Дикий

— Если надо. Лучше самому стрелять, чем в тебя попадут.

— Это верно, — соглашаюсь и замолкаю.

Быстрый вечер опустил занавес, и мы летим по шоссе. Хорошо думать в дороге, и я думаю. Мысли причудливо расползаются. Появляются сами по себе, сплетаются в причудливые кружева. Мысли. Все эти маленькие победы. Маленькие радости с пионерской стрельбой. Я закрепился на одном месте и веду активный, даже слишком активный образ жизни. О таком парне молва пойдет, пошла уже. И дойдет, дошла уже до Симферополя, а в этом Симферополе не мудаки типа красноканальских, они быстро сообразят и начнут проверять. Наркомафия может и ментов прислать. Тут уж Анвер не отбрешется. Могут и без ментов весь Джанкой завалить. Куда Анверу с охотничьими ружьями и парой ржавых автоматов против современной индустрии убийства. Если меня найдут, я сразу труп. Анвер труп, все его друзья трупы. И Лика… Этого невозможно даже представить и нельзя допустить. Если мне исчезнуть, то… Тогда все устаканится. Красноканальских Анвер уже под себя подмял. Это я стал фактором риска. Не стоило брать кокаин. Как с Ликой расстаться? Что подумает она? Нет, у этой истории нет будущего. Только будущие смерти… Помню, в школе учили: «Над седой равниной моря гордо реет Буревестник…» Нет, правильно будет: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный». Я во что-то превращаюсь последнее время. Во что-то новое для себя, чего не ожидал раньше. «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая в тучи, он кричит — и тучи слышат радость в смелом крике птицы». Сперва меня прижали «черные» в Питере, и жажда жизни заставила стрелять. Теперь просто к этой жажде добавился странный интерес ходить по лезвию. «В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике!» Интерес к борьбе выше интереса к материальным ценностям. Смешно даже — тачки, деньги, шмотки, жратва дорогая. «Чайки стонут перед бурей — стонут, мечутся над морем. И на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей». Дух укрепляется от схватки к схватке, начинаешь по-умному презирать смерть, и люди, окружающие тебя, это чувствуют. «И гагары тоже стонут, им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает». И надо отвечать за тех, кого любишь и кто не может, как ты. «Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем». Даже нанося смертельные удары, следует сохранять хоть какие-то моральные ценности. Хищный зверь искренен в своих действиях и убивает, когда хочет есть. Но не уничтожает всех и вся без разбора. «Вот он носится как демон, — гордый черный демон бури… В гневе грома чуткий демон… Это смелый Буревестник гордо реет между молний…» Только не быть мудаком. Уровней мудачества много. Мудак — это уже не Буревестник, это труп. Как не быть им?! Все религии мира настаивают — не убий. Все равно убиваем. Дикая природа внутри нас сильней. Если не убиваем себе подобных, то убиваем мир, в котором живем. Например, калонектис диомедиа — средиземноморский буревестник — крупная птица, серовато-коричневая сверху и белая внизу, с желтым с темным кончиком клювом, красноватого цвета ногами и клиновидным хвостом. Большую часть года буревестники кочуют в поисках пищи. Грязь в море и охотники. Туристы траханые. Вот и осталось возле Корсики четыреста пар, двадцать пар на островах Тремити. Немного в Эгейском море, немного в Черном. То же самое и с орлом-могильником. Со всеми птицами. Но буревестники станут защищаться…

Я проснулся, когда машина подскочила.

— Черт! — ругается Леха. — Мало ям, так бугры пошли на асфальте!

— Где это мы едем? — спрашиваю я.

— Уже скоро Евпатория будет.

Когда днем спишь, то дней не чувствуешь. Зато ночи становятся бесконечными, как дни.

Мы останавливаемся на окраине города, прямо на обочине шоссе возле столба с обрывками проводов на макушке. Леха ждет указаний, а я курю, стараюсь собраться с мыслями. Табачный дымок поднимается от сигареты и уплывает в приоткрытую дверь тачки. Наконец я объясняю, куда ехать, и мы едем. Вот и Женькин дом — здесь живет оружейный мастер. Велю Лехе включить фары, и мы проезжаем мимо на габаритных огнях. Возле дома чисто. Объезжаем соседнюю улицу — и там нет ни людей, ни машин. Велю Лехе остановиться на ближайшем перекрестке и добираюсь до нужного дома пешком. Прохожу во двор и стучу в дверь.

— Кто это? — слышу испуганный голос и отвечаю так, чтобы можно было узнать мой голос:

— Свои. Это я, Женя.

Открывается дверь, и я вхожу на просторную кухню. Здесь густо пахнет яблоками, они и лежат спелыми кучками в мисках и тазике. Мне запомнился оружейный мастер своим простоватым, довольным жизнью видом, но теперь я вижу какое-то издерганное существо, небритого молодого мужчину, помятого и неухоженного.

Я сажусь на стул и достаю сигарету:

— Что-то случилось? Вид у тебя неважный.

Парень садится напротив меня на продавленный диван и вдруг начинает плакать, по-бабьи размазывая слезы по щекам.

Отбрасываю сигарету и присаживаюсь рядом.

— Э-э, парень! Почему плачешь? Слезами делу не поможешь. Рассказывай — что стряслось?

Наконец парень успокаивается.

— Все уничтожено, — говорит он. — Уничтожено все. Абсолютно.

— Жень, выражайся яснее. Что именно уничтожено? — Приходится с ним объясняться, как с ребенком.

Парень стягивает тельняшку, в которую был одет, и на его жилистом, крепком торсе я вижу множество желтых уже синяков и почти заживших ссадин.

— Да, — только и вырывается у меня. — Это аргумент. Кто поработал?

— Когда ты приходил последний раз. — Женька опять начинает всхлипывать. — Через несколько дней после тебя явилась ко мне домой целая команда. А у меня Таня… — Губы у Женьки кривятся, но он сдерживается и продолжает: — Таня была у меня. Моя невеста. Нас уволокли в тачки и отвезли, — не знаю, куда отвезли. Стали меня бить. Про тебя команда все знала — где жил знали, но данных у хозяев в книге не нашли. Говорят, ты все уничтожил. А если уничтожил — так между собой говорили, — то, значит, мог быть причастным к какому-то делу в Симферополе… И еще эти подонки знали, что я с тобой общался. И били снова меня. Потому что не верили, что я о тебе ничего не знаю… Твой новый адрес. И всякое такое. После их пахан явился и тоже спрашивал. И тоже не верил, но не бил, потому что били другие… После… Нет, не могу! Нет, знай… После их главный пидер мою Таню насиловал, а мне велел смотреть. Если не буду смотреть, он сказал, то ее убьют. Ты во всем виноват. — Женька замирает вдруг и поднимает глаза, а в глазах огонек сумасшедшинки. — Так это ты, сука, во всем виноват!

Еще минуту назад он казался совершенно сломленным. Женька молниеносным движением хватает со стола длинный кухонный нож и бросается с ним на меня. Успеваю перекатиться по дивану и встать на ноги. Уворачиваюсь от второго удара и не сильно, но точно укладываю парня ударом локтя в висок. Женька роняет нож и лежит без движения несколько минут. Живой. Мне тоже надо перевести дух. Такая вот жизнь. Кишки могут выпустить на ровном месте.

Сажусь на стул обратно и грызу яблоко. Мой оружейный мастер открывает глаза, и я вижу в них ненависть. Меньше ненависти, но ненависть есть.

— Очухался? Тогда меня послушай. Ты, когда делал ствол, знал, на что идешь. Это же не сувенир! Брал деньги за оружие, значит, брал и ответственность. А вот зарыл себя сам. Мы же договорились — рынок оружия я беру на себя. — Стараюсь говорить спокойно и так, чтобы до него доходил смысл произносимого. — Ты зачем полез к братве оружие предлагать?

— Ты же исчез, — отвечает Женька, а это значит — он готов к диалогу.

— Почему, я тебя спрашиваю, ты здесь сидишь после всего?!

— А что мне делать?

— Я тебе скажу почему. Ты трус по жизни! Сам провалил дело, подставил девушку и защитить не смог. А теперь все валишь на дядю и за ножи хватаешься! Я бы уже умер, если б такое с моей невестой произошло. Или перебил полгорода. Почему ты, гнида, сидишь тут?!