Заказанная расправа

Болят руки, помороженные ноги отказываются слушаться. Горит сожженное морозом лицо.

Лишь на пятый день уложилась в норму. Но всю ночь стонала от боли, до утра не могла согреть онемевшие ноги.

В бараке никто не жаловался на болячки и тяготы. Бригадирша запретила подобные разговоры. И слюнтяек выкидывали из барака пинками под задницу, мордой в снег на пару часов. Чтоб мозги освежить. После такого даже старухи не решались заикнуться о болезнях. Здесь разрешалось жить воспоминаниями, говорить о чем угодно, кроме политики. И зэчки, окружив стол, ненадолго возвращались в свое прошлое.

Поделилась и Вероника. Рассказала, за что попала в зону.

— Стрелочника с тебя сделали! Все бы обошлось, если б тот оперированный выжил. На кого-то надо было вину повесить. Ты и подвернулась, — говорили бабы.

— Чего теперь сопли пускать? Жалеете ее? Все равно никто не поверит, и париться Верке до конца срока, как всем нам! Кто тут за дело сидит? Я всего-то голосовать не пошла за нашего председателя колхоза. Сказала, что не согласна выбирать в депутаты пьянчугу! А мне что пришили? Агитацию против советской власти! Во!

Ладно я! А Нинка! На выставку ее прислали в Москву — дуру окаянную! Вместе с ее рекордистами — хряком и свиноматкой. Им там такую клетуху отвели, больше председателева кабинета. И спросили, как зовут свиней, чтоб их клички написать. Нинка и брякни: «Кабана Ильичом зову, свиноматку — Надеждой!»

У ней уточнили, как полагается, уж не в честь ли Владимира Ильича и Крупской? «Верно угадали, только мои даже лучше оказались. По двадцать шесть поросят за супорос выдают! С них никому не зазорно пример взять!» — ответила Нинка подоспевшей иностранной делегации. Те посмеялись над удачной шуткой.

А знатную колхозницу прямо с выставки — на Колыму! Но без свиней. За глумление над именем вождя революции! На четвертак! Сразу! С тех пор про политику разговоров не терпим! — осекла бригадир. Но едва она отошла, бабка Варя свое выложила:

— Вы, молодые, по неразумению попали. А я-то, старая, как опростоволосилась! За домом у меня отхожка сделана. Еще дедом. Ну, а я в конторе прибиралась. В уборщицах. Аккурат под Рождество председатель мне на старые газеты показал и разрешил их домой забрать — всю гору. Еще и сказал: «Читайте всей семьей на здоровье!»

А я, дура, больше половины на гвоздь в отхожке повесила, чтоб самим и внукам по нужде пользовать. И надо ж так вляпаться! Там всякие портреты были — цельное Политбюро! Жопе все едино, но не людям. Соседи увидели. Позавидовали нам, что задницы не пальцем, а газетами подтираем, и донесли на нас. Ну, власти шибко не думали. Спросили, откуда газеты, кто принес и повесил в отхожке? Вот меня и взяли за то самое место, которое уж лучше б пальцем вытирала иль лопухом, зато дома бы жила! — сокрушалась бабка Варвара.

Два года проработала на трассе Вероника. Но однажды ее вызвали в спецчасть.

— Вот посылка вам из дома! Распишитесь, — предложили ей. Она расписалась и только собралась выйти, ее остановили:

— Вас начальник охраны хочет видеть! Зайдите к нему! — указали на дверь напротив.

— Зачем? — не поняла, испугалась Вероника.

— Значит, что-то нужно!

— Наверное, вы перепутали меня с кем-то? Я не знаю его!

— Идите! Здесь глупых вопросов не задают! — ответили ей грубо. И Вероника вошла.

— Вы звали меня? — глянула на хмурого старика, смотревшего на нее исподлобья.

— Завтра выходи работать в прачечную! Поняла? Там в тепле будешь. И пупок не станешь рвать, как на трассе. Письма и посылки сможешь получать каждый месяц, а не раз в полгода. Питание будет получше. На работу — с восьми до шести. Остальное время — твое!

— Спасибо, дядечка! — забыла о посылке.

— О благодарности поговорим отдельно, немного позже. Посылку забери! — указал на ящик.

Вероника не вошла — влетела в барак. И тут же поделилась новостью с бабами.

— Натянуть тебя вздумал, лысый черт, не иначе! Глянулась ему. Ты не первая у него! Вся хозобслуга под ним побывала!

— Не может быть! Он просто добрый дядька. Старый уже. Да и причем я, вон сколько баб в зоне!

— То бабы! Старые клячи! Он любит молодых, необъезженных. Ты посмотри, кто в хозобслуге зоны? Только молодые. Всех он выбирал! Каждая через постель с ним прошла. И тебе не миновать! — ехидно рассмеялась бригадирша.

«Врет она все! Завидует! Все мечтают в хозобслугу попасть. Но берут не всякую. Вот и болтает зряшное. Думает, если откажусь, ее возьмут. Держи карман шире! А то не помню, как сама поначалу била, грозила убить меня. А обзывала за что? Ты, желчная жаба, любого испаскудишь. Не будет по-твоему!» — думала Вероника, собирая вещички. Она решила в тот же день уйти в чистый и теплый небольшой барак, где жили прачки, работники столовой и складов, охрана и даже врачи зоны.

Веронике дали отдельную комнатушку. Маленькую, но очень теплую, уютную. Здесь поместилась настоящая железная кровать, стол, тумбочка и рукомойник.

Девушка плакала от радости. Наконец-то она заживет как человек! Видно, не перевелись на свете добрые люди. И ее увидели, сжалились.

Как она старалась! Как тщательно стирала и гладила! Как дорожила новым местом работы, где могла помыться хоть каждый день. На ней появилась новая спецовка — халат и косынка, а еще резиновые сапоги и тапки. Никаких брезентовок и кирзовых сапог! Все по размеру! Нигде не жмет, не трет, ничто не спадает. Она отмылась, отогрелась, ела три раза в день, спала в чистой постели. Тут никто не кричал на нее, не обзывал, не грозил и не подгонял. Все прачки работали спокойно, иногда даже пели. Здесь были перерывы на обед, а в каждое воскресенье — давался отдых.

К ней в комнату не влетали среди ночи охранницы, как случалось в бараке. Не поднимали окриком на построение. И Вероника целых два месяца не верила в собственное счастье.

У нее прошли мозоли, зажили ладони. Перестали ныть и болеть плечи и ноги. Она теперь и ходила иначе — не сутулясь. Отпустил даже хронический простудный кашель, полученный на трассе.

К ней, несмотря на зловещие предупреждения, никто не приставал, не заходил в комнату. И Вероника даже в зоне научилась радоваться жизни, успокаивала в письмах родных, прося не волноваться за нее.

Своего благодетеля — начальника охраны, она видела не часто. Тот, окинув ее беглым взглядом, улыбался еле приметно. На восторженные благодарности в его адрес скупо кивал головой. Никогда не останавливал, не разговаривал с Вероникой.

А тут, ну как назло, заболела заведующая прачечной. И Вероника сама пошла на склад отнести чистое белье. Когда возвращалась, почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглянулась. Начальник охраны стоял в дверях барака и как-то нехорошо рассматривал ее.

«Показалось. Ведь он старик! Да и семья есть в Магадане. Дети, внуки…»

А вечером к ней в дверь тихо постучали.

— Войдите! — подумала, что кто-то из прачек решил навестить ее. Такое случалось не раз. Но на пороге стоял начальник охраны.

— У тебя сегодня день рожденья! Хочу поздравить. Не стоит забывать о таких датах даже в зоне, — прошел в комнату, вытащил из кармана бутылку вина. Предложил выпить за здоровье, налил полный стакан, поднес, подождал, когда выпьет все до дна. Потом себе плеснул, лишь на один глоток, сослался, что у него много работы сегодня. И уговорил выпить оставшееся.

Вероника отказывалась. У нее и без того закружилась голова. Но гость оказался настойчивым. Он не спешил уходить. Все спрашивал, как живется ей теперь? Она отвечала, чувствуя, как предательски заплетается язык, а руки и ноги, теряя силы, становятся ватными. Она видела, как он закрыл дверь на крючок, снял китель, присел рядом. Вероника больше не смогла сидеть на койке и повалилась на подушку.

…Она почувствовала короткую боль, открыла глаза, но было поздно… Вероника лишь утром поняла, что произошло. Ни бутылки, ни начальника охраны в комнате не было. Она весь день ходила побитой собакой, боясь поднять голову. Ей казалось, что все прачки поняли, что случилось с нею.