Трофейщик

Он поворошил лежащие перед ним бумаги. Ну, тихушник, откуда, как не от ментов, вся эта информация: домашние адреса, работа, телефоны, краткие досье — кто чем увлекается, что собирает, с кем живет… Ничего ведь про ментов не говорит, а наверняка у него там своя крутая лапа. Ну и славно, впрочем, что крутая. Виталий — человек порядочный, не продаст. Его дело, с кем дружить. А то, что Андрюша с этим быдлом покончит, — это тоже хорошо. Не любил Звягин залетных мастеров — особенно с юга. Расистом он не был, но этих рыночных заправил искренне презирал и старался избегать с ними компромиссов, а по возможности просто от них избавлялся. Любыми способами. После ночной беседы настроение его заметно поднялось — одним гадом уж точно меньше станет, Андрей свое дело знает.

— Таня, — позвал он. — Танечка! Ты проснулась?

— Твоими стараниями. — Таня вошла в комнату — фотомодель из «Плейбоя», выглядевшая вполне на свои тридцать пять, — но зато каких тридцать пять и как выглядевшая! Ей не нужно было играть двадцатилетнюю свежатинку, подтягивать кожу на лице, строить с помощью уколов и прочего дерьма грудь, сидеть на диетах; годы не смогли разрушить великолепное тело, вовремя он ее подобрал — еще немного, и сломалась бы она, сломалась от недосыпаний, изматывающей, тупой, бессмысленной работы, от очередей в магазинах, затхлый воздух метро, насыщенный испарениями нечистых тел, стер бы краски с ее лица, и, как хамелеон, она бы приняла нейтральную серо-зеленую городскую окраску. Мерзкая водка на пьянках с сослуживцами разрушила бы ее печень, налила бы дряблые мешочки под глазами, сгорбилась бы она от тяжести сумок, уродливая обувь изменила бы походку, грубые неумелые руки любовников измяли и истерли бы нежную кожу, стала бы она обычной советской бабой — смазливой, доступной, испорченной склоками и полуядовитой колбасой, с издерганными нервами и плохими зубами от растворимого кофе и польских сигарет.

Он пришел к ней на кафедру только после того, как у него появились деньги, квартира, после того, как он, выйдя с зоны, провернул несколько удачных дел, познакомился с Виталием и стал с ним работать. Лишь тогда решился Звягин навестить девочку-лаборантку, о которой помнил все кошмарные годы заключения и затем — не менее кошмарные — на воле. В институте одни бывшие коллеги с ним не здоровались, другие улыбались и протягивали руки, которые он жал, улыбался в ответ, отвечал односложно: «Да, все в порядке, лучше не вспоминать. Работаю где? Да так, по мелочам. Ошибка? Да, ошибка, что делать — жизнь. Счастливо…»

Он хорошо, во всех почти подробностях помнил этот день. Зашел в буфет на первом этаже, неожиданная робость удивила его, он с утра был совершенно спокоен и уверен в себе — нет так нет, бывали обломы и покруче в его жизни, но сейчас он стоял в бедном, хамском институтском буфете, где сосиски вразвес только для преподавателей, где под видом кофе подают едкий раствор черного порошка в теплой водичке, где на стаканах следы яркой помады, а студенты-заочники громко гогочут и вспоминают вчерашние гульбища, глупо нервничают и лапают неуклюжих сокурсниц. Сколько он ее не видел? — да, скоро будет десять лет. Не знал, застанет ли ее сегодня на работе. То, что она продолжает работать в институте, он выяснил еще в прошлом году, встретив на улице своего бывшего коллегу, но только сейчас собрался навестить. Какой она стала? Если есть муж, это в принципе не проблема, вообще ничто не проблема, если он будет ей нужен.

Поднялся на третий этаж, на знакомую кафедру литературы. Ничего за годы его отсутствия здесь, кажется, не изменилось — те же расписания семинаров и консультаций на блестящих зеленой масляной краской стенах, сверкающий паркет, одинокие неуспевающие, в надежде пересдачи зачета рыщущие в поисках преподавателей студенты с тусклыми лицами… И Таня, вдруг появившаяся из раскрывающейся высокой добротной двери в аудиторию. «Здравствуйте», — сказала она спокойно, без внешнего удивления, как будто и не было этих десяти лет. «Здравствуй, Таня» — «Вы ко мне?» — «К тебе». Он пригласил ее к себе в гости, и она согласилась просто, без вопросов и кокетства: «Хорошо, я приеду». Уже дома, выпив коньяку, поужинав почти молча, она наконец спросила его — зачем Звягин ее пригласил, что ему от нее нужно. Про его подвиги она, конечно, знала. То, что сейчас он не был похож на добропорядочного функционера, — это бросалось в глаза любому. Это был период первых в его жизни больших денег. Потом, спустя несколько лет, он научился не то чтобы маскироваться, а просто посолиднел — и одеваться стал скромнее, и рестораны посещать другие, не выходящие фасадами на оживленные центральные проспекты, официальные и апробированные злачные места, где часто собирается всякая денежная шушера, а маленькие, укрытые рядами пышных деревьев на линиях Васильевского острова, приютившиеся в изломанных глубоких каменных коридорах Петроградской стороны. Но в то время он был весь на виду.

И тогда он сказал все, что хотел сказать, — слова были готовы давно. Спокойным тихим голосом, сидя в кресле и внешне почти равнодушно Звягин предложил Тане жить у него и с ним. Он высказал и все, что думает по поводу женитьбы, если она этого вдруг захочет, если вообще захочет дальше находиться у него после такого монолога. На его взгляд, записываться не стоит, он не хочет ее связывать, жизнь у него опасная, мало ли что может случиться…

Таня молчала, потом лениво поднялась с кресла и спокойно сказала: «Кофе есть у тебя? Я сварю», — и пошла на кухню. До этой минуты она была со Звягиным на «вы» — по старой привычке, сохранившейся еще с тех пор, когда они встречались в гостях и он пел песни Галича под гитару, а она — совсем молоденькая девочка — забивалась в угол и оттуда влюбленными глазами впивалась в Александра Евгеньевича — блистательного, умного, неотразимого… «Так как?» — спросил он, выйдя вслед за ней. «Саша, ну что ты хочешь от меня? Я, когда сюда ехала, уже все поняла. Мне нужно кое-какие вещи перевезти…» Он дернулся к ней, ища ее губы, но она отстранилась: «Последнее, Саша, чтобы уже к этому не возвращаться, — больше не надо никаких вопросов, никаких объяснений, я с тобой, и все, на этом закончим, ладно?», — и сама прильнула к нему, обняла за шею, и Звягин вдруг решил дать себе передышку и перестал думать. Вообще перестал — много лет он не позволял себе так расслабиться, — стер на время из памяти; весь кошмар тюрьмы, все, чему он там научился, что успешно использовал потом, выйдя на волю, которая оказалась и не волей вовсе, а продолжением тягостной, тихой внешне, изматывающей партизанской войны, начавшейся внутри него, — войны со всем миром, в котором не было для него друзей, а были только враги или союзники.

Лишь спустя несколько месяцев, каждый день наблюдая за ней и видя, как его Танечка на глазах хорошеет, расцветает, становясь при этом спокойной, нет, не спокойной — это слишком просто, — а умиротворенной, достигшей своей, ей одной известной цели, он понял ее. Что же, думал он, что так ей мило здесь, с ним, ведь она была в курсе почти всех дел, хотя никогда не расспрашивала его? Он сам рассказывал то, что считал нужным. Опускал лишь кровавые истории, но догадывался, что мог бы и не опускать. Таня была женщиной умной, современной и с богатым воображением. Он понял, что появился вовремя. Понял всю глубину безысходности и отчаяния, в котором находилась эта женщина.

— Ну, как ты, вояка? — Она обняла сидящего Звягина сзади за плечи, он дернулся, когда Танина рука задела перевязанное плечо. — Ой, извини, пожалуйста.

— Ничего, ничего. — Он погладил ее по животу, обхватил сзади за крепкие маленькие ягодицы и притянул Танины узкие бедра к своему лицу. — Слушай, давай в «Экю» съездим? Пивка попьем хорошего, в биллиард…

— Тебе только в биллиард с одной рукой играть. Сиди, выздоравливай.

— Ну, не хочешь, как хочешь. — Звягин снова повернулся к столу и потянул к себе бумаги.

Он сам, лично будет этим заниматься. Виталий хотел было задействовать всех, но Звягин выпросил разрешения на то, чтобы самому найти этого молодого гаденыша. «Ну, если ты гарантируешь, что найдешь, то пожалуйста. Мне же легче», — просто сказал Виталий.