Прокаженный

Да и какой, честно говоря, из него начальник: из себя капитан Степанов внешности был весьма заурядной — не блондин, не брюнет, а так, хорошо, что не лысый, роста среднего, с лицом незапоминающимся, — встретишь такого в толпе, сплюнешь и мимо пройдешь. Жопу свою милицейскую он на сто лимонных долек не рвал и в жизни своей мечтал только об одном — получить перед пенсией новую должность, сменить четыре маленьких звезды на одну большую и потом спокойно сидеть на своих кровных шести сотках в Мшинских болотах. Только вот до этих чудесных времен еще нужно было дожить, и, чувствуя, как день нынешний тянется неимоверно медленно и печально, Николай Игнатьевич устало откинулся на спинку стула и закурил реквизированную у мелкого хулигана «болгарию».

Раньше работалось намного проще — одна книга контроля происшествий для начальствующих, другая для трудящихся, клади себе под попу и ажур. А нынешние демократические игрища с законностью до добра не доведут; известно ведь, что закон как одеяло узкое на двуспальной кровати — всегда кто-то будет голый. Капитан докурил, выбросил фильтр в поганое ведро, и в эту минуту отворилась дверь, пропуская майора Павлова из профилактической службы. Поверх ментовской формы он, чтобы не светиться, накинул нынче бараний полушубок и толстой, курносой рожей своей, в совокупности с прикидом, чем-то здорово смахивал на пребывающего в запое дворника.

— Игнатич, обедать пойдешь? А то кишка кишке рапорт пишет, — мило пошутил он, а Степанов, прикинув, сколько денег имелось в кармане его коричневой, купленной еще в эпоху застоя пиджачной пары, наконец решился и сказал:

— Пошли.

В коридоре к ним примазался бывший сослуживец Сенька Козлов, и хоть работал он нынче в кадрах, и было доподлинно известно, что еще и на федералов, но присутствие его пришлось стерпеть, и уже через минуту чекистская троица окунулась в пронизывающий до костей холод морозного январского дня.

— Сегодня холодно, — тонко подметил наблюдательный майор, и до самой кормобазы не разговаривали — не о чем было.

Наконец подошли к дверям пельменной «Труффальдино» — заведения, многократно проверенного и для желудка опасного не очень, — кинули завистливый взгляд на двух счастливцев, заедавших пельменями водочку, и, пристроившись в конец небольшой очереди, состоящей из готовившихся пообедать пролетариев, ухватили по пустому подносу загодя — так, на всякий случай. Нынче смена была неудачная — на раздаче стояла всем известная Люська и, энергично шевеля выглядывавшими из-под короткого халата бедрами, шустро «обувала» клиентов, пользуясь тем, что трудовой народ смотрел большей частью на эти самые прелести, а не на весы.

— Ты с чем пельмени будешь — с уксусом или со сметаной? — заинтересованно спросил Степанова майор Попов, сглатывая слюну, и, не дождавшись ответа, пояснил: — Уксус, он для пищеварения хорош, ну если кислотность пониженная.

Кадровик Козлов в беседу не лез, стоял степенно и, мечтательно глядя на розовые ляжки раздатчицы, почему-то глотал слюну и облизывался. Между тем у капитана Степанова тоже начал выделяться желудочный сок, и он стал прикидывать, что бы еще взять к уже изрядно доставшим пельменям, и в этот самый момент глаза его как бы на секунду окутало что-то темное, голова закружилась сильно-сильно, и он даже задрожал от внезапно накатившей на него бешеной злобы. Он глянул на жующие, красные от водки рожи пролетариев, на розовые, паскудные ляжки шалавы с половником и, закричав страшно: «Ненавижу», хорошо отработанным движением дернул из кобуры «стечкина». Мгновенно дослав патрон, он щелкнул предохранителем и парой выстрелов сразу положил двух гегемонов под стол, потом прострелил башку дико завизжавшей раздатчице и, глядя, как она уткнулась наштукатуренной харей в котел с пельменями, радостно засмеялся. В это время коллеги его протерли мозги, и, когда один из них закричал истошно: «Брось ствол, Игнатич, остановись», а другой попытался до «стечкина» дотянуться, капитан, разорвав дистанцию, расстрелял их в упор и, глядя, как задергалось тело кадровика в смертных муках, пнул его ногой и, закричав: «Стукач поганый», с наслаждением раздробил ему пулей череп.

Бурное ликование переполняло его всего, и он не сразу обратил внимание на замерших у входа двух серьезных, коротко стриженных мужичков, а напрасно, — в руках одного из них мгновенно оказался ствол, и последнее, что Николай Игнатьевич увидел в этой жизни, была вязкая непроницаемая темнота, стремительно на него надвинувшаяся.

Глава вторая

Было часа два пополудни, стылый блин зимнего солнца низко зависал в морозно-голубом небе, и работы не было совершенно — народ ехать не желал. Опальный майор Сарычев вывернул с Ленинского проспекта обратно на Московский и, подъезжая к автобусной остановке, не удержался и жульнически подумал: «Хочу девушку долларов на пять». Сейчас же молодая гражданка подняла руку в черной кожаной перчатке и расстроенным голосом спросила у затормозившего Александра Степановича:

— За четвертак на Южное отвезете?

Он молча кивнул головой и, плавно тронувшись с места, покосился понимающе на букетик из четырех гвоздик. Пассажирка, заметив его взгляд, сказала просто:

— Сокурсницу хороню.

Помолчала немного, вытерла внезапно повлажневшие глаза и, добавив:

— К моргу опоздала, автобус уже уехал, — вдруг заревела, как-то уж очень по-бабьи всхлипывая.

Сарычев женских слез выносить не мог, его сразу же начинало трясти, и, нахмурившись, он сурово поинтересовался:

— Умерла-то отчего?

Попутчица плакать перестала, сказала тихо:

— Маньяк убил, — и, не заметив никакой ответной реакции, искренне удивилась: — Вы чего, телевизор не смотрите?

— Нет его у меня, — простодушно отозвался майор, даже не подозревая о том, что третьего дня по ящику специально выступал какой-то деятель из «убойного» отдела, обещал маньяка поймать и по-отечески давал советы, как лучше юным девам уберечься от убийцы-извращенца.

— Сердца вырывает из груди и головы отрезает. — Зареванные глаза пассажирки округлились, и она перешла на шепот: — И изнасилует непременно, Надюху-то на улице нашли вообще голой, в луже крови.

Она опять заревела, но Сарычев на это внимания уже не обратил. Перед майорскими глазами стояла аналогичная картина, однажды уже виденная им после похода с Машей в театр. Вспомнив беззащитное женское тело в набухшем от горячей влаги снегу, он внезапно ощутил себя Сволидором — праворучником дружины храма Святовита, что на Руяне-острове, — и от стыда и гнева побелел подобно мелу. Не пристало мужу, на коего благодать божеская излита, терпеть зло подобное, и только присутствие пассажирки не позволило Сарычеву застонать хрипло и протяжно.

Между тем уже приехали, и, денег с попутчицы не взяв, майор покатил обратно в город. На КПП гаишники тормозили всех без разбору — несли на своих плечах службу по усиленному варианту, — и, недоумевая на дорожных стражей, спокойно пропустивших его полчаса назад, а ныне не разрешающих вернуться без шмона, Александр Степанович спокойно пору лил в среднем ряду, наивно полагая, что кто-то будет голосовать. Он уже проехал Дунайский, когда взади резанул ухо звук мощного сигнала и часто-часто заморгали дальним светом, — кто-то «семерку» обгонять ленился и нахально требовал уступить дорогу. Майор взглянул на спидометр — стрелка там застыла против шестидесяти пяти, слева ряд был свободен, и стало ясно, что, заскучав, в джипе просто решили немного потешиться.

Он включил правый поворотник и съехал в крайний ряд, надеясь, что этим все и закончится, но фары сзади продолжали мигать, а сигнал, похожий на паровозный гудок, не умолкал, и внезапно майору это надоело. Он резко дал по тормозам, ощущая себя суровым воином с сердцем обросшим шерстью, и лоханувшийся водила джипа подпер «семерку» в задний бампер, а Александр Степанович, чувствуя, как что-то ярко-красное, похожее на лаву, начинает бурлить в солнечном сплетении, вышел из машины.

— Ты что же творишь, пидер вонючий? — Из иномарки под хлопанье дверей вылетели двое — в куртках — «пилотах», стриженые и крутые, как вареные яйца.