Батяня просит огня

– Я не знаю ни о каком береге. Я донецкий турист, и здесь, наверное, произошла какая-то ошибка. Быть может, вы просто хотите получить за меня, как за бизнесмена, выкуп?.. – завел было старую легенду Железняк.

Но Курагин, никогда не отличавшийся особым терпением, уже и так был на взводе. А глупая и, на его взгляд, неуместная ложь взбесила его окончательно. «Следователь» размахнулся и с силой ударил Железняка как раз по месту перелома.

– Ты что, сволочь, издеваться вздумал?! Быстро отвечай, кто твои товарищи, сколько их, почему вы были вооружены и какую миссию ты тут выполняешь! А не то я буду вынужден применить еще более грубую физическую силу!

Железняк от боли не услышал половины задаваемых вопросов. Но сообразил, что, пока он пребывал в бессознательном состоянии, вокруг много чего произошло.

«Если у этого человека была карта, – размышлял он между приступами дикой боли в руке, – то он уже и так многое почерпнул».

Но без конкретных устных инструкций к карте картина задания была неполной. Пока Железняк выдумывал, чего бы такого наврать, Курагин схватил прут и наотмашь хлестнул лежащего на полу человека по лицу.

– Ты будешь говорить, скотина, или мне повторить свой вопрос? Кто ты, откуда и на кого работаешь? Отвечай, ублюдок! – Курагин еще раз ударил Железняка, на этот раз уже снова по руке. Тот завыл от чудовищной боли и поднял здоровую руку, чтобы Курагин перестал его бить и выслушал.

Изувер опустил прут и стал ждать, нервно постукивая носком своего ботинка по бетонированному полу.

– Я и правда ничего не знаю. Я не помню ничего, только катастрофу, взрыв... а больше ничего... клянусь...

Курагин вне себя от злости еще раз хлестнул Железняка по руке.

«Возможно, – думал он, этот калека действительно ничего не знает. И если он действительно ничего не помнит, то его допрос – это пустая трата времени. Однако пока этот кусок мяса мог говорить и хоть что-то мог вспомнить, его нужно было прокачать по полной программе». – А учитывая, что времени у Курагина пока еще было в достатке, он все-таки решил не торопиться.

– Последний раз повторяю: кто ты, откуда, кто с тобой прибыл и на кого вы работаете? Если ты сейчас же не начнешь говорить, я в таком случае выбью из тебя всю информацию. И поверь мне, в этом-то я знаю толк!

Железняк поник перед перспективой быть замученным насмерть, как партизан в фашистских застенках. К тому же ужасно болевшая рука и плохо соображающая голова не предоставляли возможности выдумать хоть сколько-нибудь правдоподобную ложь. Скорее всего, именно на это Курагин и рассчитывал. Он взял в руки другой инструмент для пыток – что-то похожее на щипцы для ногтей, но с плоской овальной пластиной между клешнями.

– Эта штука быстро развяжет тебе язык! – Тон Курагина не предвещал ничего хорошего.

Железняк понял, что сейчас пора непременно что-нибудь рассказать. Пусть даже и близко к правде. Конечно, раскрывать все карты он не собирался, но дать какие-то отрывочные сведения по пройденному информативному куску он мог. Тем более что всех подробностей дела он и не помнил, поэтому мог, не стесняясь, врать напропалую. Тем более, рассуждал он, сейчас уже наверняка весь план изменился, потому что основные его исполнители – Лавров и Никитенко – были черт знает где и неизвестно, живы ли вообще.

– Хорошо, я скажу все, что знаю... – слабый голос измученного человека звучал в этой камере еще более жалко. Однако Курагин как прирожденный палач только улыбнулся в ответ. Его вполне устраивал подобный ход развития событий.

– Ну давай, попробуй. Только без глупостей! – сказал Курагин, поигрывая своим ужасным инструментом. – Если опять начнешь парить мне репу – тогда не обижайся.

Железняк, подбодренный таким напутствием и собравшись с силами, начал рассказывать про журнал, статью и бразильскую тлю. Он делал это очень долго и нудно, постоянно прерывался, чтобы перевести дыхание, упускал всякие подробности и в целом просто «лил воду», пытаясь выиграть хоть сколько-нибудь времени, пока в его разбитую голову придет какая-нибудь путевая мысль. Затем он рассказал про самолет и цель его вылета, но опять же опускал все мало-мальски важные детали, вплоть до имен действующих лиц и названия города. Затем Железняк закашлялся и попросил пить. Курагин нетерпеливо бросил ему лоханку с какой-то тухлой жижей, но у допрашиваемого, по-видимому, не было выбора.

Пока он покорно пил эту вонючую гадость, в его голове происходил напряженный мыслительный процесс. Основной целью было продержаться в сознании ровно столько, чтобы Курагин удостоверился в полной бесполезности Железняка как источника информации.

Наконец, снова собравшись с силами и опершись спиной о стенку, Железняк продолжил свое повествование. Когда он дошел до момента падения самолета и начал в подробностях описывать смерть несчастного гранатометчика, Курагин понял, что его банально водят за нос, и без лишних преамбул пустил в ход свой инструмент. Он поддел ноготь на здоровой руке Железняка, резко вогнал под него пластину, прижал ее щипцом и с силой дернул. Истязаемый дико заорал и начал лепетать что-то о том, что больше ничего не помнит, что ему ужасно больно и что он сейчас потеряет сознание. Но Курагин не обращал внимания на вопли жертвы – он во второй раз проделал эту операцию, выдрав ноготь с указательного пальца. Железняк дико заорал, за что тут же получил от Курагина дубинкой по переломанному суставу. Не в силах больше сопротивляться нечеловеческой боли, бедняга снова потерял сознание, истекая кровью на холодном каменном полу.

Курагин в сердцах пнул бесчувственное тело и склонился над столом. Пленник оказался бесполезным – никакой информации, одна лишь трата времени и нервов. В этой ситуации «задержанному» светила совсем уж неблаговидная перспектива – быть пущенным на корм местным рыбешкам. Однако Курагин вдруг прищурил глаза, хитро улыбнулся и что-то забормотал себе под нос. Если бы Железняк был в сознании и слышал бы все то, о чем рассказывал сам себе Курагин, возможно, он бы сам настоял на том, чтобы его убили. Но как раз это и не входило в новый план Курагина.

Удовлетворенный своей изобретательностью, последний решил-таки проявить милосердие по отношению к своему пленнику. Он набрал еще немного мутной застоявшейся воды и от души плеснул в лицо лежавшему на полу. Насвистывая какой-то веселый мотив, Курагин вышел из хибарки, закрыв за собой дверь на ключ. Ему предстояла нелегкая работа. Однако он не сомневался в том, что если она будет сделана как надо, то результат превзойдет все ожидания, возложенные на него высшим руководством корпорации.

Глава 26

Пробуждение было не из приятных. Первое, что ощутил Батяня, была головная боль. «Голова болит, выходит, жив. Уже радует», – эта мысль возникла и сразу же растворилась. Попытавшись открыть глаза, он понял, что зря это сделал – из-за выступивших слез вокруг ничего не было видно. Видимо, реакция организма на яд. Сфокусировать взгляд на одной точке тоже не удалось. Пошевелив руками, Лавров обнаружил, что его не только крепко связали, но еще и привязали к чему-то. Причем это «что-то» тихонько сопело и постанывало во сне. «Значит, лейтенант тоже жив, слава богу», – понял Батяня.

Наконец сквозь пелену слез стало возможно разглядеть местность, где они пребывали. Вырисовывалась небольшая поляна, окруженная стеной кастаньи и гевеи. Сквозь завесу зеленой листвы Батяня увидел два черных глаза, а потом различил силуэт уставившегося на него тапира. «Ну, ты еще подойди, обгадь меня, свин-недоросток», – подумал майор, глядя на диковинное существо.

Словно услышав его мысли, тапир сделал несколько осторожных шагов в сторону пленников. Однако через секунду вдруг сорвался с места и с шумом исчез среди каучуковых деревьев. Через минуту невдалеке послышались чьи-то голоса. Покрутив малопослушной головой по сторонам, Батяня увидел неподалеку группу людей, сидящих на корточках полукругом и чем-то перекусывающих. В желудке пленника гулко заурчало, однако увидев, что один из индейцев (а это были именно они, если судить по загорелым лицам и одежде, вернее, ее частичному присутствию) выплевывает что-то похожее на крылышки гигантского жука, желудок испуганно притих. Переведя взгляд на предметы, лежащие на коленях у туземцев, Батяня удивленно присвистнул.