Танец с саблями

Зачастую по тому, о чем врет или просто умалчивает собеседник, намного проще докопаться до реального положения вещей.

Человек напротив со вкусом, не торопясь, отломил себе кусок черного, горького шоколада. Поднял рюмку, поморщился:

— Странное дело. Если бы не тот твой приезд… Может, я бы до сих пор был при погонах. Карьеру бы делал!

— Тебя что… ты уволился? — натурально изобразил неведение Виноградов.

— Уволили.

— Из-за этой истории?

— Нет! Позже… — Френкель опрокинул в рот коньяк и секунду посидел с закрытыми глазами. Потом продолжил:

— Понимаешь, я ведь такой был правильный мент… А тут, помогая тебе, все законы нарушил. Стал, понимаешь, пособником иностранной спецслужбы…Но в то же время, что это за законы дерьмовые!

Он усмехнулся:

— Не очень оригинально, да? Проблема выбора — или закон, или справедливость… А я ведь ещё пытался какое-то время так работать, чтобы и то, и другое! «Глухари» поднимал, докопался до самых верхов — даже на нашего президента материалы полезли. И в итоге? С начальством только переругался, да врагов нажил кучу. Пока шеф не умер — боялись тронуть. А потом он прямо в кабинете, от инфаркта…

— Это я слышал. Земля ему пухом! — Виноградов представил себе легендарного начальника республиканской транспортной «уголовки», так до самой смерти принципиально и не надевшего нововведенную форму со львами и серебряными погончиками. Его, говорят, и похоронили в милицейском полковничьем кителе при советских ещё орденах…

Выпили. Собеседник продолжил:

— Тут ведь ещё какое дело? Понравилось мне! Понравилось, что козлы из больших кабинетов остались дерьмо хлебать. Ты Линдера этого увез у них из-под носа — а они остались…

— С твоей помощью!

— Вот именно… Значит, подумал я, все эти крысы канцелярские, все бездельники и хапуги только считают себя хозяевами жизни? А если надо — то все будет так, как решаем мы!

— Тогда ты решил вести свою сольную партию? — в голосе Виноградова не было ни иронии, ни издевки.

И человек напротив это почувствовал:

— При погонах я многое мог! Мог и делал — не для денег, а из элементарного чувства обиды. Жаль, недолго… Они меня очень скоро выгнали.

— И куда ты подался?

— Да всякое было…

Собеседник выдержал паузу, и Владимир Александрович понял, что ответа не последует. Во всяком случае, не сейчас.

— А теперь чем занимаешься?

— Коньяк с тобой пью, Саныч.

Это граничило с хамством, но Виноградов даже не успел подготовить достойный ответ — Василий отставил рюмку и придвинувшись близко-близко спросил:

— Ты счастлив?

— В каком смысле?

— У тебя завидное положение? Друзья? Жена, дети?

— Ты ещё про зарплату спроси. И про машину с дачей! — Владимир Александрович даже не знал, как отреагировать.

— Хорошо… Считай, что спросил.

Виноградов почему-то не обиделся:

— Ну, мне уже под сорок… Было время понять, что счастье не в том, чтобы иметь все. А в том, чтобы хватало того, что имеешь.

— Это не ново. Нечто подобное я уже слышал.

— Пожалуй! В русском языке всего несколько букв и довольно ограниченный запас слов… Многие до меня переставляли их, как хотели — и запас неиспользованных комбинаций со временем истощился.

— Не злись. Я понял. Знаешь, поколение наше — это поколение системы. Мы все жили в ней: офицеры, пионеры, члены Союза писателей… Кто бы ты ни был — ты в первую очередь всего лишь составная часть чего-то целого и огромного.

— Ну, сейчас другое время. Нет?

— Ерунда! Все осталось по-прежнему. Государство, организованная преступность, церковь… Все это, в сущности, однородные системы — отличия только в деталях.

— Это ты, пожалуй, загнул! — беседа уходила куда-то в область высоких материй, а тут Владимир Александрович не был силен. — Тем более, что все равно — раз уж так сложилось…

— Система слаба. — Неожиданно твердо отчеканил Френкель. — Любая система слаба… и уязвима. Ее очень легко вывести из равновесия.

— И ты именно этим теперь занимаешься… — стремясь перевести все в шутку подмигнул майор.

— Не я — мы!

— Вы? — честно говоря, слолвоблудие утомило. Тем более, что в логике собеседника зиял приметный провал. — Если больше одного элемента — это ведь тоже система?

— Нет. Мы — не система… Мы — просто сообщество, вольное сообщество одиночек. Как у Киплинга, знаешь?

— Закон стаи… — внимательно посмотрев в глаза человеку напротив, он вдруг сообразил, что если у них там все такие, как Френкель, то это более чем серьезно.

Один сибиряк написал про волков, что — да, они опасны. Храбрые, сильные, злые… Но в генах каждого серого хищника таится древний, родовой страх перед человеком — странно пахнущим существом с непонятными обитателю леса повадками и множеством грохочущих смертоносных приспособлений.

А вот собаки! Не те, конечно, что верно служат за миску похлебки и теплую конуру, а другие, сорвавшиеся с цепи — то ли от голода, то ли от сытости, то ли от вечной тоски по свободе… Волки их ненавидят, и рвут, раздирают в кровавые клочья.

Однако, случается, отступник выживает в стае — если только клыки его остры, и когти не знают пощады. И тогда рано или поздно он становится вожаком… Гончие, натасканные на природную дичь, дипломированные сторожевые псы, — эти «друзья человека» великолепно знают повадки своих бывших повелителей, все их слабости и недостатки.

Собаки понимают, чего следует опасаться — и привычной оградой из красных флажков их не испугаешь… Знания, полученные от недавнего хозяина, обращаются теперь против него.

— Каждый сам выбирает свой путь…

— За некоторых это делают другие люди, — пожал плечами собеседник.

Владимир Александрович пожал плечами:

— Или обстоятельства.

— Да… Осуждаешь?

— По какому праву? Нет… Но и в ладошки хлопать тоже не стану.

— Почему?

— Я и в далеком детстве не верил в добрых разбойников. Так не бывает! Или-или…

Виноградов вытер губы крахмальной салфеткой. Бутылка уже опустела, но опьянение так и не пришло — вместо него томило душу ни разу ещё не обманувшее предчувствие надвигающейся беды.

Причем, страха не было… За последние годы вокруг Владимира Александровича погибло столько друзей и недругов, что собственная смерть уже воспринималась им не как пугающая абстракция — а в качестве вполне естественного и неизбежного завершения земного пути. В конце концов, для того, чтобы считать себя мужчиной вовсе не достаточно только ходить в туалет с соответствующей буковкой на двери.

Есть и другие критерии…

— Заказать еще?

— Нет, спасибо. Я сколько-то должен? — Виноградов показал на стол и на внутренний карман куртки, где обычно хранят бумажник.

— Обижаешь… — собеседник положил несколько купюр на поданный официантом счет. Подождал, пока спина в традиционном сюртуке удалиться на достаточное расстояние:

— А ведь ты — такой же, как мы.

— А я разве говорю, что лучше?

— Не в том дело! Лучше, хуже… Просто ты — такой же.

Очевидно, это стоило расценивать, как переход к деловой части беседы. Взаимное обнюхивание закончилось.

— Слушай, Вася! Я очень рад был тебя видеть. Но если ты предложишь сейчас вместе ограбить Национальный банк или подстрелить хозяина публичного дома…

— Неужели я произвожу такое удручающее впечатление? — хмыкнул Френкель. — Досадно выглядеть в глазах собеседника идиотом!

— Шучу. Извини…

Человек напротив подождал, пока уберут посуду. Придержал только чашечку с недопитым кофе:

— Был такой знаменитый француз — Клод Леви-Страусс. Антрополог, исследователь самых диких и нехоженных уголков планеты… Человек, который почти не бывал дома.

— Ну, слышал. В честь него даже джинсы, кажется, назвали?

— Не важно! Но первая фраза его книги звучит так: «Я ненавижу путешествия…» — Френкель устало потер переносицу:

— Ты ему веришь?

Виноградов ответил не сразу. Подумал, и неожиданно для самого себя сказал правду: