Глаз дракона

Студент выглядит довольным, даже позволяет себе улыбнуться.

— А что, братишка, мы в Народной Республике не умеем так делать, хоть и хуячим спутниками в космос?

Семя даёт всходы; Пань улыбается во весь рот над Шишкой, понимая, что в каждом выступлении должен быть партнёр по диалогу.

— Можем, только не делаем. Мы ждём, пока зуб сгниёт, или рвём прямо так. В Народной Республике думают только о спутниках. Взгляни как-нибудь в зеркало на собственные зубы, брат.

Яобань отворачивается, пальцем ковыряется во рту, бурчит…

— Да всё заебаца у меня с зубами.

Пиао хлопает его по спине.

— Ничего такого, с чем не справился бы американский стоматолог.

Студент уже продолжает, сосредоточившись на последней странице, последней в его отчёте. Похоже, он из тех, кто лучшие куски оставляет напоследок. Сначала ест рис, потом клёцки… а ароматные куски утки откладывает на бортик тарелки.

Все умерли от травм и потери крови из-за обширных ран, разрывов и повреждений живота и груди. Так же при тщательном отмывании обнаружились разрывы внизу спины. Грязь обильно текла из ран, разрывов, чёрными каплями и потоками. Но были и аномалии, формирующие схему в видимом хаосе разрывов. Методики расчленения. Необъяснимые пока отметины. Следы скрытой техники, которые он потерял. Он же просто студент… и на него слишком многое свалилось. Учебники тут не помогут. Подробные картины, наброски, образцы, мазки, он отправил их надёжному профессору, который обучал его в институте, а теперь работает правительственным советником в Пекине. Старший следователь слышит, как воздух свистит между зубами.

— Это большой риск. Я бы предпочёл опираться на твой анализ, или хотя бы на твои квалифицированные предположения.

Пань поднимает глаза, и впервые старший следователь видит в них настоящую боль.

— Нет, нет. Это вне моей компетенции. Никакого анализа, никаких предположений…

Он отставляет стакан, стягивает очки. Слёзы выступают в углах глаз; он вытирает их рукавом. Как мальчик, совсем ещё мальчик.

— …потому что, старший следователь, в институте ничему подобному меня не учили.

Надевает очки. Берёт себя в руки. Аккуратно складывает отчёт и отдаёт его Пиао.

— …видите ли, ни в одном из восьми трупов, которые вы вытащили из реки, не было почек. Ни в одном не было сердца. Кто-то их вырезал.

Глава 11

Городской морг и лабораторию судмедэкспертизы построили в смутные 1920-е, здание расположилось в глубине Цзаоянлу. Рядом с ним апатично влачила свои воды Усун, пряталась, выползала из-под решётки мостов. Цвет она позаимствовала у окружающего пейзажа… чёрный, серый, чёрный. Вскоре, буквально за поворотом, в цветущем облаке авокадо она вольёт эти артериальные воды в могучее тело Хуанпу.

Внутренности морга вырвали и заменили; кровавая аутопсия ремонта, которая оставила здание, покрытое шрамами архитектурных неурядиц; жить ему осталось лет двадцать, если это можно назвать жизнью. Подвесные потолки, пластиковая плитка, нейлоновые ковры, жужжание кондиционеров, к чьему дыханию примешивается лёгкий оттенок горелого электричества. Может, такой дизайн лучше подходит к работе со смертью? Похоже на то.

Пиао представляется в новой приёмной. Через минуту появляется крупный казах, громадная ищейка в человечьем обличье… веки висят с уверенностью стальных жалюзей. Тот проводит Пиао внутрь, начиная разговор.

— Я ожидал встретить Ву.

Казах вежливо кашляет, шмыгающий чих, как у пекинеса, странный для такой туши.

— Доктор Ву взял саббатикал. ^[3]

Старший следователь чувствует, как по лицу ползёт улыбка, сначала он пытается задавить её, а потом решает выпустить на волю.

— Саббатикал. Новые слова появляются каждый год. А что, нормально уходить в саббатикал таким стремительным кабанчиком?

Снова кашель, уход от ответа.

— Меня зовут доктор Шанинь. Я откомандирован из Пекина на замену доктору Ву.

Откомандирован. Тоже новое слово. Кадровое слово. Такое слово хорошо смотрится в устах военных, службы безопасности. Докторам оно не подходит. Совсем не подходит. Пиао чувствует, как улыбка застывает на губах.

— Откомандирован. Что ж, надеюсь, вы будете в Шанхае счастливым откомандированным доктором. И вам ещё нескоро захочется уйти в саббатикал, доктор Шанинь.

Казах мигает. Стальные жалюзи медленно падают и поднимаются над глазами, запятнанными желтухой. Они идут через одну дверь, потом через другую. Входят в большой зал, всё обито нержавеющей сталью, со скруглёнными углами, обтекаемое… будто ритуальное оборудование для вскрытия — органического происхождения. Словно цунами ртути пронеслось по комнате; эмалированные столы для аутопсии с продавленными канавками, где текут тяжёлые потоки алого, бесцветные кафельные стены и открытые стоки, куда сливается кровь со стола, чтобы по лабиринту глубоких канав в полу уйти в канализацию… всё исчезло. Здесь поселился другой запах. Антисептика, йод… заменили доминирующую вонь говна, с которой у Пиао всегда ассоциировался морг. Вонь, которую не вытравить из ноздрей ещё долго после того, как ты ушёл отсюда. Она преследует тебя часами. Иногда сутками.

Доктор идёт к двери, вделанной в стену из стеклоблоков, уверенная походка… чеканный шаг, которого можно добиться только на плацу. Когда тот открывает дверь, Пиао отмечает пальцы казаха. На внутренней стороне правого указательного пальца колечко огрубевшей кожи. От спускового крючка. Результат трения между спусковым пальцем и металлом, какой бывает от регулярной стрельбы. Этот шрифт Бройля понятен старшему следователю.

Дверь открывается, за ней видна стальная стена ящиков, где лежат те, кого покинула жизнь. Пиао чувствует дрожь внутри, дрожь, идущую от живота к конечностям. Шанинь проверяет номер на ящике, прежде чем вытащить его из стены. Холодная волна в воздухе. Запах сырой земли.

— Д-1150, — говорит он.

— У него есть имя.

— Мы с именами не работаем. Имена остаются ждать в приёмной.

Казах отходит от ящика, отмеренным жестом снимает хлопковый саван, его пальцы пробегают по холодной щеке… но он даже не замечает прикосновения. Возвращается в центр комнаты, костяшками ведя по периметру стола для аутопсии.

— Даёте ли вы положительное опознание, старший следователь?

Женщине, которая лежит в ящике, лет шестьдесят; лицо у неё пухлое, но по телу видно каждый прожитый год. Дорожная развязка морщин и растяжек, сходящихся и разбегающихся в разных направлениях. Груди опавшие, бесформенные. Похожи на пустые блины, брошенные между её руками и животом.

Пиао разворачивает бирку, привязанную к большому пальцу ноги. Л-901.

— Обмишурились вы, доктор. Похоже, вам тоже недолго ждать саббатикала.

Шанинь выхватывает бирку из рук Пиао. Слов нет, одна контролируемая ярость.

— Проблемы на работе?

Казах смотрит на Пиао, лоб у него плоский, блестящий. Он тянется мимо старшего следователя к ящику за его спиной. Пиао наклоняется. Холодная волна в воздухе. Саван сдёрнут. Доктор нащупывает бирку.

Д-872. Мужчина. Раздутый, вонючий. Утопленник… плоть сочится водой. Возраст — лет сорок, сорок пять.

Казах вытягивает другой ящик… и опять другой. Он уже учащённо дышит.

Л-907. Девочка, совсем ребёнок, лет восемь? Лицо, туловище, конечности… чёрные… набрякшие сплошными синяками.

Л-740. Женщина, за двадцать. Автокатастрофа. Красный лак на ногтях, красные разрывы на лице, туловище.

Ещё один ящик выезжает, чуть не слетая с салазок.

Д-1101. Мужчина. Пятьдесят лет. Ножевые ранения на шее, груди, животе. Чёрные черви уже некровоточащих порезов.

Шестой ящик выдернут из стены, скользит на салазках до стопора. Шанинь проверяет бирку и снимает её, чтобы поправить запись; смотрит на Пиао, уже восстановив контроль над дыханием. Расслабился. Призрак улыбки на лице.