Шестерки Сатаны

В общем, я пришел к выводу, что надо этого кадра для страховки забраковать.

— Не нравится он мне.

— Серьезно? — озабоченно спросил Варан.

— Да, Сашок. Очень не нравится. Можно нарваться на какую-нибудь ерунду. Надо бы подстраховаться, хотя как тебе объяснить свое мнение, я не знаю.

— Капрал, может, еще послушаешь?

— Нет. У меня на это дело времени нет. То, что он слишком хитрый, чтоб выполнить эту работу, мне уже ясно. В принципе, ты мог его и не показывать, решай сам. Если считаешь, что прав, — делай все сам и сам отвечай перед Чудом-юдом. Сроки работы остаются те же, так что думай. За ручку я тебя уже не обязан водить. Ты созрел, два года сам работаешь. Просил совета — я тебе его дал.

— Понятно, — вздохнул Варан, — значит, не поглянулся мужик? И его теперь за просто так — в печку?

— Саша, это вообще не тема для обсуждения. Порядок ты знаешь. Оставишь — наделаешь проблем. В общем, я поехал.

ПЕРЕСНЯТАЯ КИНОЛЕНТА

От подвальчика, в котором происходили «смотрины», я добрался пешочком до метро и, проехав одну остановку, поднялся наверх. Там меня дожидался Лосенок. Читал себе «Спорт-экспресс», сидя за баранкой родного «Чероки», и в ус не дул.

— Домой поедем, — сказал я. — Если вводных не было.

— Не было, — ответил Юрик.

— Ну и нормально. А то все вкалывай и вкалывай, так и загнуться недолго с устатку… Тем более что жара, блин, офигенная. В тропиках и то полегче.

Лосенок завел мотор, я отвалился на спинку сиденья, под свежачок от кондиционера.

— Какой-то ты странный стал по жизни, — заметил Лосенок, выворачивая в поток машин и встраиваясь в средний ряд. — Извини, конечно, может, я это не в кассу говорю, но не один я это замечаю. Мое, конечно, дело телячье…

— Твое дело — лосячье, — хмыкнул я. Прикол был давнишний, но любимый, Лосенку он тоже нравился.

— Правильно, лосячье, — кивнул он, — но все равно, с тех пор, как ты с заграницы вернулся, какой-то не такой стал. Целый год уже прошел, а ты все не в себе немного.

— И ты целый год сидел да помалкивал? — ухмыльнулся я. — Терпеливый, однако.

— Ну, сам понимаешь, вопросы-то задавать неудобно. Мало ли чего… Но тут намедни сам батя твой спросил, не вижу ли я в твоем поведении чего-то странного. Я, конечно, сказал, что вижу.

— Та-ак, мистер Лосенок, стало быть, вас уже за стукача работать приспособили?

— Ща обижусь…

— Пардон, эскюзе муа. Так что же странного вы соизволили заметить?

— Сказать по-честному?

— Обязательно.

— Короче, впечатление такое, будто ты мне две штуки баксов задолжал за что-то и теперь не знаешь, как вернуть.

— А я точно у тебя ничего не одалживал?

— Нет, наоборот. Я тебе двести должен.

— Странно, а я за тобой ничего странного не замечаю. Может, это тебе так кажется оттого, что я тебе счетчик не включил? Шутка, конечно. А вообще-то ты прав, Юрик. Только рассказывать, что и как, я не буду, ладно? Потому как в нашей жизни многие вопросы надо держать внутри и не вытряхивать наружу.

Лосенок пожал плечами и сосредоточился на баранке. Не знаю, что он там подумал, но разобъяснить ему, что и как, мне и впрямь было сложно. Как объяснить живому и здоровому парню, что меньше года назад я его наяву видел мертвым, а этот самый джип, который он лелеет, холит и вылизывает ежедневно, был взорван и сожжен выстрелом из гранатомета? Не поверит, подумает, будто я над ним издеваюсь, а если начну убеждать, что все это всерьез, решит — крыша у Барина поехала. И будет прав по большому счету. Только я один и никто другой на этой планете знал (хотя и здорово сомневался нынче), что дважды прожил период с октября 1996-го по январь 1997-го. Никто!

И никто из тех, кто меня окружает сейчас, не поверит или не захочет поверить в то, что в упомянутый период произошла целая куча самых обычных, не совсем обычных и вовсе не вероятных событий, в которых участвовал не только я, но и они, то есть десятки других людей. Там, в этом параллельном, перпендикулярном или диагональном — хрен поймешь, в каком, — мире, все кончилось неизвестно чем, может быть, мировой катастрофой. Но память об этом сохранил я один. Ни Чудо-юдо, ни суперсолдаты Валет и Ваня, ни инженеры Борис, Глеб и Богдан, ни «научная мышка» Лусия Рохас, ни Зинуля не помнили абсолютно ничего. Для них время текло непрерывно и прямолинейно, не описывая мертвых петель.

Конечно, я поначалу был явно не совсем в норме. Но могу поклясться, что крыша у меня, в общем и целом не поехала, хотя заметные позывы к тому ощущались. Может быть, в мозгах что-то и сдвинулось, но не настолько сильно, чтоб найти этому научное название и поставить диагноз. Я говорю это с полным пониманием ситуации, поскольку честно и благородно рассказал о своем путешествии во времени и пространстве Чуду-юду. А уж он-то и в нейрофизиологии, и в нейролингвистике, и в психологии, и в психиатрии кое-что смыслит. Кроме того, я лично убежден, что никто, кроме него, не разбирается в содержимом моей памяти. Честно скажу, что мне до сих пор не очень понятно, что из содержимого моих «запоминающих ячеек» происходило в натуре, а что понапихано туда отцом родным ради эксперимента. Впрочем, кроме него, в загрузке моей памяти поучаствовали и мистер Джон Брайт, и компаньеро Умберто Сарториус, и законная супруга Хрюшка Чебакова, а возможно, и еще какие-то неучтенные лица.

Все, что прокрутилось в первый раз с октября 1996-го по январь 1997-го, отец родной в моей памяти обнаружил, скопировал на искусственный носитель и подверг всестороннему изучению. Сергей Сергеевич, будучи по своей природе и прежней профессии, шибко охочим до чужих секретов, никаких феноменов без внимания не оставлял. Тем не менее после длительных корпений и пыхтений он все же решил, будто все, о чем мне отчетливо помнилось, есть не что иное, как некая наведенная реальность, которую мне погрузили в мозги через микросхему в архивированном виде, коротким импульсом с высокой степенью сжатия информации. Кто и когда — Чудо-юдо определить не сумел, но грешил на своего любимого ученика Сарториуса-Сорокина. Так или иначе, но, по версии профессора Баринова, вся эта прессованная информация, угодив ко мне в память за очень короткий промежуток времени, расширилась за период в два-три часа — по его представлениям, по крайней мере, — и я приобрел память о том, как прожил четыре месяца, которые вроде бы к тому времени еще не прошли.

Чудо-юдо не был бы самим собой, если б не попытался хотя бы частично проконтролировать, имело ли место что-то похожее в том мире, куда меня, условно говоря, послали. То есть там, где я теперь находился.

Действительно, что-то похожее место имело. Но только похожее, а отнюдь не то же самое.

Сначала об исходных обстоятельствах. То есть о том, что происходило

непосредственно после того, как Чудо-юдо отправил меня с Викой из Эмиратов вМоскву, сопровождать раненого Васю Лопухина, который к тому же при неясных обстоятельствах заполучил какую-то тяжелую мозговую болезнь, от которой и преставился. Но вот тут-то и начинались различия. В первый раз Вася Лопухин долетел до Москвы живым и скончался только через некоторое время, а во второй — умер еще в самолете. Дальше — больше. После этого как бы сама собой отключилась та цепь событий, которая явилась следствием того, что Васю довезли живым: Вика, уезжая из аэропорта, села не в «скорую помощь», а поехала на «Чероки» вместе со мной и Лосенком. Соответственно, на пьянку к Игорю Чебакову мы не поехали, а потому меня и не похитила залетная команда во главе с Агафоном. Правда, серую «Волгу» мы где-то поблизости от Шереметьева вроде бы видели, но познакомился я с этой славной четверкой совсем не так, как в прошлый раз. Об этом будет отдельный разговор. Главное, что эти самые ребята, Агафон, Налим, Гребешок и Луза, не взяли меня дуриком с чебаковской пьянки, не увезли на дачку к подмосковному уголовничку дяде Саше и не посадили в подвал. Именно поэтому и мне не пришлось их убивать. Я, правда, не очень помнил, кого тогда досмерти уработал, а кого с недоделками, но все равно, не очень это приятно, когда видишь живыми тех, кого однажды убивал. Конечно, у Агафона, которого я «розочкой» битой бутылки ткнул в горло, были некоторые шансы выжить, но шрам от такого удара остался бы у него надолго. Я, забегая вперед, уже познакомившись с Агафоном по новой, много раз непроизвольно поглядывал на его кадык, словно бы пытаясь рассмотреть этот несуществующий шрам.