Жесткй вариант

Галиматдинов со Щукиным, согласно графику дежурств, заступали сегодня в ночную на объекте «парфюмерный завод».

— Ваша подпись? — ткнул Сумароков в строку: «Результаты проверки: замечаний нет. Нач. караульной службы…»

— Моя.

— Вы выполняете работу начкара?

— Шестого начкар Миляев был в командировке — старшим сопровождения груза. Я объезжал посты.

— На чем?

— На своих «жигулях», на чем же еще? — озлился Коноплев.

— Если верить этой записи, в двадцать три тридцать во время проверки все охранники были на местах. И «москвич» с территории не выезжал — отметки об этом нет по крайней мере. Так?

— Значит, так.

— За девятое число — также никаких отметок о выезде «москвича»… Интересно…

До двадцати часов вечера охрана объекта осуществлялась двумя инспекторами охраны: Галиматдиновым и Щукиным. Их сменили Зарецкий, Духанов, Ширяев и Гагин. Я видел «москвич» на трассе Градинск — Краснодар в районе девятнадцати часов. Уже свежевыкрашенным. Получалось, тот, кто был за рулем, выехал с территории с ведома дневной смены, вернулся — когда заступила ночная: все шестеро охранников видели, кто брал «москвич»!

— Автомастерские опечатываются? — спросил Сумароков.

— А как же, — придвинул к нему охранник книгу сдачи и приема помещений и складов под охрану.

И шестого, и девятого числа мастерские были сданы и опечатаны в семнадцать ноль-ноль!

Лопухнулся эксперт Максимов — понял я. Не тот «москвич»! Володя, верно, подумал о том же. Если же протектор и масло все-таки совпадут, придется допрашивать всех шестерых охранников, и на основании их показаний припирать к стенке Забарова и Бубенца.

Володя снова достал протокол и принялся записывать, изредка задавая уточняющие вопросы.

Я понял, что больше здесь ничего не произойдет: Коноплева придется отпускать, пока не будет заключения экспертизы.

Я вышел на улицу и побрел за территорию к стоянке. Бывший сотрудник ГБ, организовавший собственную охранную фирму, мне откровенно не понравился. Это, конечно, не аргумент для получения ордера на его арест. Но то, что они с Сумароковым были накоротке, могло не иметь значения, пока Коноплев привлекался в качестве свидетеля. Стоит ему перейти в ранг подозреваемого, и сработает 23-я статья УПК, согласно которой следователь, прямо или косвенно заинтересованный в исходе дела, подлежит отводу. Не была ли показная самоуверенность Коноплева основана на его искушенности в юридических вопросах? Интересно, что их связывает…

«Девятка» Коноплева стояла под навесом рядом с моей «синей птицей». Я покосился по сторонам. Второй охранник проверил пропуск у выезжающего с территории водителя грузовика с фургоном, затем потребовал открыть фургон и вместе с водителем направился к торцевой двери. Не думаю, чтобы он заглядывал в кузов каждой выезжающей машины, — скорее это было демонстрацией служебного рвения перед директором, но мне было на него наплевать: на несколько секунд я оказался вне поля его зрения.

Открыть дверцу любого автомобиля для меня — пара пустяков, особенно когда в кармане есть предназначенная для этой цели отмычка…

В «бардачке» Коноплева не было ничего интересного, кроме записной книжки. Она была испещрена фамилиями, адресами и телефонами, и для того чтобы в ней что-то найти, нужно было знать, что именно ищешь. Так как я готов к этому не был, то пришлось переснять несколько страниц миниатюрным фотоаппаратом в зажиме для галстука (галстук давно развязался, «зажим» я носил в кармане).

Грузовик все еще стоял, я услышал, как хлопнула задняя дверь фургона, досмотр был окончен, и охранник вот-вот пойдет к воротам.

Я положил блокнот на место, прощупал чехлы, заглянул под сиденья… Между передними сиденьями под свернутым лоскутом протирочной замши лежала компактная шестнад-цатиканальная станция «кенвуд», работающая в диапазоне от ста до пятисот двадцати мегагерц!

Лязгнули ворота, газанул дизель. На мое счастье, охранник встал по ту сторону грузовика, оставив мне еще несколько секунд — пока протянется за линию ворот фургон… Если бы все это происходило на переезде, да вместо фургона между нами проходил товарняк вагонов на семьдесят, то я бы, может быть, успел приспособить к этой игрушке миниатюрный передатчик телефонного перехвата, которым меня снабдили в НТО по распоряжению Коробейникова. Хорошо бы еще схему иметь… и паяльник. Но так как все это было утопией, мне ничего не оставалось, кроме как положить чужую вещь на место и сделать вид, что я не я и «девятка» не моя.

Это уже было серьезно! Может быть, более серьезно, чем все сумароковские следственные действия, включая шахту и «москвич».

«У меня рация «кенвуд» с закрытым каналом для профи…» — всплыл в моей памяти голос одного из абонентов Онуфриева.

«Слухач» говорил, разговор вели с движущихся объектов… Запись в комнате оперативной связи ГУВД велась, магнитная пленка имеется, хотя это все равно, конечно, не доказательство. То, что «кенвуд» находится в машине Коноплева, факт, который в протоколе не зафиксируешь, — в противоправности своих действий я отдавал себе отчет.

Сумарокову хорошо, он может вести это дело хоть год. А у меня на марафон допросов и очных ставок, сбор доказательств и следственные эксперименты не осталось ни времени, ни моральных сил.

Я сел в свою «синюю птицу» и отъехал метров на триста — к тенистой аллее, по обеим сторонам поросшей густым декоративным кустарником. Уверенности в том, что «птица» принесет мне удачу, не было, но так я по крайней мере не чувствовал себя бездельником. Исходил я из здравого смысла и элементарной логики: если Коноплев причастен к киднеппингу, он должен что-то предпринять, чтобы замести следы. Например, предупредить охранников о найденном нами оружии (не для этого ли Сумароков забросил крючок, сообщив ему о находке?) и, главное, о «москвиче». Если сейчас он рванет на парфюмерный завод, где несут вахту Галиматдинов со Щукиным, значит, можно брать остальных из щестерки тепленькими, на дому и без санкции, в худшем случае — кого-нибудь одного.

Коноплев появился через пятнадцать минут. Постоял у КПП, прикурил и направился к машине. С моей позиции был виден только выезд со стоянки; по тому, как долго он не выезжал, я понял, что он говорит с кем-то по рации. Наконец он медленно выполз из-под навеса и поехал по единственной дороге, связывавшей арендованную ЗАО «Мак» территорию с городом. Я дал ему минуту форы. Машины моей он не знал, оставалось лишь держать дистанцию, чтобы не дать разглядеть лица, и уповать на то, что он не прибавит газу, иначе мне за ним не угнаться. «Девятка» проехала по Морской, свернула на улицу Караваева, затем — по Московской, к кафе «Сфинкс», и здесь остановилась.

Коноплев вышел, посмотрел по сторонам и вошел в кафе.

Не думаю, чтобы он проголодался за время, пока его потрошил Сумароков. Скоро сюда начнет слетаться воронье.

Ждать пришлось сорок минут. На площадь перед кафе въехал «мерседес» Онуфриева. Часы показывали четырнадцать — как раз время, когда Борис Ильич имеют обыкновение принимать пищу. Правда, он говорил, что делает это обычно дома. и то, что на сей раз он изменил своим принципам, наводило на размышления. Я взглядом проследил за миллионером и его телохранителем до самой двери из мореного дуба, стилизованной под старину.

Версия о том, что город разделен на сферы влияния тремя «авторитетами», трещала по швам. Все они составляли единое целое. Совершенно ложная посылка, исходившая от Брюховецкого (много он там знает, сидя в Москве!) и подтвержденная рыжим моим одноклассником Кифарским, ввела меня в заблуждение. Либо и Кифа не знал, как устроена криминальная система городского правления, либо — о чем мне думать не хотелось — выдавал желаемое за действительное. С каждым фактом я все больше убеждался, что Заяц, Шорох и Демьян при всей своей «крутизне» — мелочь пузатая, всего лишь исполнители воли тщательно законспирированного босса, а Коноплев — его капо, приводящий в действие аппарат насилия — своих охранников, им же воспитанных, натасканных и отобранных.