Нелегкий флирт с удачей

— Поссать бы. — Держась за вспухшее, цвета помидора, ухо, Прохоров направился в сортир, посмотрел, как кантуют на носилки Самурая, и, вопреки пословице, расположился на двух стульях сразу. Возражать никто не стал…

Было уже около полуночи, когда Димон повел его на битву с Глотом. Всю дорогу до вольера, гад, молчал, а когда прошли предбанник, гулко хлопнул Прохорова по спине:

— Давай, сделай из него урода. И в партер, парень, не лезь — у Глота бронза на Европе по дзюдо.

Подбодрил, паразит, поднял, можно сказать, боевой дух!

«Хрен вам, у нас яйца тоже бронзовые». Тормоз шагнул в клетку и, захлопнув дверь, осмотрелся. Публика была уже на взводе — блестели глаза и бриллианты, краснели щеки и зеленели баксы, а из угла какая-то пьяная задрыга истерично визжала:

— Драный! Драного хочу!

Едрена вошь, ведь это его, Тормоза, поклонница! Только почему Драный? Из-за разорванных по шву штанов? Прохоров невольно дотронулся до промежности, а в это время послышался шум, толпа дрогнула, и в клетку заявился Глот собственной персоной. Крепенький такой мужичок, мускулистый. Ростом с Тормоза, но поширше в плечах, голова из-за отсутствия шеи покоится на скулах, и при всем том рыже-шерстяной, будто поднявшийся на дыбы кабан. Только клыков не хватает… Настоящий боец, не то что давешний культурист малахольный. Двигался Глот грамотно, руки держал высоко, подбородок низко и поначалу на рожон не лез — сразу понял, что Тормоз не подарок. Очень даже правильно понял. Вскрикнув, Прохоров саданул его ногой в живот, в темпе продолжил «двойкой» в голову и стремительно провел «коронку» — дробящий лоу-кик в колено. Однако старался зря. Пресс у Глота был словно каменный, удары прошли вскользь — подбитый глаз стоит немного, и, без труда убрав ногу, противник ею же приласкал Серегу по лицу — хлестко, внешним ребром говнодава. Попал, гад, прямо в то место, где кривился в десне зуб мудрости — ума от него никакого, а вот щеку пропорол в лучшем виде. «Ладно, сволочь». В голове у Тормоза загудело, рот наполнился кровью, и, яростно бросившись вперед, чтобы вырвать у Глота глотку, он с ходу напоролся на удар. Встречный, острым краем подошвы по ребрам.

Правы древние: гнев — это худший учитель. Скрючившись от боли, Серега опустился на колени, инстинктивно закрылся от атаки в челюсть и, получив пинок в грудь, с грохотом опрокинулся на спину, только загудели доски подиума. Похоронно.

— Давай, убей его, вышиби ему мозги! — Почтеннейшая публика решила, что дело близится к концу. Возликовав, шумно радовались те, кто поставил на Глота, кто-то, начихав на ристалище, угощался водочкой под балычок, а из угла уже неслись даже не вопли, а вопиющий зов души, женской, набравшейся и тоскующей: — Драный! Драного хочу!

Но Прохорову было не до баб. Сверху навалился Глот и, страшно матерясь, старался то свернуть ему челюсть, то раздробить кости носа, а то и просто придушить. Из его пасти воняло гнилью, в ноздрях рыжела склизкая поросль, а в глазах, прищуренных, налитых кровью, читалось лишь одно — дикое желание убить. «Сука! — Прохоров вдруг с ненавистью плюнул в них — всей скопившейся во рту кровью, — вскрикнул и резко рванул врага за яйца. — Без них обойдешься!»

Глот на мгновение замер, потерялся и, тут же получив удар в межключичную ямку, захрипел от ярости и боли. Не теряя времени, Тормоз осчастливил его «клювом» в глаз, развернул пальцы в ране и, выбравшись из-под зловонной туши, одним движением поднялся на ноги. Его переполняла ярость, холодная и неукротимая. В голове яснело, дыхание успокоилось, и, несмотря на боль в ребрах и в разбитом носу, он вдруг отчетливо понял, что никуда противник от него не денется. Наверное, то же чувствует хищник, глядя на трепыхающуюся жертву, — пусть мечется, пусть воет истошно, все равно будет съедена. Потому как обречена изначально.

Под дикий рев толпы между тем поднялся и Глот. Выглядел он неважно — давился слюной, хрипел, а из-под прижатой к глазу ладони сочилась по щеке грязная слизь.

«Получай, Кутузов!» Не давая врагу ни шанса, Тормоз въехал ему «говнодавом» в пах, сблизился на дистанцию клинча и принялся работать «по диагонали» — правое колено, левый локоть. Разножка и наоборот — правый локоть, левое колено. «Ты это куда? — Как только Глот стал оседать, он придержал его за уши и приложился головой в лицо. — Подожди, милок, еще не все». Хватило одного раза — ударом лобной кости можно раздробить двухдюймовую доску.

— Струю! — Чей-то бешеный крик заглушил стоны Глота, мужичок наверху крутанул вентиль, и сейчас же водяная палица сбила Прохорова с ног, с силой приложила о ржавые прутья.

— О-о-о! — вздохнула восхищенно почтеннейшая публика, смачно выпила, со вкусом закусила, а из клетки двое молодцов уже тащили прочь бесчувственное тело. Кровь Глота розовой дорожкой растекалась по мокрым доскам.

— За паскуду извиняюсь. — Хмыкнув, бык Димон помог Сереге встать и, сунув ему в нос тампоны, а в руку —медную, для профилактики фингалов, чушку, уважительно присвистнул: — А ведь и вправду сделал чучело из Глота, теперь не скоро оклемается.

— Угу, не скоро. — Прохоров кивнул и как во сне двинулся следом за амбалом — ноги плохо слушались его. Адреналин сгорел, ярость ушла, и единственное, что он чувствовал сейчас, была боль да какая-то потерянность в душе, будто в мороз провалился в яму с парным дерьмом. Тепло, но вонюче.

В раздевалке он сразу сунул голову под кран, но вода оказалась желтой и теплой, на вкус напоминающей мочу. «Если в кране нет воды…» Сморщившись, Прохоров сплюнул, а Димон уже тащил его в тренерскую — пред мутные очи лысого главкома.

— Покажи. — Тот мрачно осмотрел Серегины ребра, заставил через силу открыть рот и неожиданно, первый раз за все время, улыбнулся: — Ерунда. Молодец, Сергей Иванович, выжил.

— Угу, — вытащив набухшие тампоны, Прохоров потрогал нос и попытался шмыгнуть им, — выжил.

Ему конкретно хотелось под душ — мокрые штаны липли к телу, пот, высохнув, превратился в коросту, и кожа противно зудела. А еще ему хотелось убраться подальше, чтобы ни глаз этих пустых, ни вони парашной…

— Как насчет денег? — Вдохнув наконец носом, Тормоз яростно почесался и даже не заметил, как распахнулась дверь и пожаловал господин Морозов. Суперменом — в смокинге, благоухающий парфюмом, в окружении своих мордоворотов.