Там, всего в двухстах метрах от него, была поляна, а чуть далее шоссе!

Женщина-блондинка с крупным задом и модным бюстом дико хохотала, видимо, над анекдотом, который рассказывал пожилой усатый горец. Двое кавказцев жарили шашлык, а третий, видимо шофер, ковырялся в двигателе.

«Наверное, отдохнуть решили, а может быть, начнут девку по очереди трахать, — подумал Людоед, — надо сваливать отсюда». И он, пошатываясь, медленно пошел по лесу, испытывая жажду и голод, в сторону горного села, где жил его приятель-кузнец, с которым вместе отбывал меру наказания в Коми, на «Княжпогосте». О нем Котенкин вспомнил только сейчас.

К вечеру, когда немного стемнело, Котенкин осмелился выйти на шоссе и остановил грузовую машину, которая подвезла его до перекрестка, откуда было рукой подать до нужного поселка.

Людоед подошел к окну кузнеца и тихо постучал браслетом в окно.

— Кто там? — послышался тонкий женский голос.

— Костю позовите.

— Игорь?! Какими судьбами? Чего так долго не показывался?

Вышедший кузнец сразу не узнал Людоеда и обнял его, прижавшись щекой к щеке по кавказскому обычаю.

— Да все дела, дела, по командировкам мотаюсь, я ведь снабженец.

— Понятно, а ко мне чего пожаловал? Просто так или дела?

— Да вот, по нужде, — простецки улыбнулся Игорь. — Поддатый был, нахулиганил малость, а мент один прицепился, пришлось ему рожу набить.

— Ничтяк, их бить через одного надо, чтобы грабки не распускали, — с восхищением проговорил кузнец. — Беспределом и рэкетом занимаются, твари, вместо того, чтобы закон блюсти.

— Короче, — показал Людоед свои оковы кузнецу, — это по твоей части.

— Ты их разбил? — поразился Костя.

— Да, но не совсем.

— Я их сейчас быстро раскоцаю. Заходи.

— Смотри, чтобы никто не видел.

Через двадцать минут кузнец быстро распилил наручники. Запястья Людоеда распухли и напоминали взбухшее тесто.

— Ты бы поел чего-нибудь, — предложил Костя.

— Да не мешало бы, с утра маковой росинки во рту не было.

Черезнесколько минут кузнец принес огромную бутылку чачи, соус и помидоры.

— Ну, давай, за встречу, — возбужденно проговорил кузнец. Ему льстило выпивать с Людоедом, который был одним из авторитетов в зоне.

Глава тридцать восьмая

После шоковой встречи с новым следователем Осинин замкнулся — почти ни с кем не разговаривал, был мрачным и скованным, целыми часами расхаживал по камере, когда все спали и исчезал едкий табачный дым, или отлеживался на кровати, укрывшись одеялом, обдумывая и анализируя свое поведение.

— Ты чего, погнал, Витек? — участливо спрашивали его сокамерники, — плюй ты на все. Что будет — то будет.

«Зачем мне, семейному человеку, понадобилось связываться с непутевой девкой? Как я теперь посмотрю в глаза Тоне? Чем объяснить ей свое поведение? Я виноват во всем».

Так казнил он самого себя, не находя оправдания. И теперь, если парень умрет до суда от тяжелых ран, ему могут, согласно новой статье, которую решил применить к нему следователь, вмазать не меньше червонца. На справедливость он не рассчитывал. Разве можно в нашем государстве добиться какой-либо справедливости?

Подумать только, что судьбу человека решает какая-то троица людей — судья и двое заседателей! Последние, как правило, никогда не перечат судье в принимаемых им решениях. А если найдутся строптивые, умные и справедливые заседатели, то их тут же отзывают под любым благовидным предлогом, как несправляющихся со своими обязанностями.

Так уж устроена наша судебная система. А о том, чтобы вести судебное расследование с привлечением двенадцати присяжных заседателей, дабы все решалось правильно и «по уму», как у нормальных людей, нет, об этом и разговора не может быть. Ведь у нас же «диктатура… пролетариата?!», или, правильнее сказать, «диктатура партократа».

Но в любом случае Осинин не думал сдаваться, тем более что не в его правилах было складывать оружие без боя.

Надо было прежде всего создать стройную систему защиты, отказаться от второго следователя ввиду его предвзятости и вызвать толкового адвоката.

Глава тридцать девятая

Махачкала с ее колоритными базарами и великолепными горами, гордо возвышающимися над городом, поразила даже такого циника, как Людоед. Но ему было не до лирики. За несколько недель скитаний он оброс, осунулся и поизносился.

Поэтому, добравшись до ближайшей бани, он побрился, оставив усы и небольшую бородку, вымылся и облачился в новенький костюм и белоснежную рубашку. Взглянув в зеркало, Людоед не узнал самого себя. Он преобразился. «Ничтяк, — подумал он довольно. — Как только меня менты не заграбастали? Они же ведь только бичей и хапают», — подумал Котенкин, хотя в принципе он ошибался.

Бичей как раз таки на Кавказе не трогали. Грязные, замызганные, с длинными черными ногтями и нечесанными патлами, они бесцельно шлялись по городу, никому не было до них дела. В милицию забирали в основном молодых бичевок, чтобы использовать их для мытья полов в отделении милиции.

Фруктов и овощей здесь было навалом, «ешь даром — не хочу». Вместо бани по вечерам теплое, как парное молоко, море, а что еще надо бродяге?

Поздно вечером Котенкин нашел на окраине города улицу, где проживал бывший летчик, которому он по дешевке продал почти новую автомашину, которую отобрал у частного таксиста в аэропорту, задушив удавкой.

Людоед знал, что летчик Сафронов, которого за пьянство уволили из авиации, был убежденным холостяком, и он надеялся остановиться у него на ночь или на несколько дней.

Звонить пришлось долго.

— Кто это? — послышался хриплый недовольный голос.

— Свои. Славик, это я, Игорь.

— Какой еще Игорь? — открыл дверь летчик. Он был в стельку пьяным и еле держался на ногах. — Входи. А-а. Да тебя не узнать. Смотри ты, вырядился.