Глаз дракона

— Товарищ полицейский, идите к нам синеглазых детишек делать!

Ничто не указывает на то, что это резиденция Липинга. На ней не написано ни имени, ни номера или адреса. Официального телефонного номера тоже нет. И стоит она на безымянной дороге. Просто безымянный район озера Тайху. И на картах его нет. Пиао жмет кнопку звонка. Видел он такое и раньше. Бейдайхэ, Хуан Шань, Западное озеро… по всем знаменитым курортам страны цветут эти диковинные цветы — резиденции политической элиты. В стране, где всё — государственная тайна, о дачах только шепчутся. Тэ-цюань, особая привилегия высших руководящих кадров, ревностно ими охраняется. Те, у кого есть дачи, говорят о них только с равными по силе и влиянию. Упоминание о дачах непосвященными сурово осуждается. На это смотрят как на… красные глаза под белыми бровями.Да, на ошибку… Очень грубую и очень большую ошибку.

— Кто?

— Старший следователь Пиао к товарищу Липингу.

Тишина… потом злобный зуммер открывающегося замка. Пиао толкает створку ворот и делает шаг на длинную гравиевую дорогу. Архитектура здания выдержана в западном стиле, всё в ней буквально кричит об этом… но густой сад и охраняемый периметр шепчут… о том, что жизнь, она не всем равна. И еще о деньгах. Чужих деньгах. Поэтому и живет поговорка о высших чинах, вертится на языке каждого простого китайца:

Головы наши повёрнуты налево, а вот карманы — направо.

Старая а-и, с секретным допуском куда выше, чем у Пиао, шаркая и тяжело дыша, ведет его длинным мрачным коридором. В стране с ограниченным запасом древесины деревянные стенные панели — большая редкость, и старший следователь позволяет пальцам скользнуть по лаку, скрывшему живую шероховатость. Они входят в комнату, залитую абрикосово-золотистым светом, кремовые шёлковые шторы колышутся на окнах, не пуская внутрь зелёные ветки. В глубине комнаты на приоткрытых французских окнах двигаются, как живые, узорчатые тени, от зелени газона за окнами хочется зажмуриться. Комната принадлежит женщине. Белый сахарно-искрящийся потолок, современная мебель, округло мягкая, как мармеладка, картины в бледно-розовых тонах, изящные безделушки. Ни намека на Липинга. Даже свет, заливающий комнату, нежен, как женщина. Душистые потоки света будто царапаются о щетину на подбородке Пиао. Его провожатая исчезает. Зато тени на окнах замирают, и входит Шеф.

В прекрасно сшитом чёрном френче он стоит, расставив руки, грязные, в бурой, как крепкий чай, земле… та кусками падает на кремовый ковёр. Для китайца он крупноват. Мощное тело грубого и сурового человека. Его равнодушная бесстрастность сминает пространство. И шагает он как страж над краем пропасти. Обтянутый кожей череп порос жестким коротким волосом. Изучающий взгляд рвётся из-под упругих век.

— Ну что, Пиао… обстоятельства не в нашу пользу, как обычно. Издержки профессии.

Вопрос или нет? У Пиао сохнет во рту.

— Предварительный рапорт, товарищ офицер Липинг. Прошу прощения, что написан от руки. Времени не было сесть и сделать по всем правилам.

Шеф берет бумаги и располагается на диване. Подсохшая земля осыпается с его рук на диванные подушки. Липингу нет дела до красоты комнаты… и грязь падает с пальцев. Старенькой а-и придется на коленях ползать, чтобы все отчистить; Пиао чувствует, как задергался уголок рта. Липинг читает, а он стоит и не знает, куда деть руки. Рапорт, полный стандартной ерунды, Липингу должен понравиться. Рапорты ему нравились всегда. Сунь ему в руку рапорт, не важно, какое дерьмо капает со страниц, и Липинг будет счастлив, как джонка посреди Янцзы, когда «все места заняты».

— Глупый, глупый старший следователь.

Липинг скатывает рапорт в тугой комок. Комок летит на пол вместе со следующим комком грязи, замирает у ног Пиао в перекрестье теней.

— …все знают, что ты можешь, следователь. Ты даешь результат. Тебе поручают самые сложные, самые деликатные дела — и ты справляешься. Но тут…

Шеф качает головой. На мясистых губах поблескивает слюна.

— Уж ты-то должен знать… Свидетелей нет. Фактов нет. А ты недрогнувшим пальцем тычешь в госбезопасность. Смотрите все, Партия убивает людей. Глупец….

— Да, товарищ офицер, прямых доказательств нет, но я видел, как доктор Ву отказался исследовать тела, и я слышал, что он мне сказал. И я уже не раз видел, как работают секретные службы, и могу узнать их методы. И это их рук дело.

Липинг поднимается, отряхивая грязь с колен. Ходили разговоры, что шеф — просто чинуша, бюрократ. Не боец. Сейчас до Пиао доходит, что таким он кажется, если ты ни разу не переходил ему дорогу.

— Я не могу помешать тебе быть идиотом. Я только могу посоветовать не быть им. У тебя нет ничего, нет даже зацепки, чтобы начать расследование. Нет судебного заключения. Нет результатов вскрытия. Нет сведений как о жертвах, так и о тех, кто убил. Нет ответов на почему и как. Тем не менее, ты суёшь свою голову куда не следует — под топор. Ву… старик такой же труп, как его подопечные. Его не трогали за былые заслуги. Забудь все, что он говорит. Он трясётся от страха во что-нибудь вляпаться. Он не понимает, что уже зашёл слишком далеко. С ним разберутся…

Липинг, бросив разглядывать свои огромные грязные руки, нависает над Пиао.

— Один совет, Пиао. Запомни его. Не строй дело на словах Ву. И вообще на чужих словах. Доказательства. Вот твоя опора. Доказательства, прочные как железо, а не как бамбук. Это хороший совет. Вся моя жизнь построена на нем…

Шеф идёт обратно.

— …Твое расследование будет полным, точным и по всем правилам. Понадобится — получишь еще людей. Я лично позабочусь, чтобы тела были исследованы как полагается. Все должно быть безупречно. Никаких общих фраз, никакой полуправды. Факты, только факты. Трупы, рядком выложенные на берегу Хуанпу — это уже слишком. Потом вскрытие на каком-то мясном складе, и студент-медик, топчущийся вокруг. Никуда не годится. Наш город — окно, в которое смотрит запад. Наш шанс, старший следователь. Не забывай этого. И всегда помни, что писать в рапорте лишние слова, — Липинг глядит на бумажный комок у ног Пиао, — …всё равно, что самому насаживаться на крючок.

Его губы неприятно близко.

—  Цао-му цзе-бин, цао-му цзе-бин.

Старший следователь знает эту поговорку, дошедшую из четвёртого века. Ее знает каждый школьник. Она из притчи о повстанце Фу Цзяне, который собрал миллионную армию, чтобы свергнуть правителя Цзиня. У того было только восемь тысяч солдат. Но весь миллион в панике бежал от колышущейся травы и качающихся ветвей деревьев, решив, что это наступающие войска. Четыре иероглифа стали синонимом паранойи, и каждый китаец знает и боится мудрости и правды этой притчи.

Цао-му цзе-бин… Среди деревьев каждый куст кажется солдатом.

Липинг направляется к саду, на зов мягкой, податливой земли.

— Теперь о рапортах. Избегай обычных каналов. Все должно идти прямо ко мне, и никаких положенных процедур. Я сам буду руководить расследованием. В случае особых, скажем так, причастностей — я буду иметь с ними дело, не ты.

Что-то во взгляде Липинга тревожит Пиао.

— Это против всех правил, товарищ офицер. У вас есть какие-то причины считать это дело особенным? Может, я чего-то не знаю?

Улыбка Липинга сродни взмаху кулака. Если бы слова были воробьями… но Пиао знает, что слова — памятники нашей глупости. Он проклинает ту каплю западной крови, что развязывает ему язык.

— Мне нужен список всех, кого ты задействовал. Кто до сих пор занимался этим делом, кто видел тела…

Липинг ничего не упускает. В том числе и проблеск сомнения в глазах следователя.

— Для их же безопасности.

— Может понадобиться, — добавляет он, протягивая Пиао блокнот и золотую ручку. Красные чернила на белой бумаге.

— Вэньбяо, Чэн, Синь, Ши, Чжиюань, By, Пэн Яобань, сотрудник Яобань.