Фартовые деньги

Но Шпиндель спрашивать не стал. Он начал рассказывать, как ловко ему удалось смыться.

— Там, блин, за мной такой кабан погнался — я бу-бу! Килограмм на двести! А я — шнырь! — и между гаражей проскочил. Он и передом, и боком, и раком — и ни хрена пролезть не может! Мата нагнул — во! А я — фьють! — в тот двор, рынок обежал — и сюда.

— Молодец, — иронически похвалил Епиха. — Ты, бля, как неуловимый Джо! Которого никто не ловит, потому что он на хрен никому не нужен. Видишь, бля, какие бабки крутые взяли?

И он потряс мятыми бумажками из кошелька.

— А коробку смотрел? — спросил Шпиндель.

— Нет. Там какая-то фигня электронная.

Но Шпиндель уже полез расковыривать серебристую заклейку на плоской стороне коробки. Трык! — коробка открылась, и на цементный пол подвальной комнатушки с шорохом и шлепаньем, одна за одной посыпались заклеенные бумажной лентой с печатями пачки зеленоватых купюр с овальными портретами лысоватого мужика и нерусскими буквами…

— Баксы! — вырвалось у Епихи и Шпинделя почти одновременно…

СУРОВОЕ ДЕЛО

Толстый мужик, неудачно пытавшийся поймать Шпинделя, в это самое время, запыхавшись и отдуваясь, возвращался на аллею. Он вовремя вспомнил, что, пустившись в погоню, оставил свои пакеты с покупками каким-то незнакомым бабам. Денег в них, конечно, не было, но продуктов лежало рублей на полтораста. Фиг его знает, бабы, конечно, вроде приличные, но нынче все воруют… А он как-никак почти полчаса безуспешно бегал вокруг гаражей и по дворам.

На аллее, когда он там появился, обнаружилась небольшая толпа, стояли «Скорая» и милицейский «уазик», расхаживало несколько милиционеров в форме и в штатском. Фотограф прятал в футляр камеру со вспышкой, какая-то дама что-то разглядывала в кустах. Другие свидетелей опрашивали. Служебно-розыскная собака виновато скулила — не могла унюхать след на мокром асфальте и сырой траве — дождь все еще моросил. Два мрачных санитара под командой толстой врачихи в кожаной куртке поверх белого халата запихивали в «Скорую» носилки. На носилках лежало тело, укрытое с головой, так сказать, по-покойницки, а около бордюрного камня, на асфальте, сиротливо валялись авоськи с картошкой и огурцами. Капли дождя нет-нет да и попадали в небольшую багровую лужицу, разбавляя кровь водицей…

Бабы, которым толстяк оставлял свои пакеты, никуда не делись. Они что-то рассказывали оперу в штатском.

— Вот, вот он! — загалдели они, указывая на толстого мужика. Тот даже испугался, потому что менты сразу начали на него смотреть, а собака загавкала. Еще, блин, заподозрят, будто он сумку вырвал или бабку затоптал…

Но выяснилось, что бабы просто объясняли оперу: мол, именно он за одним из грабителей погнался, оставив нам свои пакеты. Как раз за тем, который, удирая, толканул старушку.

— Документы предъявите, пожалуйста! — вежливо попросил опер у толстяка.

Тот предъявил и оказался Жулиным Василием Борисовичем.

— Василий Борисович, вы грабителей разглядели?

— Одного только. Невысокий такой, тощенький, в джинсовом костюме. Но прыткий — успел через гаражи проскочить, а мне их обежать пришлось. Не протиснуться было. Куда побежал — черт его знает, там двор проходной на три стороны.

— А второго, значит, не разглядели?

— Я ж шел-то впереди! Слышу, женщина кричит: «Ой!» Обернулся — как раз этот хлюст налетел на старушку, сшиб с ног — и бегом в кусты! Я вот этим девушкам пакеты оставил и за ним… Вы про второго у самой женщины спросите, она этого должна была рассмотреть.

— К сожалению, — произнес опер с явным удивлением, — исчезла она куда-то.

— Наверно, сама за парнем погналась, — предположил Жулин.

— Нет, — сказала одна из женщин, которым Василий Борисович оставлял свои пакеты. — Второй парень куда-то вправо побежал, к забору. Я, правда, только видела, как кусты шевелятся, самого не разглядела. А эта, потерпевшая, мимо нас по аллее побежала. Прямо вперед. Напугалась, наверно, сильно…

— А по-моему, — заметила вторая, — она больше всего испугалась, когда мы с Аленой стали кричать: «Милиция! Милиция!»

— Не ошибаетесь? — спросил опер. — Это точно?

— Мне так показалось… Мы ж вообще-то из-за этой бабушки кричать стали. Увидели, что она не встает и не шевелится, потом кровь разглядели — и заорали. Ужас, правда, ни за что ни про что…

— Она что ж, до смерти убилась? — охнул Жулин.

— «Скорая» поздно приехала, — произнесла сокрушенно та, которую назвали Аленой. — Я слышала, вроде бы перелом основания черепа…

— Надо же!

— Спасибо, — сказал опер. — Василий Борисович, дайте свой домашний телефон, пожалуйста. Вы нам можете понадобиться.

Жулин продиктовал телефон, забрал пакеты и пошел в том же направлении по аллее, в каком двигался до происшествия.

Аллея вывела его на небольшую площадь, ему надо было обойти ее по краю и свернуть в боковую улицу. У тротуара стояло несколько легковых автомобилей. Когда Василий Борисович проходил мимо малиновой «девятки» с тонированными стеклами, дверца машины неожиданно распахнулась, и оттуда выскочила та самая женщина, которую ограбили.

— Извините, — сказала она, — я вам даже «спасибо» не сказала…

— Не за что, — отмахнулся Жулин. — Не догнал я этого подонка. А вы чего ж убежали-то? Там милиционеры вас хотят расспросить, что и как… Вы ж второго видели, а я нет.

— Ой, — сказала женщина, — давайте не будем об этом на улице, а? Садитесь в нашу машину, там и поговорим…

И уселась на переднее сиденье рядом с водителем. Жулин неловко полез на заднее, разумеется, держа в руках пакеты с покупками. Сел и отчего-то забеспокоился.

В машине за рулем сидел крупный мужик, габаритами не меньше Жулина, но явно помоложе и покрепче. А на заднем сиденье располагался еще один. Не успел Василий Борисович ерзнуть назад к дверце, как откуда ни возьмись появился третий, сильным движением корпуса отпихнул Жулина на середину и уселся рядом. Клац! — дверца захлопнулась, а «девятка», зафырчав мотором, круто вывернула от тротуара на мостовую и понеслась прочь от площади. Жулин так опешил, что пришел в себя лишь через пару минут.

— Вы что? — испуганно пробормотал толстяк. — Куда везете?

— Молчи, сука! — И в мягкий бок Жулина уперлось пистолетное дуло.

— Да что вы… — охнул Жулин. — Не брал я вашей сумки!

Бац! — его крепко двинули пистолетом по голове, и Василий Борисович потерял сознание…

Очнулся он не скоро, только тогда, когда его уже выволокли из машины и тащили под руки в наручниках. Судя по всему, пока он был без памяти, «девятка» успела выехать куда-то за город и находилась на безлюдной территории какого-то заброшенного склада.

Жулина сперва втащили через ворота в приземистое, длинное кирпичное здание, а потом доволокли до открытого канализационного люка в асфальтовом полу и поставили на колени, держа с двух сторон за локти скованных рук и нагнув его лицом к колодцу, источавшему жуткую вонь.

— Значит, ты одного парня хорошо запомнил? — спросил спокойный голос откуда-то из-за спины.

— Да, — еле ворочая присохшим от страха языком, произнес Василий Борисович.

— Если его тебе предъявят, опознать сможешь?

— Да…

— Спасибо, — произнесли сзади. — Больше вопросов не имею!

Дут! — выстрел из пистолета с глушителем ударил как раз в тот момент, когда Жулин подумал, что его собираются отпустить. Пуля вонзилась в затылок, просверлила череп насквозь и вылетела через правый глаз вместе со студнеобразными ошметками, кровью и мозгом. Труп обмяк и шмякнулся на пол. Один из тех, что держал Жулина за локти, расстегнул и снял с убитого наручники, ухватил за лодыжки и спихнул в колодец, где журчала прокатывающаяся по коллекторам вонючая мутно-зеленая жижа.

— Зачем ты его? — испуганно взвизгнула «потерпевшая». — Он же ничего нам не сделал…

— Он слишком много знал, — ответил тот, кто застрелил Жулина. — Во-первых, пацана видел в лицо, а во-вторых — тебя. Если его менты допросят, то могут выйти и на эту шелупонь, которая тебя, корову траханую, облапошила, и за тебя зацепиться.