Белая гвардия

Слишком мало оказалось времени в распоряжении Мтанги. Разумеется, он немедленно сграбасталтех собутыльников агента, кого тот помнил. Допрашивал лично, но ничегошеньки не добился: все четверо, содрогаясь от похмельного ужаса, твердили одно: лично они столь кощунственных и вражьих разговоров в «Килиманджаро» вчера не вели, и не упомнят, чтобы кто-нибудь вел. В детали допроса полковник вдавался скупо, но по некоторым обмолвкам можно было легко догадаться, что чересчур ужактивные методы следствия применить, к сожалению, не представляется возможным. Трое — сынки весьма небедных и влиятельных людей, четвертый к тому же еще и представляет собой элиту ВВС, пилот одного из шести имеющихся у Папы истребителей. Руки особо не распустишь. Кроме того, эта четверка, как и журналист, плохо помнила, кто с ними был в тот вечер: да, вроде бы еще трое, исключая репортера, но не постоянные члены компании, а случайные какие-то, полузнакомые, при хорошем загуле такое случается сплошь и рядом…

Так что нервы у всех посвященных были на пределе. Мтанга, изучивший подступы и окрестности, считал, что снайперполностью исключается — с ним во время затянувшегося надолго военного совета с выездом на место согласились и Мазур, и Леон, и Лаврик. Лицей и близлежащие здания расположены так, что для снайпера — даже окажись он камикадзе — нашлось бы не более полудюжины точек, и все до одной нетрудно взять под контроль. В здании лицея попросту не сыщется такого местечка, где мог бы укрыться и остаться незамеченным снайпер.

Отсюда прямо-таки автоматически вытекало: коли уж речь идет о стрельбе, это будет не снайпер. Стрелок, сто процентов, вооружен будет пистолетом или… Или коротким автоматом, который легко спрятать под одеждой.

Выбор кандидатур невелик. Либо кто-то из старших лицеисток — малолетней сопляшке такое дело не поручат, все равно у нее не получится. Либо кто-то из персонала, вплоть до монахинь. Либо кто-то из свиты Папы. Либо, посмотрим правде в глаза, кто-то из тех, кто охраняет сейчас Папу с автоматом под пиджаком. Четыре варианта — причем, увы, последний выглядит самым реальным, учитывая многочисленные прецеденты. Именно поэтому каждый из телохранителей, и Мазур в том числе, четко знал, кого именно из собратьев должен держать на глазах, помимо посторонних…

Касаемо последних — Мазур уже прикинул, кого можно исключить заранее и бесповоротно. Во-первых, Принцессу — не из особого к ней доверия, а исключительно оттого, что ей попросту негде спрятать пистолет, даже небольшой. Во-вторых, как уже прикидывали, три четверти лицеисток — по причине малолетства и проистекающей отсюда безвредности. Ну и, конечно, самого Папу. Все остальные, чисто теоретически, остаются под подозрением, и их достаточно много, чтобы оставаться в диком напряге. Себя, конечно, Мазур из этого списка исключал, своих ребят тоже, и Лаврика — а вот того же Мтангу, пусть опять-таки чисто теоретически, в списке придется оставить, не ставя о том, понятно, в известность…

Мазур в который раз думал одно: если все это правда, моментпокушения можно предугадать с высокой степенью точности. Сейчас, пока произносятся речи со сцены, случай все же не вполне тот: подходящие по возрасту лицеистки и «училки» все, как одна, стоят довольно далеко. На таком расстоянии из пистолета метко влепит пулю лишь исключительно хорошо подготовленный стрелок, которого долго тренировали опытные инструкторы, — а среди подозреваемых женского пола таковым просто неоткуда взяться. У Мтанги и здесь должна быть своя агентура, уж он-то знал бы, начни кто-то из юбокусердно тренироваться в стрельбе.

На этойстадии гораздо предпочтительнее подозревать кого-то из охраны: они как раз отлично выучены стрельбе, немало их располагается у шести дверец в зал — что дает некоторые шансы, сделав свое гнусное дело, попытаться спастись бегством. Правда, вполне может оказаться так, что супостата вопреки его расчетам непосредственный начальник поставил дальше всех от Папы — и тут уж не поспоришь, не упрешься, что хочешь стоять в другом месте, кто б тебя спрашивал…

Самые роскошные шансы, конечно — у людей из Папиной свиты. Пальнуть в широченную спину с двух шагов — чего уж проще… Но никому из них при таком раскладе не уйти — а никто из них не подходит на роль камикадзе, готового пожертвовать жизнью фанатика, так говорил Мтанга, а он их знает гораздо лучше…

Вот когда кончатся речи и начнется движение… Папа вскоре договорит, пока будут аплодировать, какая-то умилительная девчушка поднесет букет цветов едва ли не с себя ростом (Мазур прекрасно помнил все детали церемонии), а вот потом… Потом Папа в сопровождении свиты направится к высокой двустворчатой двери в торце зала, двое охранником распахнут створки на себя, за дверью обнаружится натянутая поперек ленточка, закрывающая путь в крытый стеклянный переход, ведущий в новый корпус. Папа, естественно, ее перережет и во главе присутствующих пройдется по новостройке…

Вот этотмомент, после вручения букета, и есть критический. Охрана начнет поспешную, массированную передвижку, и, если стрелок все же среди них, он, не вызывая подозрений, может оказаться близко… А любая из подходящих по возрасту девиц, классных дам, учительниц, монашек может высадить магазин или барабан практически в упор… ну, предположим, весьне дадут, ее быстренько срежут, но пару выстрелов сделать успеет. Вот тут и смотри в оба. Папа, уже предупрежденный о возможном покушении, бронежилет надевать отказался — и, между прочим, был прав, бессмысленно, если целить будут в голову, никакой бронежилет не поможет… Все же он прекрасно держится, зная, что в него в любой миг могут шарахнуть, твердый мужик, чего уж там… Ага!

Не зная языка, Мазур мог бы принять молчание Папы за очередную паузу — но, судя по бурным аплодисментам, президент именно что закончил речь. Так, все по протоколу — справа распахнулась высокая дверь, за ней маячит охранник, и пожилая дама в униформе училки, расплывшись в умиленной улыбке, легонько подталкивает ладонью в плечико чернокожую девчушку лет семи, обеими руками держащую перед собой здоровенную охапку цветов с длинными стеблями. Все согласно регламенту: дверь бесшумно закрывается, девчушка, прикусившая губку от усердия, робости и торжественности момента, проходит меж двумя шеренгами школьниц, оказавшись в широком проходе, по прямой идет к сцене, где тоже расцвели во множестве умиленные улыбки…

Вот за ней, естественно, Мазур наблюдал в последнюю очередь, краешком глаза, уделяя все внимание своим главным объектам.

И все равно, возникла некая заноза.

Кровь из носу, что-то здесь было неправильно, хоть он и не понимал, что…

Однако предчувствие беды, много раз не подводившее, становилось все сильнее. Что-то такое включилось в подсознании, не выливавшееся пока в конкретные мысли. Оно было… и тогда Мазур перевел всевынимание на кроху.

Ничего странного, что она держится так скованно и смотрит чуть ли не со страхом — доводись ему в ее годы подносить букет тогдашнему генсеку, он выглядел бы не лучше, оцепеневши от торжественного ужаса. А вот то, как она держит букет…

Вот именно. Она его неправильнодержит.

Вместо того, чтобы обхватить этот сноп двумя руками, прижимает его к груди одной левой, а правая почему-то чуть ли не по локоть скрыта внутрибукета, в гуще пронзительно-зеленых стеблей, это-то и неправильно, не спишешь на какие-нибудь местные традиции держать букет, отличные от европейских, — он уже не раз видел, как подобные девчушки подносили Папе цветы, и всякий раз держали букет нормально, обеими руками… Оно? Вздор, соплюшка, от горшка два вершка, даже если пистолет окажется с максимально облегченным спуском, ей попросту не хватит ни силенок, ни умения метко выстрелить с одной руки, вздор, вздор, чушь… А кто сказал, будто тот, кто ее настропалил (ну, не сама же додумалась!), непременно хотел крови? В своей очередной проповеди, несущейся по волнам эфира, Мукузели будет говорить, что ненависть к угнетателю и тирану достигла такого накала, что в него стреляют даже семилетние девочки… Ей осталось шагов десять… восемь… Нет, для растяпы Мукузели такая акция была бы чересчур искусной… но ведь с ним что-то явно произошло… он уже не прежний… шесть шагов… никто и внимания не обращает… личико у нее сосредоточенное, застывшее, ну, это ни о чем еще не говорит… видно, что ей чертовски неудобно нести букет именно так, но она старается — а уж взрослые могли бы проинструктировать заранее, что держать следует обеими руками, что же они этого не сделали? Пять шагов… Четыре… Свита лучится умиленными улыбками, И Папа тоже улыбается, готовый нагнуться и принять букет, сцена невысокая, в локоть, это, собственно, и не сцена, а именно что подмостки для ораторов… Папе эти букеты давным-давно осточертели, как и те, кто их преподносит, если только это не голубоглазые блондинки, но он изображает должный интерес и умиление… Два шага!