Черный альпинист

Сашка тоже остыл, что-то бормотал, суетился, кашу подсаливал. Тахир следил за ними, забывая поддерживать беседу. И впервые за весь день ощутил какое-то беспокойство. Надо бы о чем-то спросить Сашку, узнать, — думал он. Вот какой он сейчас, почему они совсем друг друга не понимают, а воспоминание об общем прошлом вызывает протест, если не отвращение. Вместе тренировались, стишки писали, по девчонкам страдали, потом к этим девчонкам ночами на пару в окна лезли. Нет, к двум, конечно, не к одной и той же. Хотя вот с Натали зависли на несколько лет, оба, но Тахир первым опомнился и свалил подальше…

Он вглядывался в лицо Сашки: тот накануне восхождения, каким бы будничным ни выглядел завтрашний пятитысячник для него, собрался, стал серьезнее и спокойнее. И наверняка все, не касаемое горы, отошло у него, забыл, потому что оно, это остальное, для него ничего не стоит. Ничего не значит. Так вот. Сейчас у Тахира друзей не было, разве что Марина, но разве женщину определишь в друзья? А кого в прошлом, кроме Сашки, он назвал бы другом? Армейские дружки — тоже совсем другое. Тахир напрягся, задумавшись, решил: армейская дружба основана на взаимовыручке, настоящая — на взаимопонимании. А поймешь того, кого давно знаешь? Вот Сашку он давно знал, но ничего не понимал.

— Может, ты уже в Бога веришь? — насмешливо спросил Тахир.

— Точно. Верю, — кивнул, словно поджидая, Сашка. — Здесь не отвертеться, понимаешь ли… Душа быстро взрослеет, и все эти примочки, что в школах и институтах вдалбливались, разлетаются вдрызг! Не до них, когда вокруг это. Космос, мир, бездны. И лица уже не лица, а лики, личины, рожи, все наружу. Здорово! Тебе придется тоже… Мусульманством заняться. Ты же точность любишь, традицию уважаешь. Придется что-то в себе точно определить, назвать и исполнить. Лет через пять.

— А почему так нескоро? — иронично сказал Тахир. — Ты уже определил, а я — потом. Но ты говори, говори, мне интересно.

— Здесь время быстрее идет. А говорить нечего. Завтра будет, если не скверный, то просто трудный день. Есть такая история про Жингаши… Не слышал?

— Нет.

— Нда, накануне подъема лучше не рассказывать. Как-нибудь потом. Давай, доедай все и спать.

Сам Сашка из котелка почти не ел. Достал небольшой кочан капусты и, нарезая куски, так и съел сырым. Тахир сырую капусту терпеть не мог, поэтому категорически отказался. Заснули оба мгновенно, оставив рдеться угли, чтобы немного теплом обдавало. И вещи посушатся, как следует.

С утра весь Жингаши затянуло облаками. По низине, в которой они ночевали, ползли длинные полосы тумана. Было гораздо холоднее, чем в предыдущую ночь. Солнце холодно поблескивало из-за горного отрога. Надо было подняться вплотную к скалам, а там уже заняться завтраком и подготовкой к штурму. Тахиру было легче, чем вчера: и побои забылись, и мышцы втянулись в новый режим. Уже под скалами, прыгая по камням, заметили первые снежинки. Они, легкомысленно кружа и порхая, неслись сверху, прочь, куда-то к реке, к зеленой долине. И еще не верилось, что грядет ненастье. Шли очень быстро, но Сашка матерился непрерывно, поглядывая на небо и вершину. За полчаса поели, нацепили на себя «кошки», веревки и поползли по скале. Первым, естественно, Сашка.

Скалы, передышка, скалы, скалы, первая серьезная стенка с отрицательным уклоном метров пятьдесят, первый неудачный крюк, когда Тахир болтался на шнуре, заглядывая в бездну под собой, — все это было до полудня. Вышли на первую вершину. Жингаши имел их три, теперь по ледникам траверс на самую высокую: здесь уже начиналась легкая пурга, шалил камнями и льдом ветер, а под пиком их ждала «отрицаловка» с карнизами, метров триста. Это был самый сложный маршрут, но для Тахира только этот и годился. Чтобы выполнить норму.

Они снова запаздывали из-за Тахира. У него разболелось ребро, прямо на ходу стошнило, хорошо, что Сашка не оглянулся, а то бы повернули. Не мог прыгать даже через небольшие трещины — приходилось навешивать веревки. Со страшной болью поднимался на карнизы, ведь приходилось подтягивать себя на руках, а от усилий ребро ходуном ходило, кроша все остальное в животе. В глазах появилась красная рябь, Перед последней стенкой, той, разрядной, стояли минут десять. Молча. И когда уже Сашка вбил пять крючьев, ушел наверх на несколько метров, Тахир сказал негромко, уверенный, что Сашка не услышит:

— Ты переспал с Маринкой.

Сашка склонился, глядя ему в лицо, помолчал.

— Извини, — сказал не смог ничего добавить, принялся орудовать молотком.

Через час они брали последний снежный карниз. Сашка очутился там первым. Тахир тоже влез самостоятельно. Отошел к стене, закашлялся, сплюнул кровью на ладонь (перчатки изорвались, студило и покалывало пальцы). И услышал треск — карниз рушился! Тахир лихорадочно, автоматически вбил в каменную плиту крюк, подсоединил себя. Сашка же стоял на самом краю карниза, чтобы рассмотреть путь к вершине, — там ревел ветер, и он ничего не слышал, не обернулся. Лишь когда огромная глыба смерзшегося снега, дрогнув, начала отделяться от скалы, обернулся. Резко напрягся, чтобы прыгнуть к скале, к Тахиру. Но плита уже заваливалась, он оказался в ее нижней точке, и прыгать было бесполезно. Если бы плита оказалась над падающим Сашкой, то Тахира, связанного с ним веревкой, тоже бы сорвало с камня, никакие крепления бы не выдержали. Тахир успел об этом подумать, смотря в запрокинутое лицо Сашки, и сам ждал этого последнего рывка. И решил что-то крикнуть перед смертью.

— Марина моя!.. — сказал хрипло.

А Сашка исчезал почему-то улыбаясь. Отвалилась и унеслась глыба. Тахир стоял ничего не понимая. Посмотрел на свое крепление: шелестя, кружилась бухта капронового шнура и свободно уносилась нить вслед за падающим другом. Как-то, того не заметив, Тахир убрал страховочный карабин — и теперь не мог оказать помощь Сашке.

Через минуты две кончилась бухта, — конец улетел в пропасть, извиваясь, как змея, в порывах ветра. Тахир огляделся: сквозь снег ничего не было видно. Тогда вышел из-за камня и без страховки пошел дальше. До шеста, воткнутого в точку абсолютного верха, оставалось метров десять. Он оставил там вымпел, личные опознавательные знаки и, даже не постояв минуты, пошел тем же путем назад. По вбитым Сашкой крючьям это было достаточно просто. Хотя сил у него вообще не было — лишь жажда остаться живым.

Часть вторая

ПРОЧЬ ИЗ МОСКВЫ

(Москва, осень 1993 года)

Глава 1

ВЕЧЕР В ОКТЯБРЕ

Все три парня, что шли от главного входа в ВДНХ к метро, были похожи между собой: невысокие крепыши в кожаных куртках с причиндалами (дутые цепочки на шеях, серьги в левой мочке, жвачка меж челюстей, всем около двадцати). Но урка со стажем или просто нынешний бизнесмен, по необходимости «тертый» во всех областях жизни, сразу бы определили их главную схожесть — они были «шестерками». Рабочими лошадками в стиле форс-мажор. С раннего утра «пасли» свою территорию на Достижениях Народного Хозяйства, десяток киосков с бижутерией, шмотками, журнальчиками и сигаретами. Одному из них даже пришлось полдня торговать пирожками (что было оскорбительно, он называл себя Волком, а серый лютый может пачкать руки только кровью или деньгами, на крайняк — копотью от пороха или мозолями от ребристой финки). Но шеф послал подменить ту курву, тетку толстую. Она чья-то родня, зараза. Он и встал — а иначе бы ему «вставили», потому что надо пахать и ждать, когда отличишься, тогда доверят более достойное дело. С головой у всех троих было неважно, ни в школе, ни во дворцах наук стратегий и знаний не почерпнули, и мечта у всех была одна и та же, простая, как матерное выражение: попасть в боевики, не караулить, не охранять свое, а нападать, хапать чужое. Еще лучше, почетнее — бить чужого!