Последний довод

В это время на крыльцо сельсовета вышел долговязый младший сержант милиции и сделал знак Головину, показывая на меня. Значит, снова из Харькова звонят.

– Иду…

Разговоров с областными властями я не опасался. Для них я был недоступен, как, впрочем, и они для меня. Хотелось надеяться, что это ненадолго. Но ситуация могла разворачиваться по любому сценарию, даже по самому непредвиденному…

Глава 9

– Слушаю вас внимательно, – с откровенной издевкой произнес я в тяжелую и объемную трубку стационарного аппарата.

– С вами говорит новый начальник службы безопасности Украины по Харьковской области… – Он еще и фамилию назвал, и имя-отчество, и даже, кажется, звание, но я не расслышал, потому что трубку от уха убрал, неплотно зажав ее ладонью, и стал рассказывать младшему сержанту старый анекдот, который он, наверное, десятки раз уже слышал. Тем не менее, как настоящий служака, младший сержант старательно рассмеялся. Я тоже громко захохотал, что мне совсем не свойственно. Когда становится смешно, я просто скромно улыбаюсь. Комбату положено проявлять сдержанность в эмоциях, да и служба меня этому же научила. Но сейчас своим поведением я показал звонившему, как отношусь к его звонку и насколько я такие звонки уважаю. Старый и многократно испытанный способ поставить на место человека, который возомнил себя большой величиной на ровном месте и рассчитывает, что все будут о него спотыкаться. Но я не спотыкаюсь, даже если под ноги не смотрю. Обычно я чувствую помеху и просто переступаю через нее.

Только после этого я снова поднес трубку к уху и сказал:

– Да-да, слушаю вас… Так что вы хотели?

Говоривший к себе и к своей должности относился, видимо, чрезвычайно серьезно и уважительно, поэтому от моего поведения слегка растерялся. Он рассчитывал быть наглым и напористым со мной, но не получилось. Наглость проявил я, и напористость тоже мог бы проявить, если потребуется. Пока же просто нейтрализовал его своим равнодушием. А собеседник оказался к такому не готов. Он был не силен в психологии разговора. Тем не менее быстро взял себя в руки, начал было повторять свою должность, но я перебил:

– Это вы уже говорили. Я у вас спросил, что вы хотите. Только время не тяните, мне некогда долго разговаривать. Меня люди ждут.

Это уже моя встречная напористость пошла. После равнодушия она всегда действует сильнее. Так и получилось. Голос собеседника звучал уже не так грозно и категорично, как вначале.

– Последний довод – это что, кличка? – осторожно спросил он.

– Можете считать это псевдонимом. Кличка – у собаки, а у человека это – псевдоним. Или позывной. Что вам больше нравится. Я не буду настаивать.

– А фамилия и имя-отчество у вас есть?

– Как и у всякого человека.

– Назовите…

– С какой стати? Вас тут много таких бегает, и я не считаю для себя достойным отвечать каждому. Каждому проходимцу… – Я продолжил свою ментальную атаку. Он попытался сопротивляться, но слабо:

– Назовите… Чтобы я не подумал, будто вам есть что скрывать!

– Думайте, на здоровье. Мне как-то совершенно безразлично, что вы думаете. Вы вообще для меня – никто. Далекая иллюзорность, с которой лучше не считаться, о которой и думать не следует…

Это я уже начал его «ломать», нанес легкий удар по самолюбию. И попал по больному месту, как показали его следующие слова.

– Как-то вы воспримете эту иллюзорность, когда вас привезут ко мне в кабинет в наручниках!

Угрожать – удел слабых людей. Слабый человек угрожает, потому что больше он ничего сделать не может. Но в словах его нет силы. И он сам это знает лучше других. Я же продолжал свою игру, продолжал «добивать» его.

– А что же сами не можете прийти за мной? Не в состоянии наручники на меня нацепить?

– Есть специальные люди, которые носят с собой наручники. Специально для вас. Они уже рядом с вами. Я думаю, в течение часа вы будете уже на пути ко мне.

– Я понимаю ваши надежды. – Незаметно я начал готовить нокаутирующий удар, уже понимая, о чем этот человек хочет говорить. Он еще не обладал информацией о наших событиях. – Но я не понял, какую цель вы преследовали своим звонком. Ради чего вы тратите мое время? Только чтобы узнать, как меня зовут?

– Это я все равно узнаю. Очень скоро. Пока же предлагаю вам распустить собранных вами людей по домам, сложить оружие и сдаться власти. Или вы желаете обеспечить работой похоронное предприятие вашего района? Если вы не сложите оружие, будет очень много жертв.

– Мои люди не намереваются стрелять друг в друга. А противника перед собой мы не видим. Тогда откуда возьмутся жертвы?

– Я вас предупредил?

– Нет. Предупреждение всегда должно быть аргументированным. Иначе оно называется простой детской угрозой. А этим вы меня из колеи не выбьете.

– Я вот разговариваю с вами и смотрю на часы… Думаю, в течение получаса в ваше село войдет автоколонна с семью сотнями вооруженных людей. И будет расстреливать каждого, кто окажется в селе с оружием в руках.

Пора было наносить удар. Тот самый, нокаутирующий.

– Вы имеете в виду автоколонну киевских ментов и «Правого сектора», что бегут из Донецка? Никак эта колонна не сможет войти в село. Дорога очень сложная, не проехать по ней ни в одну, ни в другую сторону.

– Не понял? Вы что, дорогу перегородили? Так люди выйдут из машин и пешком пройдут. Уже обозленные. Вам же будет хуже.

Мне этот разговор надоел. Пора было заканчивать и делами заниматься. Тем более в дверях кабинета показался Харис Шихран. Он же, помнится, уезжал с машиной в Пригожее. Если вернулся в Гавриловку, значит, привез серьезную весть. И я наконец решился на нокаутирующий удар:

– Ваши люди уже вышли из машин. Машины сгорели. Полностью. И большая часть ваших людей уничтожена. Если сотня человек смогла убежать с обгорелыми подошвами, они убежали. Но в округе в любом селе их встретят автоматным огнем, и я думаю, что к вам они не вернутся. Два ваших батальона, на которые вы так надеялись, полностью уничтожены.

Собеседник молчал. Или дар речи потерял, или язык себе откусил.

– Вы поняли, что я вам сказал? Вы, урод, поняли?

– Да… – тихо пролепетал он. – Кто их уничтожил?

– Я со своими людьми. А сейчас думаем, как бы побыстрее до вас добраться. Ждите в гости… – припугнул я его, но тут же понял, что сделал это зря. Сам только что размышлял о том, что пугать – это удел слабой стороны. Но, по большому счету, мой батальон сейчас и был слабой стороной. Там, в Харькове, сил несравненно больше. Значит, пугать я имел право. – Приготовьте наручники, которые я сам вам на запястья надену.

Он молчал. Я положил трубку и, посмотрев на Хариса, поторопил его:

– Как дела?

– Сын дал кучу бумаг майору Головину отвезти. Я передал.

– Да, Головин говорил мне, что ждет бумаги…

– Володя…

Так меня никто, кроме Хариса, никогда не называл. Но и он говорил так только в детстве. Я сразу догадался, что все-таки в Пригожем что-то произошло. Да и голос был траурным. А если приехал Харис, значит…

– Папа? – тихо спросил я.

Харис опустил голову, подтверждая мою догадку молчанием.

– Я ждал этого. Еще мама говорила, когда я только приехал, что, по словам врачей, папа уже не поднимется. Я был готов.

Мне не хотелось никому, даже другу детства, показывать, как мне больно.

– Есть такое поверье, что самые близкие люди, когда понимают, что мешают, уходят добровольно. По собственной воле. Мне жена так сказала. Она со многими умирающими была рядом и видела это многократно.

– Как он умер?

– Уснул и не проснулся. Спокойно. Во сне… Говорят, когда человек во сне умирает, он умирает легко.

– Теперь он с мамой, – сквозь застрявший ком в горле выдавил я.

– Да, так и Паша Волоколамов сказал. Сказал, что после похорон тебя уже ничего не будет здесь держать и ты сможешь к семье уехать…

– Как это, ничего не будет держать? – встрепенулся я. – А друзья, вы все? Вас я не потерял. А если уеду, потеряю… Нет, Харис, служба дома меня не ждет. А жена и дети могут подождать. Им не привыкать. А вас я не брошу.