Собор без крестов

нужным, оформит на мистера Фостера. Дед знает, как поступить, а теперь можешь уезжать.

После Хаима Лесник сел в машину таксиста и потребовал:

— Поехали!

— Уже все? — впервые изменив мимику лица, спросил таксист.

— В твоем возрасте нельзя быть таким любопытным, — ответил ему неопределенно Лесник, только сейчас

почувствовав, как он устал.

«Сейчас стаканчик водки дерябнуть было бы самый раз», — мечтательно подумал он.

По улице Двенадцатая авеню они доехали до пересечения с улицей Восьмая стрит и остановились.

К ним подошел Душман, который, сев в машину и дождавшись, когда она тронется, сказал:

— Картина кончилась тридцать минут назад.

Таксист, посмотрев на светящиеся на панели приборов электрические часы, успокоил:

— Мы почти укладываемся в график, а поэтому я сейчас сразу повезу вас домой. Вы не забудьте номер

моего такси и то, что я вас подобрал около кинотеатра. — Предупреждая возможную оплошность своих

пассажиров, он потребовал: — Не вздумайте прощаться со мной за руку, такое у нас не принято.

— Спасибо, что предупредил, — поблагодарил его Душман.

Когда таксист довез их до виллы Фостера, то Лесник, рассчитываясь с ним за провоз, сказал:

— Скажешь своему шефу, чтобы он тебе дал косую за мой счет.

Когда Лесник и Душман смотрели в холле телепередачу, то к ним подошла миссис Фостер, с которой был

Степанович; сам Фостер еще не вернулся с работы.

— Миссис Фостер от меня узнала, — обращаясь к Душману, начал садовник, — что вы воевали в

Афганистане. Ей очень интересно узнать, как вам там, страшно было или нет?

Слушая его слова, обращенные к Душману, женщина утвердительно кивала головой, как бы подтверждая

свою просьбу.

— Страшно, и очень! — налив себе в бокал немного виски и залпом выпив его, признался он.

Степанович перевел госпоже ответ Душмана и, выслушав сказанное ею, сообщил:

— Она убедительно просит вас рассказать какой-нибудь эпизод из своей фронтовой жизни.

— Это некрасиво и нескромно, — возразил Душман. — Мадам подумает, что я хвалюсь, но сотни тысяч

погибших афганцев за десять лет войны и менее четырнадцати тысяч наших кое о чем говорят, правда, афганцы

дрались и между собой, поэтому статистика, кто кого и сколько убил, условная, но мы воевать там научились, иначе в деревянном бушлате отправили бы домой. Душманы, то есть бандиты, — произнеся эти слова, Тарас

Харитонович улыбнулся, — если кого и брали в плен из наших, снимали шкуру, скальпировали, выкалывали

глаза, рубили конечности, поэтому желающих попадать к ним в плен практически не было. А когда такая участь

кому-то грозила, тот или стрелялся, или подрывал себя последней гранатой...

Слушая Тараса Харитоновича, Степанович старался сразу делать перевод миссис Фостер, но когда он

отвлекался и только слушал, то женщина нетерпеливо напоминала ему о его забывчивости.

— Какая жестокость, — побледнев, несколько раз произнесла она.

— ...Безбожные фанатики, многие из которых еще и под наркотическим воздействием, разве они думали о

гуманности к пленному? Скрывать не буду, были и среди наших десантников наркоманы, которые там

пристрастились к дурманящему зелью. Когда мы стали с ними поступать, как они с нами, то со стороны душманов

зверств к военнопленным поубавилось.

— Какой-нибудь эпизод расскажи, — вновь попросил Степанович.

— Уже не она, а ты просишь, — удивился Душман.

— Я более ее заинтересован услышать твое сообщение, как никак, а все же я русский, — пояснил

Степанович.

— Так и быть, расскажу фронтовой эпизод, в котором мне пришлось принимать участие. Однажды вечером

нас семерых десантников на вертолете с глушителем доставили и высадили на одной вершине горы с заданием

захватить «языка» одной сильно досаждавшей нам банды. Вертолет улетел, а мы потихоньку стали спускаться

вниз. Уже стемнело, видим, так метрах в пятистах под нами разведен костер. Подкрадываемся, смотрим в прибор

ночного видения, около костра отдыхает человек двадцать бандитов, оставивших на тропе, ведущей снизу вверх, часового. Его мы сняли ножом, одного взяли в плен, а остальных ликвидировали. Они толком ото сна и не

пришли в себя, а поэтому сопротивления почти не было нам.

— Почему не взяли других бандитов в плен? — поинтересовался Степанович.

— Все равно не поместились бы в нашем вертолете, который после операции мы вызвали в свой квадрат, так

же незаметно возвратились на базу.

— А если бы тот, кто снимал часового, промахнулся, и он поднял тревогу? Душманы расправились бы с вами, как вы с ними, — сделал свой вывод садовник.

— Не исключено, что они одолели бы нас, но если хочешь жить, то научишься метать нож и не

промахиваться. Бывало, и они давали нам прикурить, кто какую карту вытянет. И они, и мы болели озверином, —

пошутил Душман.

— Что это за болезнь? — не понял шутки Степанович, не зная, как перевести слово «озверин» миссис

Фостер.

— Зверели они на нас, и мы тоже вели себя не ягнятами, — пояснил он.

Миссис Фостер, подойдя к Душману, погладив его по голове, произнесла:

— Бедненький! Сколько тебе пришлось пережить. — Расплакавшись, она ушла.

После ее ухода Степанович, объясняя ее такое поведение, сообщил:

— У нее погиб сын во Вьетнаме.

— Давай выпьем за павших моих боевых друзей, — предложил Душман Виктору и Степановичу.

— У меня язва желудка, — отказавшись от спиртного, сообщил Степанович, покидая их.

— Впервые вижу русского, который отказывается от спиртного, — удивился Лесник.

— Денег жалко на лечение, — обиженно пробурчал Душман, недовольный, что Степанович не поддержал его

тост.

Так и не дождавшись по телевизору интересующего их сообщения, они легли отдыхать. Откуда они могли

знать, что сообщение об ограблении миссис Кэрол будет передаваться не по восьмому, а по двенадцатому

каналу?

На другой день Лесник от Степановича узнал, что вчера ограбили одну миллионершу, у которой похищено на

700 тысяч долларов драгоценностей и наличными 800 тысяч долларов.

Лесник, соблюдя предосторожность, решил больше не звонить Молоху, а, не задерживаясь, немедленно

приступить к продаже картин и уезжать домой.

О своем намерении за ужином он поставил в известность Фостера. Последний ничего не сказал сразу ему в

ответ, а после ужина пригласил к себе в кабинет для делового разговора.

— Я могу твои картины купить за два миллиона долларов, — неожиданно сообщил Фостер, предварительно

справившийся у специалистов и узнав у них, что данная сделка для него выгодна.

Предложение Фостера устраивало Лесника, но, наученный компаньоном, все же решил поторговаться и

попытаться взвинтить цену.

— Миллион долларов за любую из моих картин мне предлагал управляющий Центральным государственным

банком Вены, — напомнил Фостеру он.

— Какая твоя окончательная цена? — Не ожидая такого оборота, был вынужден спросить Фостер.

— За каждую картину по сотне тысяч долларов свыше миллиона.

— Чтобы этими сотнями тысяч рассчитаться со мной за работу, — догадливо произнес Фостер.

— Вы читаете мои мысли, — улыбнулся Лесник.

— А если я не соглашусь? — бросил пробный камень Фостер.

— Тогда тебе придется устраивать аукцион или торги типа тех, что были в Вене, — поставил условие Лесник.

Подумав, Фостер, поднялся с кресла.

— Будем считать, что сделка состоялась и разговор на эту тему закончен, — собираясь идти к себе в контору, произнес он.

— Мы с вами еще не все обговорили, — попросив Фостера присесть, заявил Лесник.

— Я слушаю, — беспечно бросил Фостер, ничего не ожидая для себя интересного от предстоящего

продолжения разговора.

— Кроме картин, я вывез сюда нелегально бриллиантов на полтора миллиона долларов. Миллион долларов у