Ловушка для Слепого

Слепой осторожно положил ружье на землю и вытер вспотевшие ладони о камуфляжную куртку. "Да у меня никак мандраж, – почти весело подумал он. – Ай да Слепой!

Знал бы Малахов – заболел бы от огорчения."

В тот момент, когда он снова прижал к плечу обшарпанный деревянный приклад, в просвете между ветвей мелькнуло что-то большое, темно-коричневое. Где-то неподалеку шарахнул выстрел, потом еще один, бурое пятно метнулось, хрустя валежником, Шуляк хищно подался вперед, и Глеб увидел, как напрягся палец на спусковом крючке двустволки. Сомнения вмиг исчезли. Слепой плавно поднял ружье и выстрелил дуплетом в тот самый момент, когда вертикалка Шуляка с грохотом выбросила из дула длинный сноп бледно-оранжевого пламени.

Глеб успел заметить, как голова журналиста словно взорвалась, брызнув во все стороны красным. Шум от его падения был поглощен тяжелым треском, с которым медленно завалилась, содрогаясь в предсмертных конвульсиях, огромная туша подстреленного зверя. Поодаль кто-то издал радостный вопль, который был подхвачен еще дальше.

Глеб быстро отполз метров на двадцать назад и замер, прислушиваясь.

– Есть! – орал кто-то. Похоже, это был тот самый бородач в пограничной панаме. – Митька, есть! Не пойму только, кто его завалил – ты или я. Слышь, Шуляк? Клиент созрел! Где ты там? Мужики, сюда, мы с Митькой его завалили! Ух, здоров! Ух, силен! А рога! Здоров сохатый!

Глеб отполз еще на пару метров, но остановился, решив дослушать до конца. Уверенность бородача в том, что они подстрелили именно лося, поколебала его собственную уверенность в обратном.

Послышались треск веток, голоса других охотников, одобрительные восклицания с оттенком черной зависти, и вдруг чей-то насмешливый голос громко и отчетливо произнес:

– Это, что ли, ваш сохатый? Закусывать надо, ребята.

– Мать твою, это ж корова! – с веселым удивлением произнес другой. – Ну, Серега, ты снайпер!

– Да это не я, это Митька, – мгновенно пошел на попятный бородач. – Эй, Шуляк, ты где? Совсем одичал в своей Америке, корову от лося отличить не можешь! Митька, выходи, не стесняйся, здесь все свои!

Некоторое время все звали Шуляка, активно хрустя ветвями, – видимо, искали. Потом кто-то придушенно охнул и сказал сдавленным голосом:

– Серега, а Серега… Если в корову стрелял Шуляк, то куда, спрашивается, стрелял ты?

– Чего? – переспросил бородатый Серега и вдруг замолчал так резко, словно в глотку ему с размаха загнали кляп.

Слепой, пятясь, отполз еще дальше в лес, осторожно поднялся на ноги, повернулся спиной к месту трагедии, которая еще до наступления темноты будет занесена в милицейские сводки как несчастный случай на охоте, и пустился бежать размеренной рысью, легко огибая деревья и перепрыгивая через замшелые, черные от влаги пни. Он остановился всего один раз, чтобы быстро засунуть ружье в присмотренную заранее барсучью нору. После этого он каблуком обрушил нависавший над норой земляной козырек, бросил сверху охапку хвороста и побежал дальше, пытаясь убедить себя, что не слышал душераздирающего вопля, который издал бородатый истребитель колхозного скота, детально разглядев тело своего приятеля.

Добежав до дороги, он остановился, немного подышал носом и только после этого неторопливо пересек грунтовку, на всякий случай поддергивая штаны, словно отлучался в лес по нужде. Возвращаясь, он ни разу не взглянул на компас, но палатка и «виллис» оказались точно перед ним. Глеб не спеша спустился с откоса, вынул из палатки бушлат, набросил его на плечи и вернулся к удочкам. Через десять с небольшим минут темно-серый «шевролеблейзер», натужно ревя двигателем, на бешеной скорости пронесся мимо, направляясь в сторону Москвы. Никто из пассажиров внедорожника не обратил внимания на чудака в потрепанном офицерском бушлате, который сидел над заброшенными в реку удочками и курил, методично окутываясь густыми облаками табачного дыма.

Выждав некоторое время, Слепой неторопливо залил костер, смотал удочки, свернул палатку и погрузил все свое добро в помятый кузов «виллиса». Выбросив из-под колес фонтан травы и песка, старый вездеход рывком преодолел подъем, козлом выпрыгнул на дорогу, рыкнул, выплюнув из выхлопной трубы сизое облако дыма, и через несколько секунд скрылся за поворотом.

– Чистая работа, – сказал полковник Малахов, выключая телевизор, по которому только что передали сообщение о трагической гибели репортера радио «Свобода»

Дмитрия Шуляка, случайно застреленного во время охоты на лося.

– Жалко парня, – сказал Глеб, внимательно наблюдая за реакцией полковника. Они все еще присматривались друг к другу, хорошо зная, что личная симпатия – плохой советчик в их профессии.

Седоватые брови полковника удивленно поползли вверх и застряли там, казалось, навсегда. Некоторое время они так и торчали посреди собравшегося гармошкой полковничьего лба, совершая там какие-то неуверенные движения, а потом резко нырнули вниз – полковник понял, о ком идет речь.

– Ах, этого, – сказал он. – Как его? Сергея Гусятникова, кажется? А что его жалеть? Его ведь выпустили – еще вчера, насколько я понял. Двенадцати часов не просидел. Даже по телевизору сказали: несчастный случай. Чистая работа, молодец.

– Гусятникову от этого не легче, – упрямо сказал Глеб.

– Перестань, капитан, – сказал Малахов. – Твоя совесть чиста.

– Чиста ли?

– Чиста, чиста. Устранить Шуляка было жизненно необходимо, причем так, чтобы никому и в голову не пришло, что это убийство.

– Так уж и не пришло, – фыркнул Глеб.

– Только не надо кокетничать. К ордену я тебя все равно не представлю, не имею такой возможности. А что касается любителей строить версии, то им совершенно не во что запустить зубы. Они могут сколько угодно кричать, что Шуляка убили, а что толку? Они ведь и сами в этом не уверены. Никаких сенсационных журналистских находок у него не было уже давным-давно, а о его смежной специальности знали очень немногие в Штатах и только несколько человек в Москве, причем все они работают в нашей конторе. Так что работа действительно проделана мастерски. Спасибо.

– Не за что, – проворчал Глеб. – Хозяину коровы хотя бы заплатили?

– Дважды, – ухмыльнувшись, сообщил полковник. – Сначала наш человек, а потом эти горе-стрелки. Так что наш фермер наверняка третий день не просыхает.

– Хоть кому-то радость, – заметил Глеб. – У меня есть просьба… – продолжал он после паузы.

Полковник озабоченно почесал в затылке.

– Извини, – сказал он. – Я знаю, ты привык жить гораздо шире, чем сейчас, но я в данный момент испытываю временные затруднения с…

Глеб остановил его, выставив перед собой ладонь.

– Обижаете, гражданин начальник, – голосом прожженного урки сказал он. – Зря вы меня, честного фраера, за быка держите.

Полковник не смог сдержать улыбки.

– Нечего улыбаться, – строго сказал ему Глеб. – Я к вам как к человеку, а вы про деньги. Конечно, на то, что вы мне выдали, не откроешь конный завод, но я слышал, что Рокфеллер-старший начинал с гораздо меньшей суммы.

– Я слышал, что Рокфеллер-старший начинал вообще С голой задницей, – поддержал его полковник. – Так что у тебя за просьба?

– «Виллис», – сказал Глеб.

– Это некротическое явление? – удивился полковник. – Зачем он тебе?

– Да черт его знает, – честно признался Слепой. – Чем-то он меня купил.

– Ладно, – пожал плечами полковник. – На днях заеду, занесу документы. Надо поспрашивать в гараже – может, там и запчасти найдутся.

– Обязательно, – рассмеялся Глеб. – В нашем гараже что угодно найдется, если как следует поискать.

– Слушай, – вдруг оживился полковник. – Я знаю одно местечко, где стоит почти новый «фордзон-путиловец» с навесной сеялкой. Не интересуешься?

– Это вы своему знакомому фермеру предложите, – рассмеялся Глеб, – взамен коровы.

– Облезет, – проворчал полковник. – И неровно обрастет.

Заперев за Малаховым дверь, Глеб протиснулся в свою микроскопическую кухню, проделал сложные манипуляции с газовой плитой и наконец разжег одну из конфорок, в очередной раз счастливо избежав ожогов. Поставив на огонь джезву с водой и засыпав в нее точно отмеренную порцию кофе, он закурил и стал смотреть в окно, краем глаза наблюдая за плитой. Когда кофе запузырился и пополз вверх, как лава, пытающаяся вырваться из жерла вулкана, он перекрыл газ и снял джезву с плиты. За окном жил своей размеренной, несуетной жизнью Кривоколенный переулок, и Глебу вдруг стало интересно, как обстоят дела на Старом Арбате, в его бывшей конспиративной квартире, разрушенной во время штурма спецназом.