Смерть знает, где тебя искать

И в самом деле, во всем розарии нельзя было найти ни единого опавшего лепестка. Колючие стебли росли хоть и часто, но не слишком густо. Всем цветам хватало и солнца, и воздуха, и воды.

– Мясо-то мороженое, так что все собачкам отдай.

Мать Вырезубова не спеша двинулась к дому. Так способен идти только человек, на душе у которого все спокойно, который считает, что никто к нему никаких претензий предъявить не сможет.

Злющие ротвейлеры уже ждали у входа в розарий. Внутрь соваться они не рисковали, знали, чуть что, хозяин жестоко изобьет их. Псам никогда не позволяли бегать внутри оранжереи по дорожкам, посыпанным свежим речным песком и опилками. Собаки хоть и послушные, дрессированные, но стебли могут ненароком задеть. А цветы – это святое. За средства, вырученные от их продажи, и жила странная семья, состоявшая из пожилой матери и двух молодых сыновей. За деньги, полученные от продажи, был отремонтирован дом и расширена оранжерея.

Поднос с человеческим мясом опустел в мгновение ока. Псы легко разгрызали хрящи, слизывая кровь, раскалывали кости. Друг у друга они куски не вырывали, зная, что каждый кусок не последний. Между собой псы не спорили и никогда не выясняли отношений.

Час времени ушел на то, чтобы срезать и аккуратно упаковать в длинные картонные ящики несколько сот цветов. Ящики были погружены в машину, небольшой грузовой фургон с аляповатыми надписями на синих бортах “Живые цветы”. Затем Григорий взял небольшой пульверизатор, открыл все картонные коробки и принялся опрыскивать цветы. Капельки воды поблескивали на бутонах, на листьях, на колючих стеблях.

Григорий, склонив голову к левому плечу, пару минут любовался этой картиной. Картонные ящики чем-то неуловимо напоминали гробы, а вот цветы были прекрасны.

– Ну хватит, – поторопил брата Илья, – это уже не цветы, – сказал он.

– А что это? – спросил Григорий.

– Это деньги. Можешь умножить двести восемьдесят стеблей на стоимость одного цветка и получишь выручку. Минус, естественно, накладные расходы – бензин и торговцы.

Цветы братья продавали в нескольких точках, причем у них было заведено брать деньги за цветы сразу, продавая розы немного дешевле, чем остальные поставщики. Поэтому с братьями с удовольствием имели дело, считали их людьми основательными и порядочными. Конкуренты же влезать в конфликт с братьями Вырезубовыми не рисковали, слишком уж мрачными, угрюмыми и грозными выглядели близнецы. Да и их мать, Наталья Евдокимовна Вырезубова, тоже слыла женщиной крутой. Как-никак она родилась и выросла в Сибири, в маленьком таежном поселке. И если что, то могла, как говорится, показать зубы, да еще так обложить матом, что любой грузчик позавидовал бы.

В ее комнате на стене висела двустволка, старая, еще довоенная. Наталья Евдокимовна раз в две недели сама чистила ружье, быстро разбирая и умело складывая. Оружие содержалось в идеальном порядке, а” уж пользоваться она им умела. Братья иногда подшучивали, говоря:

– Наша мать и медведя-шатуна в случае чего завалить может.

Стреляла Наталья Евдокимовна отменно. Не многие столичные охотники могли бы с ней потягаться.

Мать вышла на крыльцо, вытерла руки о чистый передник, посмотрела на сыновей.

– Пустыми не возвращайтесь, – жестко и в то же время призывно произнесла она.

– Да, да, мама. Сами понимаем, пора бы уже.

– Вот-вот, пора бы уже. Мяса совсем в доме нет, да и живоглотов кормить нечем, скоро нас за ноги грызть начнут.

– Мама, мы все поняли, – сказал Илья, забираясь в кабину фургона.

Григорий поспешил открыть огромные железные ворота. Те со скрипом распахнулись, звякнула цепь. Собаки выглянули на улицу, но без разрешения хозяев они боялись переступать невидимую черту, отделявшую участок от внешнего мира. Они стояли, выжидательно поглядывая на Григория, который медленно закрывал ворота.

– Что, на волю захотели, ненасытные? Собаки зарычали вполне дружелюбно.

– А ну, пошли отсюда!

Собаки покорно развернулись и побежали одна за другой, как волки по зимнему полю, ступая точно след в след.

– Давай быстрее! – сказал Илья, распахивая дверцу. Григорий забрался в кабину.

– Трогай, – сказал он, опуская стекло. Кабина наполнилась ветром, запахом поля, листвы деревьев, недавно обмытой дождем. Она вся сияла чистотой: никаких лишних наклеек, всяких наворотов, глупых и ненужных, и выглядела абсолютно новой, словно машина недавно сошла с заводского конвейера. На повороте немного тряхнуло.

– Не гони, цветы – товар нежный.

– Знаю, – аккуратно объезжая выбоины и ухабы, говорил Илья.

Он вел машину так, словно в фургоне лежали не цветы, а тонкая хрустальная посуда. Когда фургон выбрался на автостраду, на Волоколамку, машина побежала быстрее.. Стекла пришлось приподнять.

Первую партию цветов братья Вырезубовы отдали торговцам у Белорусского вокзала. Цветы были прекрасны, и торговцы даже не стали привычно спорить о том, чтобы Вырезубовы немного уступили в цене. Деньги были получены, пересчитаны и спрятаны в карман. Следующая точка находилась у Киевского вокзала. Там пришлось немного задержаться, и братья уже начали нервничать. Закурили, ожидая, когда появится хозяин цветочного киоска.

Он появился неожиданно, схватил Григория за плечо.

– Здорово, братья!

Вырезубовы посмотрели на него, смерили взглядом.

– И здоровее видели.

– Ладно…

Торговец был то ли украинец, то ли азербайджанец, то ли молдаванин. В его жилах текла такая гремучая смесь, что сразу определить национальность невозможно. Белая рубаха была расстегнута до пупа, черные с проседью волосы торчали из выреза, как трава на поляне, окруженной тающим снегом, грязным и несвежим. Спина торговца была мокрой от пота, такие же темные пятна расползлись под мышками. Торговец вытирал лоб несвежим платком.

– Вы меня, братья, извините, налоговая инспекция наехала. Такие уроды попались, договориться с ними никак не мог. Я им и то и се, и коньяк, и водку – не хотят брать! Говорят, давай живыми деньгами. Пришлось дать. Поэтому, чтобы с вами рассчитаться, “налички” не хватало, пришлось отскочить домой. Я же знаю, вы в долг не оставите.

– Правильно решил, не оставим. Но за то, что мы ждали, накинешь сто рублей.

– Сто рублей – пожалуйста. После налоговой инспекции, после этих собак мне и тысяча мелочевкой покажется! – он запустил руку в оттопыренный брючный карман и вытащил на свет божий пачку мятых, влажных от пота денег. – Считайте.

Он отдал деньги Григорию, затем сунул пальцы в рот, громко свистнул. Тут же появились две женщины, тоже, как и торговец, неопределенной национальности.

– Ты, Фатима, возьми эту коробку, а ты, Вера – ту. Женщины бережно взяли коробки с розами и понесли к киоску, до которого было метров пятьдесят.

– Куда ты своего прежнего грузчика дел?

– Черт его знает. Бомжара, одним словом. Они подолгу не задерживаются. Пару дней он у меня покрутился и исчез. Небось приглянулся тебе?

– Не у каждого московского торговца негр в услужении.

– Он не негр, а эфиоп.

– Имя еще у него чудное – Абеба.

– Имя это или кликуха, не знаю. Был эфиоп и исчез. Лишь бы деньги не исчезали. Остальное пережить можно.

Григорий пересчитывал купюры. Когда сумма сошлась, остальные деньги он отодвинул на сиденье к торговцу.

– Это что, еще столько осталось?

– Осталось, мы люди честные, – сказал Илья, выдергивая из рук торговца самую хрустящую сотку.

– Это хорошо, – торговец небрежно затолкал деньги в карман. На поясе у него висел кожаный кошелек, в котором позвякивали монеты.

– Чего деньги в карман прячешь, а, Тарас?

– В кармане надежнее. Кошелек срезать могут, а карман не отрежут. Я бабки бедром чувствую, они к ноге прилипают.

– Ты бы помылся, что ли.

– Вечером помоюсь. Запыхался я, как бегемот. Завтра привезете цветы?

– Завтра – нет, – сказал Григорий, – еще бутоны маленькие. А послезавтра – точно.

– Сколько штук?

– Сколько возьмешь?