Потоп

Заметен будет лишь остановившийся, омертвелый взор.

Заметна походка.

И белая трость, и очень возможно — собака-поводырь.

Равно как заметят и неизбежное компенсаторное обострение всех остальных, сохранившихся, чувств.

Этот человек будет слышать и ощущать намного лучше прочих. Возможно, у него даже разовьется необычная интуиция. А то и паранормальные способности — об этих случаях в серьезных научных кругах предпочитали не говорить.

Во всяком случае, официально.

Но в кулуарах офтальмологи, сурдологи и неврологи шептались о других вещах.

Подобных случаев было действительно мало, считаные единицы. Медицинская казуистика. Но кое-что было.

Один слепец, к примеру, внезапно обрел способность к пирокинезу.

Он поджигал на расстоянии дома и неизменно находился рядом, трепетно обоняя дым и впитывая звуки, наслаждаясь всеобщей паникой.

Другой феноменальный тип, в силу редкой болезни почти начисто лишившись кожной чувствительности, стал телепатом, но улавливал не мысли, а настроения. Зато научился еще и перемещать разные мелкие предметы — хрестоматийные спичечные коробки, карандаши, авторучки…

А один, глухонемой, вдруг сделался таким отменным гипнотизером, что наводил ужас даже на видавших виды психиатров.

Его обучили азбуке жестов. И вот этими жестами он как-то ухитрялся воспользоваться так, что околдовывал собеседника и полностью подчинял его своей воле.

Чаще это бывала собеседница.

Все эти редкие экземпляры навсегда исчезали из поля зрения обычных медиков. Их приглашали куда-то, им предлагали — точнее навязывали — какие-то должности, не оставляя при этом выбора, и те соглашались, и пропадали без следа. Вероятно, они где-то жили, но чем занимались и кто и что над ними проделывал — оставалось тайной.

— Руслан Матвеевич, — произнес ассистент. — Посмотрите, кардиограмма изменилась. Частит, и экстрасистолы проскакивают. Добавить наркоз?

Хирург немного подумал.

— Нет, не будем, — решил он и тем подписал себе приговор. — Осталось совсем чуть-чуть. Еще пяток минут — и готово.

Он не знал, что его пациент когда-то проходил курс специальной подготовки и умел выживать в экстремальных условиях: работал на секретные службы в составе других, менее секретных, потом долго сидел в тюрьме… Он хоть и находился в состоянии сильного оглушения, но почти все слышал и сознавал.

Например, он слышал, какие фигуры интересуются его здоровьем.

Многие его не устраивали.

И он хорошо помнил о перспективах, бегло очерченных Рокотовым.

Он не мог положиться ни на кого — только на соратников, которые тоже опаснее каракуртов, но которые могут посчитать его полезным для дела. Хотя бы доведут до конца задуманное, а там поглядим…

Поглядим.

Он с болью усмехнулся про себя.

Что они там плели про трепанацию черепа в районе затылка? Вот уж хрен им собачий. В голову лезть он никому не позволит.

Он принялся внимательно прислушиваться к звукам, с которыми звякали инструменты. В скором времени он научился их различать. Вот положили скальпель. А это корнцанг. А это разводят ножницы.

У него был только один выход, и такое случалось с ним часто.

Не привыкать! Надо просто временно приглушить одни репрезентативные системы и активизировать другие.

— Ну вот и все, — со вздохом отвалился от окуляров Руслан Матвеевич. — Галя, повязку — и вези его в третью.

Не успел он договорить, как скальпель вонзился ему под марлевую повязку, пробив насквозь сонную артерию. До сих пор операция не была кровавой: глаза — они всего лишь глаза.

Но теперь крови стало намного больше, она взметнулась фонтанной струей и залила оборудование, халаты, ожившего пациента, замершую с повязкой в руках медсестру и оторопевшего ассистента.

Коротаева, как полагается, привязали за руки и за ноги — такой уж порядок, чтобы не вздумал брыкаться в непредусмотренном случае. Больные — непредсказуемый народ. И в настоящий момент Коротаев доказывал это с максимальной наглядностью.

Для просвещенного Андрея Васильевича эти тряпочные узлы были таким пустяком, что он справился с ними не хуже великого фокусника Гудини, который умел высвобождаться из любых оков — даже будучи в цепях, внутри сундука, на дне водоема.

Правда, Гудини показывал фокусы, а Андрей Васильевич — нечто иное, не предназначенное для цирка.

Коротаев сел, задев башкой микроскопы. Не глядя, он притянул к себе ассистента, стоявшего соляным столбом.

— Накладывай повязку, — приказал он Гале.

Та, подобно лунатику, пошла вперед. Новый скальпель упирался в горло ассистента, Игоря Всеволодовича, который теперь застыл в очень неудобной позе, притянутый к пациенту.

Слева хрипел и топтался на месте хирург, держась за горло. Вскоре он повалился на кафельный пол; фонтан ослабел и старательно распространял вокруг Руслана Матвеевича красную лужу.

— Не смотри туда. Не вздумай мне что-нибудь вколоть. Я успею. Ты слышишь меня?

— Да, — автоматически ответила Галя и принялась за работу.

— Еще не все доделали, — прохрипел ассистент.

— Не бери на понт. Не доделали — доделают без тебя. Потом вернутся и срежут башку за то, что не доделал.

Игорь Всеволодович замолчал.

Скальпель чуть углубился в плоть, и на простыни капнула кровь.

— Быстрее!

— Уже готово, — прошептала Галя. Симпатичная, судя по голосу.

— Теперь отключи здесь все от меня. Все эти датчики, нашлепки — на фиг их.

— За вами нужно наблюдать… — вякнул отчаянный ассистент.

— Этого как раз делать не нужно.

Когда Коротаева отключили от аппаратуры, он продолжил отдавать распоряжения и задавать разного рода интересные вопросы. Их направленность не оставляла сомнений в его намерениях.

— Сколько охранников в предоперационной?

— Ни одного.

— В коридоре?

— Было двое.

— Чем занимались?

— Прохаживались, плакаты рассматривали.

— Плакатов много?

— Не очень.

— Сколько?

— Я не считал…

— Надо замечать такие вещи, — назидательно сказал Коротаев. — Интересные хоть?

— Так себе…

— Найди мне что-нибудь посерьезнее скальпеля. Есть же у вас какой-нибудь тесак или резак?

— Это офтальмология. Только скальпели.

— Хорошо. Дай мне в левую руку скальпель. Теперь ты — как тебя мать зовет?

— Игорем…

— Игорек, ты становишься сзади и склоняешься надо мной: толкаешь каталку. Скальпель у меня под простыней и целится тебе в рожу. Галя катит каталку спереди.

— Ее еще нужно подвезти к столу…

— Хорошо. Галя, подвези. Не вздумай шутковагь, иначе Игорь Всеволодович останется при голове и сознании, но ниже подбородка у него все и навсегда замолчит.

Галя пошла вкруг стола и поскользнулась в луже крови, упала, запятнала халат, вскрикнула.

— Что там? — нервно спросил Коротаев. Скальпель дернулся и прочертил на шее ассистента тончайшую полосу.

— Руслан Матвеевич умер, — прошептала сестра.

— Ничего страшного, у вас тут морг недалеко. Смени халат. Быстро. Ты испачкалась.

— Ни капельки…

— Не надо мне врать. Мне не нужно видеть, чтобы знать, что у тебя жопа в крови.

Галя в очередной раз повиновалась.

— Вези каталку.

Он услышал обнадеживающее поскрипывание колес.

Похоже, в операционной нет камер слежения. Его привезли в первое попавшееся хорошее, но не особенное место. Ему везет, на то и расчет.

У Гали начался стокгольмский синдром.

— Вам помочь перебраться?

— Нет. Я сам. Только ноги отвяжи. Просто разрежь бинты. Ножницами.

В следующую минуту Коротаев уже лежал на каталке, запрокинув руки: правой он вел ассистента за лацкан халата, а левой упирал ему в шею заостренный металл.

— Склонись надо мной. С заботливым видом. Не дрожи, маску не снимай. Когда окажемся в коридоре, подзовешь охранника, который будет ближе.

— Что я ему скажу?

— Просто попроси помочь. Не вздумай подмигивать и все такое, я все равно успею сделать из тебя инвалида.